Но в ушах гудело, голова кружилась, желудок выворачивало наизнанку. Я попытался подняться, в глазах троилось. Из-под носа капало. Тогда еще подумалось: так вот как выглядит контузия… Или лучевая болезнь.
Да, я в тот момент точно уверился, что это у меня лучевая. Конкретных признаков я не знал, но, в принципе, симптомы были налицо: слабость, тошнота, режущая головная боль, в глазах шум, гул в ушах, носовое кровотечение…
— Вот и допрыгался, — сказал я себе вслух, — приперся сюда за своей смертью. Лучше бы в камере отсиделся. Лет 25 — и на свободу.
Хотя, конечно, осознавал: 25 лет в камере или мучительная смерть от лучевой — не известно, что лучше.
Прошло еще не меньше часа, прежде чем я смог встать на ватные ноги и сделать несколько шагов. Было полное ощущение, что болезнь вернулась. Только на этот раз я совершенно точно знал: это — не пневмония. По сравнению с новой угрозой, какое-то там воспаление легких казалось детским недомоганием типа ветрянки.
Уверенный, что скоро умру, я вывалился из вагончика.
Было удивительно свежо и прохладно. Небо сделалось будто бы даже прозрачнее. С запада натягивало малиновым, но это не был тот грозный багровый оттенок, которым небо обливалось час назад. Удивительное чувство успокоения охватило душу. Вдруг стало понятно, что это — еще не конец, что со мной в ближайшее время все будет хорошо. Не знаю, откуда явилась эта уверенность.
Позже мне рассказали, что после Выброса аномалии обычно изменяют свое местоположение, а то и вовсе новые возникают, так что приходится быть втройне осторожным. Я же не знал всего этого и почти беспечно зашагал по болотам, стараясь держаться сухих островков. Как не вляпался в тот вечер в грязное пятно — не знаю, только на Кордоне за голову схватились, узнав, что я выходил на болота без дозиметра. Не меньше они поразились и услышав мою историю про вагончик.
— Тебя, видать, Зона для себя бережет, — покачал головой Бомж, — иного и за куда меньшие оплошки по кустам размазывает.
С моей стороны признаваться, что был на болоте, было, конечно, неразумно, но я испугался признаков лучевой и рассказал все как на духу, чтобы точно узнать свою участь.
Про затопленный труп, само собой, умолчал.
А вот теперь ровно год позади. Когда-то я стоял на этом самом месте, у этого же самого развалившегося дома, чувствовал себя хреново после недавно перенесенной болезни. Теперь физическое самочувствие было — грех жаловаться, но морально я устал, нечеловечески устал. Наверное, так себя чувствуют люди на войне. Да и здесь со всех сторон шла война. С Зоной, с бандитами, солдатами, с самим собой.
Что изменилось за этот год? Я стал осторожнее, опытнее, обзавелся кое-каким снаряжением — пусть не достаточным для похода в Темную долину, например, но за пределы Кордона давно выходил один.
А этот вот заплесневелый кирпич по-прежнему высовывается из забетонированной обоймы своих таких же зеленых собратьев. И когда-то я смотрел на него, робкий и настороженный, проживая свои первые часы и дни в Зоне. Что-то ведь я чувствовал в тот момент, когда смотрел именно на него, этот кирпич, что-то думал. Мог ли предположить, что протяну здесь год и ровно год спустя буду вот так же смотреть на него загрубевшими глазами…
Меня тут никто не искал; поначалу я настороженно относился к каждому новому лицу, искал в нем признаки принадлежности к органам. Но лица уходили, приходили, а я по-прежнему оставался здесь. А потом даже ментов не боялся, которые изредка наведывались на Кордон. У каждого была своя жизнь: те промышляли дешевыми артефактами, другие спекулировали водкой и жратвой, третьи справляли еще какие-то свои темные и светлые дела-делишки. Не сразу, но я немного проникся внутренней жизнью Зоны и ее обитателей. Здесь и в самом деле не было ничего похожего на братство или сплоченность, которое мне виделось оттуда, с большой земли, но в котором я начал сомневаться с первых же часов пребывания в Зоне. Всяк сам за себя, и оставить погибать в болоте конкурента по хабарному делу, с которым ты всего час назад беззаботно болтал и пил водку у костра, — не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Многие сталкеры так и оставались одиночками именно по той причине, что не доверяли никому, кроме себя. Прямое мародерство или грабеж осуждались и даже грозили обернуться крайне неприятными последствиями, но и конкуренция за жизненное пространство не давала повода расслабляться, приходилось держать все вокруг под постоянным злобным контролем. А кто-то держал под таким же контролем и тебя.
С белого неба снова начинал опускаться редкий снег. В этом году он выпал рано и, похоже, не собирался сходить до весны: несколько недель на почве держались порядочные заморозки, даже яму для костра приходилось порой выдалбливать — словно в асфальте. Снег выпал однажды ночью; теперь же доходил местами до щиколотки. Пришла пора снова разживаться теплой одеждой. Хранить зимнее снаряжение обычному сталкеру негде, разве что в схронах, так что приходилось готовить сани не летом, а непосредственно перед наступлением зимы. С собой ведь в мешке каждый день баулы с теплыми вещами не потаскаешь.
Добывали, как правило, самошив — грубый и теплый. Кое-кто умудрялся щеголять в импортных специализированных шмотках. Эти счастливчики уверяли, что «в фирме» намного сподручнее, дескать, все продумано для экстремальных условий. Остальные же посмеивались, поглаживали толстые свитера из вонючей, но натуральной шерсти и возражали: дескать, еще не построили фабрик по пошиву одежды для Зоны. А любая экстремальная жопа в сравнении с Зоной — прогулочка в пригородном леске.
Впрочем, и те и другие знали: специализированное снаряжение таки изготовляется, но — в «оборонке» и стоит деньжищ немалых.
С наступлением холодов подскакивала в цене не только теплая одежда, но и водка, шоколад — все, что помогало сохранить драгоценное тепло тела. Как-то мне пришла в голову мысль, что свежая кровь будет этому способствовать. Возможно, что в теории так оно и было, только на морозе она быстро густела и становилась похожей на холодное желе. А разводить костер рядом со свежим трупом было бы крайне неразумным: мало ли чье лишнее внимание привлечет. Хотя, потолкавшись в баре, выведал один рецепт: кровь пополам с водкой. Будто бы это и была та самая настоящая Кровавая Мэри, которую пили пираты, смешивая кровь своих жертв с ромом. Все же остальное — приправы, лимон и прочую ерунду — начали примешивать лишь в наше время, а кровь, конечно, заменили на томатный сок.
— И вот представь себе: над большим котлом на мачте подвешены несколько трупов без голов, кровища с них так и хлещет, а внизу кок ведрами льет ром, ром, ром… — рисовал передо мной картину пьяный сталкер, — а под котлом огонь горит, кровь с ромом в котле кипит, кипит…
— А ты сам пробовал? — поинтересовался я.
— Ты что, сблюю сразу. Ты что, кровь пить…
И все-таки я испробовал рецепт. Не смогу точно описать вкус и ощущения после принятия моей Мэри. Водка пьянила, солоноватая кровь оттеняла каждый глоток. Возможно, требовалось нагреть напиток, но я так и не решился развести костер. Вырезал парной кусок мяса откуда-то из бока, макал его в водку и кровь, потягивал из котелка вприкуску с теплым сырым мясом.
Наслаждения не было, лишь внутреннее спокойствие и удовлетворение. Все портила опасность быть замеченным. Я поминутно оглядывался, и это мешало в полной мере прочувствовать трапезу. Мясо, вымоченное в водке, опьянило быстро и сильно, я с трудом скрыл труп, а потом не смог вспомнить, как добрался до Кордона. И это едва не стало моей роковой ошибкой. Кто-то уже вечером обнаружил тело с вырезанными частями (по пьяни я забыл изуродовать его, имитируя нападение хищников, и истоптать снег вокруг отрезанными лапами). Нашедший дико вращал глазами, сам ужасаясь своему рассказу. По счастью, в тот день неподалеку видели бандитов и решили, что это их рук дело.
Но однажды на Кордоне я проходил мимо костра и услышал….
