Глядя на окровавленного, рычащего от боли мужика на железном столе, я еще отчетливее понял, в какое безобразное и злое место попал. Все, что было до того — снорки, аномалии, зомби… — мелькало мимо и будто бы не всерьез. Словно вот-вот закончится — и наступит счастливое пробуждение или выход из кинозала; и только теперь обнажилась вся безысходность и жестокость этого мирка, в котором мне теперь предстояло вариться неопределенно долго. Еще тогда, среди железных стен операционной, глядя на заляпанный кровью металлический стол, на скорчившегося раненого сталкера, на столпившихся вокруг него людей с автоматами, я начал понимать для себя и — пока еще невнятно — осознавать: будущего здесь нет, ни у кого нет.

Вбежало еще двое в халатах, на меня больше никто не обращал внимания. Я вышел в коридор и отыскал дверь «Прием образцов». Никто, впрочем, на мой стук не отворил, а условного я не запомнил. Потоптался на месте и захромал по коридору, сам не зная, куда. Нога разболелась еще сильнее, должно быть, оттого, что побывала в лапах у медика. От выпитого спирта шумело в голове. Захотелось вдруг просто лечь где-нибудь в углу — и уснуть. Чтоб только никто не мешал, до самого утра не мешал, чтоб никто…

— Братан, да ты совсем плох, — послышался голос. Сзади стоял совсем молодой парнишка лет восемнадцати, кучерявый, черноволосый и черноглазый, походивший на цыгана. Одет он был в болотного цвета куртку и джинсы. За спиной — двустволка.

— Да, вот… — промямлил я, из последних сил борясь с накатившим вдруг всеобъемлющим желанием поспать.

— Ты ранен или бухой просто? — парнишка приблизился.

— И ранен, и бухой, такие дела…

— Ну, тогда понятно, тогда на воздух, только на воздух.

Я понял, что Петра больше ждать нечего. Было похоже на то, что он и правда больше не хочет иметь со мной никаких дел. Признаться, в тот момент было абсолютно наплевать на это: только бы прилечь и забыться.

— Отведи меня, — попросил я, еле ворочая языком, — не дойду, в первый раз тут.

— Оно видно, что в первый, — добродушно улыбнулся парнишка. — Ну, пошли.

Он подхватил меня под локоть и потащил по коридору. Мы шли целую вечность, шаг за шагом преодолевая тягучую полутьму железного пространства. Наконец, в лицо ударило прохладой. Я окончательно открыл глаза. Стояла ночь, и фонари освещали людей в синих комбинезонах, тускло поблескивало их оружие.

— Туда… — и мой новый провожатый потащил меня куда-то за железные пирамиды. Наверное, будь у него на уме ограбить или убить меня, я и пальцем не пошевелил для сопротивления, настолько измотался и опьянел. Но мы благополучно опустились рядом с железной листовой изгородью, сюда почти не доходил свет фонарей, было хоть и довольно холодно, но спокойно. Совсем без сил, я плюхнулся на землю и свернулся калачиком, пытаясь согреться. Мысли путались, окружающая реальность проваливалась в черноту, потом на секунду неохотно проявлялась и снова погружалась то в абсолютную пустоту, то в тягомотный болезненный бред.

Когда я в очередной раз пришел в себя, парнишка уже развел костер. Стало заметно теплее. Я промычал что-то в благодарность. Чувство безопасности и даже уюта охватило все тело. Спать, спать, спать… Завтра все равно никуда не идти. Сколько надо — столько и спать, надо выспаться. Завтра, все завтра.

Огромный волосатый снорк налетел, опрокинул, прижал к земле, лишил всякой возможности не только сопротивляться, но и вообще двигаться. Утробные всхрипывания хищно вырывались из его разорванной прогнившей груди. Передние когтистые лапы крепко держали руки, а задними зверюга умело принялась вспарывать живот. Длинные острые когти кинжалами вонзились в тело, будто огнем, охватили раздираемое мясо. Низ живота моментально залило горячим и липким. Оторванная нога отделилась от туловища и покатилась куда-то вниз. Я услышал ее глухой стук о камни. А надо всем этим с пригорка неистово хохотал черный Петр, весь изодранный и окровавленный, и желтые кишки его толстыми колбасами дымились из сквозной дыры в брюхе.

Черт, и приснится же такое.

Я дернулся и едва не угодил прямиком в костер. Уже голубело сумеречное утро. Тлели огоньки углей почти у самой головы. От них тянуло теплом, хотя воздух был заметно свеж. У земли между черными пирамидами густо расстилался туман, придавая местности фантастический вид.

Нога почти не болела, только нудно тянула в такт пульсу.

Стараясь наступать на больную ногу как можно осторожнее, я отошел подальше и справил малую нужду. Грязные руки заскорузли коричневой коркой, лицо обжигали вчерашние ссадины. Я чувствовал себя бомжом, переночевавшим на вокзальном радиаторе. Наверное, еще и вонял порядком. В довершение ко всему, от давешнего пойла голова гудела, как котел, временами резкие боли вонзались в затылок.

Мой новый знакомый мирно сопел, уткнувшись лицом в отворот своей куртки. Я смотрел на его ухо и ощущал прилив желания отрезать его, это ухо. Посмотреть, какая там будет дырка в голове, а потом отрубить и саму голову, подержать ее за черные кудрявые волосы, почувствовать, как она болтается на волосах… И обязательно почувствовать хруст хряща на зубах — как хрустит ухо. Поковыряться в ушной дырке пальцем, пробить насквозь палкой — чтобы вышла с обратной стороны.

Так просидел я над ним, наверное, час, и все во мне трепетало. Кажется, я был готов на все вот прямо сейчас…

— Давно бодрствуешь? — он сонно жмурился, отворачиваясь от утреннего света.

— Да нет, только что вот…

— А, ну ладно. Тогда чего рассыпаться, вставать тоже надо.

Он зевнул во весь рот. Два зуба золотых — отметил я про себя.

Мы позавтракали разогретой на костре тушенкой. Мясо было безвкусное и отдавало резиной, но желудок принял и эту кормежку. Чтобы унять головную боль, пришлось похмелиться из запасов моего нового знакомого, который назвался Танкистом. Леха Танкист.

— А почему Танкист?

— Все спрашивают, — улыбнулся Леха, — батя был Танк, ну а я — Танкист, стало быть.

— А где он сейчас, отец-то?

— По пьяни застрелили. Мы в Зону вместе пришли, а его уж как полгода назад застрелили. Вот теперь я один тут.

— А… Извини, что спросил.

— Да ничего, ничего.

— Все равно извини.

Головные боли отступили, но шуметь стало еще больше. Я вспомнил про мазь и разулся. Как и следовало ожидать, опухоль только усилилась, хотя болело меньше. Холодная мазь приятно легла на воспаленную кожу.

— Бинтом завяжи еще, а то заражение будет, — заботливо посоветовал Леха.

Я так и сделал. Потом он помог мне наложить шину из двух палок.

— Ты куда теперь? — спросил я.

— А пока никуда, — отозвался Леха. — Вот, хабар вчера сдал, теперь при грошах. Можно денек передохнуть. А можно и не передохнуть. Я и сам пока не решил.

— А что, много тут за артефакты дают?

— Это смотря какой арт. Как я тебе сразу скажу.

— У меня никакого. Вот у напарника был… э-э-э… как его… Светлячок, что ли. Есть такой?

— Не, это так себе, не дорогой. Да по-любому они все жмоты, — Танкист кивнул в сторону железных пирамид. — Настоящую цену никогда не дадут. У них, скажем, арт какой-нибудь идет за пять тысяч — это официально, как скупка образцов от вольнонаемных сталкеров, а скупят у тебя за три. А потом оформят за все пять по своим бумажкам — разницу, сам просекаешь, — себе в карман.

— Да уж…

— Во-во. А не хочешь, как говорится, — никто тебя не неволит, носись со своим хабаром, как с писаной торбой, дороже ученых все равно никто не скупает. Ну, если только не заказ какой-нибудь особенный. Но это редко бывает.

— Заказ?..

— Ну да, лох какой-нибудь богатенький захочет иметь у себя какой-нибудь арт редкий, так он может к ученым обратиться, а может и напрямую к сталкеру, чтоб без посредников. Но это редко, редко. При мне ни разу такого не было, только от других краем уха слышал.

— Краем уха… — автоматически повторил я и подумал, что ухо у него, должно быть, хрустит сочно. Вон, хрящ какой мясистый.