— Кто такая Ольга Николаевна?

— Славная девушка! — задушевно сказал доктор. — Вы познакомились с ней?

— Видел, но не познакомился. Уж больно она показалась мне такой, знаете… — Серегин замялся.

— А-а… понимаю, — пришел ему на помощь Лысько. — Она бывает, как ежик, — и доктор для наглядности растопырил пальцы.

— Вот именно, колючая она.

— Это только первое впечатление, — объяснил доктор. — Когда я с ней столкнулся, мы очень поругались. Но я изучаю людей и понимаю их. Я стал присматриваться и убедился, что она замечательная девушка, с чуткой, отзывчивой душой, скромная до застенчивости, умная. А эти колючки — ее защита. Она иногда очень страдает из-за самолюбия. Раненые не верят, что она уже врач, и называют ее сестрицей. Это ее очень обижает. Сегодня здесь был начальник политотдела. Он обходил палаты, вручая награды… Возле своих палат Ольга Николаевна, как полагается, приветствовала, отрапортовала. А он вдруг спрашивает: «Сколько вам лет?» Она отвечает: «Двадцать два». Потом он нагнулся к ее уху и по-отечески сказал, — я стоял рядом и слышал: «Когда будете в другой раз кого-нибудь приветствовать, то не голову тяните к руке, а руку прикладывайте к голове». Это, конечно, была шутка, но Ольга Николаевна приняла ее всерьез и очень расстроилась. Я ее скоро понял. Теперь мы друзья. А я выбираю себе друзей осторожно. Я разбираюсь в людях. В тысяча девятьсот сороковом году…

Готовясь слушать длинный рассказ, Серегин обреченно присел на диван, где ему была сделана постель, но был спасен непредвиденной случайностью. В дверь деликатно постучал санитар и сказал, что «доктора Лысько, ежели они не спят, просит на минуту доктор Лукашев». Лысько извинился и ушел, а Серегин молниеносно разделся и лег, отвернувшись к стене.

Доктор возвратился очень быстро.

— Вы уже спите? — удивленно спросил он.

Серегин молчал и старался дышать равномерно.

Лысько прошелся по комнате, остановился возле дивана и с огорчением повторил:

— Так вы уже спите?

Не получив ответа, доктор вздохнул, потушил свет, сел на свою койку и стал раздеваться. А Серегин в это время и в самом деле уже крепко спал.

Рано утром доктор проводил его. За ночь небо очистилось и теперь бледно голубело вылинявшим ситчиком. О вчерашнем ливне напоминали озерца, которые стояли в углублениях напоенной до отказа земли, тяжелые капли на блестящих ветвях деревьев и наносы ила и песка поперек дорожек.

Неподалеку от коттеджа, в котором жил Лысько, Серегин встретил начальника политотдела, сопровождаемого двумя незнакомыми офицерами и ординарцем. Отвечая на приветствие, начальник политотдела внимательно глянул на Серегина колючими, строгими глазами..

В это ясное, теплое утро было приятно шагать по чисто промытой каменистой дороге. Серегин быстро добрался до шоссе, удачно устроился на попутную машину. Вскоре он догнал шедшую вольным шагом часть. Бойцы были в новеньком обмундировании, в касках, с саперными лопатками, висящими, как полагается, в чехлах, и с новыми автоматическими винтовками. Бойцы несли разобранные минометы, ручные пулеметы, длинные противотанковые ружья. Видно было, что эту часть готовили основательно. Очевидно, слухи о готовящемся наступлении ходили не зря!..

Шофер вылез из кабины и удрученно выругался. Лейтенант тоже вылез и беззлобно заметил:

— Ругаешься, а сам, небось, рад.

Шофер стал было клясться и божиться, заверяя, что ему нет никакой разницы и что он не на своем же горбу везет, но потом умолк, достал вышитый кисет, а лейтенант — коробку от противоипритного пакета, и они стали крутить папиросы. Серегин, сидя на борту грузовика, занялся этим же.

У курящих людей имеется перед некурящими огромное преимущество: в затруднительную минуту они могут закурить, и прославленная в песнях струйка дыма поможет найти правильное решение, облегчит преодоление трудности, избавит от грусти.

— Ведь вот игра природы, — сказал лейтенант: — летом эту речку курица вброд перейдет, а сейчас, смотри, как важно разыгралась!

— Обыкновенно, горные речки, — откликнулся шофер, выпуская изо рта густой клуб дыма. — Вот вчера боцман один потонул. В Одессе был, в Севастополе был — отовсюду живой выбрался. Когда из Севастополя эвакуировался, пришлось ему девять часов на ящике из-под снарядов плыть — и ничего, уцелел. А тут форсировал какую-то плюгавую речушку — она и на картах-то не обозначена, — поскользнулся, упал с камня — и амба! Вот, как говорится, судьба!

— Так уж сразу и утонул! — недоверчиво сказал лейтенант. — Вчера утонул, а тебе сегодня все подробности уже известны.

— А какой мне интерес врать? — обиделся шофер. — Я за что купил, за то и продаю. И ничего нет удивительного, что утонул: обмундирование, ватник да плащ-палатка, автомат, запасные диски — такая тяжесть человека враз и на дно потянет. Да в этот чертопхай слон упадет — и то не выберется. Вы посмотрите!

Но лейтенант и Серегин и так смотрели туда, куда показывал шофер. Машина стояла на съезде с шоссе, у начала каменистой, уходящей в долину дороги. Уходила она, однако, недалеко — всего метров на тридцать. Дальше ее пересекал широкий поток. Мутнопенная вода мчалась быстро, прихотливо загибаясь гребешками волн, свиваясь в воронки, с ревом ударяясь о камни и рассыпая миллионы брызг. Иногда, как рука, протянутая за помощью, из воды высовывалась сломанная ветка и тотчас исчезала. Глухо, будто из-под земли, доносился тяжелый грохот, похожий на отдаленную канонаду: это поток катил по своему каменному ложу многопудовые валуны.

По ту сторону потока дорога взбегала на пригорок, поросший темными деревьями. Видно было, что за пригорком тоже пенился и бурлил поток. Это был один и тот же ручей, делавший большую петлю. Шофер поспешил сообщить, что до начала подъема на перевал ручей делал девятнадцать таких петель.

— Немыслимое дело, — закончил шофер. — Один выход — ждать, пока сойдет вода. Думаю, завтра уже можно будет проехать. А пока, товарищ лейтенант, вношу предложение вернуться в станицу. Тут поблизости знакомый домик имеется, чайку попьете, отдохнете в тепле, переночуете, раз такие обстоятельства. Как говорится, стихия!

В словах шофера была неотразимая логика, поскольку они отвечали естественному стремлению человека к теплу и отдыху. Но Серегин спрыгнул на землю. Он решил не ждать, спада воды, а добираться, еще не зная точно, каким образом, до перевала.

— Ты бы так всю войну и просидел возле самовара, — добродушно ответил шоферу лейтенант, делая последние, самые вкусные затяжки, — уже и кумой обзавелся. Ну и ловкачи вы, шоферы! А вы, товарищ старший лейтенант, как решили? — спросил лейтенант у Серегина.

— У меня срочное задание. Мне надо во что бы то ни стало сегодня быть за перевалом.

Серегин произнес это сухо и даже с оттенком укора. Вот, дескать, вы будете чай распивать, а я — пробиваться к перевалу.

— Вот хорошо! — обрадовался лейтенант. — Если разрешите, и я с вами. Вдвоем все-таки веселей.

Серегину стало стыдно, что он плохо подумал о лейтенанте.

— Конечно, конечно! Я очень рад, — ответил он и сконфуженно добавил — Только я еще сам не знаю, каким путем итти. Я через этот перевал впервые буду перебираться.

Лейтенант хотел затянуться, но с огорчением увидел, что папироса сгорела до самого мундштука. Он выбил ее энергичным ударом ладони о ладонь, спрятал пестрый мундштучок в карман гимнастерки и только после этого ответил:

— Да путей вроде и нет. Если не возражаете, можно попытаться пройти по склонам, — он кивнул головой на горную гряду, тянувшуюся вдоль долины. — Мне почему-то кажется, что там тропочка должна быть. Ведь ходят же как-то местные жители в такие мокрые месяцы.

— Пожалуй, верно, — согласился Серегин, с симпатией присматриваясь к своему будущему спутнику.

У лейтенанта было чисто выбритое лицо с редкими веснушками, выгоревшие брови, из-под которых выглядывали маленькие серые глаза. По тому, как ладно сидела на лейтенанте обношенная, видавшая виды шинель, как точно было пригнано снаряжение, как поцарапаны и потерты кобура и полевая сумка, можно было заключить, что лейтенант — кадровый офицер и служит в армии не первый год.