– Почему же выдаю? – спросила я.
– Ай, брось! Сегодня нам встретились эти бабы, и они явно были тебе неприятны. Настолько неприятны, что из больницы ты поехала кружным путем, чтобы не наткнуться на них еще раз. Обе тебе знакомы очень хорошо, потому что одна назвала тебя Алисой. И говорила ты с ними не по-польски.
– Ты что, знаешь польский? – ядовито поинтересовалась я.
– Нет. Но совсем необязательно знать язык, чтобы понять, какой он. Ты говорила с ними по-русски.
– Польский и русский принадлежат к одной группе, – пожала я плечами. – Ты просто перепутал.
– Ну, конечно, – весело фыркнул Оливье, а потом, повернувшись ко мне, спросил со всей серьезностью, на какую был в тот момент способен. – Кто ты такая, Алиса?
– Если я скажу, мне придется тебя убить, – улыбнулась я. Оливье застыл с оторопелым видом, а потом захохотал.
Несколько дней я жила в состоянии постоянного трепыхания. По ночам слушала шум дождя, вздрагивала от случайных шорохов, поминутно подходила к окну, выглядывала из-за штор на темную улицу. Не знаю, чего я ждала, но подсознание услужливо шептало на ухо, что моя спокойная жизнь кончилась.
Оливье не дождался от меня откровений. После той памятной поездки он больше не приезжал в Леваллуа Перре. Может быть, у него не было денег, ведь одолженных мною двух сотен евро надолго не хватит, может быть, он просто обиделся на меня. Сама я встреч с Оливье не искала, занятий по живописи не посещала и даже к Анне не ездила несколько дней, сославшись на неотложные дела. Утренние прогулки с собакой не приносили прежней радости. Я игнорировала кафе Жака, боязливо пробегала мимо гостиниц, где могли отдыхать соотечественники, а ночами думала о переезде. Прошлое скалилось из-за угла ярмарочным уродцем.
Я не боялась мачехи. Лариса была мне не страшна сама по себе, слишком уж ничтожной она казалась. К мачехе я не испытывала добрых чувств. Много лет назад именно она запрещала отцу видеться со мной и помогать материально, а потом, когда вся их семья переехала за границу, Лариса бросила отца умирать от рака.
Да, Лариса, с ее убогими мозгами, не умеющими просчитывать на пару ходов вперед, была не страшна. Но она могла навести на след тех, кто два года назад лишился денег и жаждал вернуть их обратно. Один звонок – и мне снова придется пуститься в бега. А я уже так устала бегать и прятаться…
Мой муж, Владимир Мержинский, занимался не самыми честными делами. Прикрываясь маской респектабельного бизнесмена, вместе с заместителем мэра города Гловой, а также настоящим хозяином региона, Тимофеем Захаровым, Володя отмывал деньги по простейшей схеме. Создавались предприятия-однодневки, отцы города перегоняли на счета посредников немалые суммы из городской казны, оставляя себе изрядную долю. До определенного момента все шло хорошо, но потом Володя стал мешать Глове, и тот решил вычеркнуть его из схемы самым радикальным образом.
Муж узнал об этом достаточно быстро. Понимая, что не сможет потягаться с Гловой, Володя решил не делиться прибылью с последней сделки, а сбежать вместе со мной за границу. Схема была идеальной. Разыскав моего отца, муж поместил его в хорошую клинику и перевел деньги на его счет. Жить отцу оставалось недолго, оба это знали. После его смерти я унаследовала бы все, ведь на тот момент отец был в разводе с Ларисой, а ее дочь Люда вообще не учитывалась – у нее был другой отец. От меня предстоящую схему держали в секрете, и все было бы хорошо, если бы не болезнь Володи. Он скончался внезапно, от сердечного приступа, не успев рассказать о том, что задумал.
После смерти мужа я попала в тиски, только взять с меня Глове и Захарову было нечего. По завещанию мужа все его имущество, включая недвижимость и бизнес, отходило его сестрам и племянникам. Я осталась ни с чем, не подозревая о банковском счете на внушительную сумму.
В мою неосведомленность не верили ни Володины бывшие партнеры по бизнесу, ни его семья. Племянник Володи – Михаил – даже нанял бывшего уголовника, чтобы выведать мои секреты. Вот только ничего у уголовника не вышло. Я часто вижу во сне, как вновь и вновь везу завернутое в полиэтилен тело, чтобы бросить его с моста…
Оставшись в одиночестве, Михаил сам отправился на поиски денег, убив мою подругу Женю и Агату – мать первой жены Володи, и если бы не случай, убил бы и меня.
Я смогла скрыться, только благодаря Сергею – помощнику Захарова. В тот злополучный вечер он, держа на мушке Захарова и его личного телохранителя Змея, попросил ждать его в Риме.
Я не знаю, что случилось с Сергеем. Улетев в Прагу, я наведалась к нотариусу и получила наследство – четыре с половиной миллиона долларов. С такими деньгами бегать можно было бесконечно. Меня наверняка искали, но они искали Алису Мержинскую, бывшую актрису театра драмы, зеленоглазую блондинку, утонченную и перепуганную. А Алиса Мержинская растворилась на просторах родины, как только покинула город, превратившись в польскую гражданку Алису Буковскую, решившую поселиться в пригороде Парижа.
Я приезжала в Рим целый год, сидела в условленном месте и ждала Сергея, но он не приехал. Терзаясь воспоминаниями, я все говорила себе: тебе показалось, ты не слышала… Но память, злая и безжалостная, все время подсовывала яркие, как в стереофильмах, картинки: я бегу прочь от дома Агаты, зажав в руке пакет с деньгами и паспортами, а позади, за прикрытой дверью начинается пальба. Каждый раз, вспоминая это, я начинаю плакать.
Лариса пробудила ростки страха в моем истерзанном сердце. Сейчас она знала, что я в Париже. Если она начнет копаться в прошлом, то без особого труда получит нужную справку об исчезнувшей актрисе Мержинской, в доме которой обнаружили труп молодого мужчины. А мне бы этого не хотелось. Взвесив перспективы, я решила не дожидаться развития событий.
Возможно, на следующий день, когда я, измученная бессонницей, решила навестить Анну, я бы и передумала. С момента встречи прошла почти неделя, а Лариса не давала о себе знать. День был чудесный. Острая осенняя прохлада придавала бодрости. С небес сияло солнце, а в моем саду цвели поздние астры. Я выгуляла Бакса и, велев ему сторожить дом, уехала.
Анна выглядела скверно. Помимо сердца, ее мучил артрит. Тонкие пальцы Анны остро реагировали на холодное утро. Сегодня она с большим трудом держала чашку с чаем, однако голос был бодрым, преувеличенно бодрым.
– Ты что-то осунулась, – сказала Анна, внимательно посмотрев на меня из-под очков. – Круги под глазами. Плохо себя чувствуешь?
– Почти не сплю, – пожаловалась я. – Потом весь день хожу, как вареная. Извините, что не приезжала.
– Ничего, – улыбнулась Анна тонкими бескровными губами. – Чего тебе делать со старухой? Ты молода, развлекайся, пока можешь.
Я вяло запротестовала, убеждая Анну, что мне очень комфортно в ее обществе. Она кивала, но, похоже, я ее не убедила.
– Знаешь, я ведь тебе немного завидую, – сказала она. – Так иногда неприятно смотреть на свое лицо и думать – все прошло. А когда? Не успеешь оглянуться, как ты уже старуха, и те дни, когда могла танцевать ночи напролет, пролетели в один миг.
Анна перевела взгляд на клумбу с увядающими, слегка подмерзшими цветами.
– Вот так и я, как эти цветы. Отцвела, высохла. Ах, Алиса, когда думаешь, как мало тебе осталось, поневоле вспоминаешь все, что было: хорошее, плохое, смотришь на молодежь и умиляешься, какие вы наивные и беспечные. А потом понимаешь – твой век на исходе.
– Ну, моя жизнь не настолько хороша, чтобы ей можно было позавидовать, – угрюмо сказала я, а потом добавила – Я, собственно хотела сказать, что возможно придется уехать в ближайшее время, и я не смогу вас навещать.
– Надолго?
Я пожала плечами.
– Может быть, навсегда.
Анна внимательно посмотрела на меня, отставила чашку и положила свою руку на мою.
– Что у тебя случилось, девочка? От кого ты бежишь?
Я не ответила. Вывалить на эту хрупкую старушку мрачную историю, в которой фигурировало как минимум пять покойников, я не могла, да и не хотела. Ни к чему ей такие волнения. Не дождавшись ответа, Анна взяла чашку и допивала чай в молчании.
