Девочке стало не по себе. Она зябко поежилась и на всякий случай коснулась пальцами трех раковин каури, нашитых на рубаху возле сердца. Она хоть и не ребенок, но Ончас строго следила за тем, чтобы Айдына их не теряла: каури с детства хранили ее от порчи и сглаза.

– По Великой Реке поднимутся, – продолжала Ончас. – Лодки у них огромные, больше, чем юрта. Непременно надо жертву Суг-ээзи принести, обряд провести, чтоб не пропустила Хозяйка Воды орысов в наш аймак. Пропустит – быть такой беде, что ковшиком Читеген не вычерпать!

Айдына плохо слушала Ончас, вспомнив вдруг, что уже слышала слово «орыс». Но тогда не придала ему никакого значения, может, потому, что не испытывала тревоги, а просто радовалась долгожданному теплу, пению птиц, запахам оттаявшей земли и первоцветам, накрывшим бурую степь желто-голубым маревом…

Шел Месяц Кукушк [11] С каждым днем становилось теплее. Деревья покрылись зеленым пухом молодой листвы. По поверью в это время нельзя выходить из юрты голодным, иначе весь год будешь голодать.

На родовой горе в канун новолуния вкопали священную березу, навесили на нее разноцветные ленты – челомы. В молении «Таг тайых» участвовали только мужчины улуса. Они просили у предков плодородия и принесли в жертву белого коня – ызыха и белого ягненка. Моления продолжались два дня и две ночи. Вечером, накануне праздника, шаман камлал в юрте Теркен-бега. На второй день Ирбек тоже камлал, но уже на месте жертвоприношения, и не с бубном в руках, а с березовой веткой – чельбегом.

Первым делом он обошел вокруг священной березы и жертвенного костра. Помощник Бырген вел следом ягненка с красной ленточкой на правой ноге. Второй помощник, Кырзе-дурачок, разбрызгивал из жертвенной чашки айран по сторонам света, остатки вылил в костер. Туда же бросали кусочки мяса от жертвенных животных. Остальное мясо варили для пиршества на другом костре. После камлания Ирбек сказал, что духи горы пообещали ему обильные дожди и много травы. А это значило, что бескормица скоту не грозит.

Женщинам запрещалось посещать моление, да и вообще приближаться во время него к родовой горе. Даже в разговоре они называли ее не иначе как «свекром». Но вечером, после первого камлания женщинам не возбранялось обслуживать гостей бега. Подносить им угощение, убирать грязную посуду, следить, чтобы не пустел бочонок с аракой. В юрте собрались чайзаны – самые богатые и уважаемые люди, и матыры – лучшие воины улуса. Они с уважением называли отца Айдыны «ажо», ели много мяса, пили араку, громко смеялись.

Тогда отец не был таким угрюмым, и Айдына не боялась заходить к нему в юрту. Тем более Ончас отправила ее с большим деревянным блюдом, на котором лежал «урсун» – сочные и горячие куски вареного мяса. Прежде чем приступить к трапезе, Теркен-бег три раза поднял блюдо над очагом: духов накормили священным паром. Впрочем, аракой их тоже напоили, брызнув из чашки в очаг, а затем к дверям и дымоходу юрты.

Прихватив пустое блюдо, Айдына направилась к выходу, невольно прислушиваясь, о чем же так возбужденно спорят ее родичи. В их речи, слегка бессвязной из-за обилия выпитой араки, сквозили непонятные слова: «хазах», «острох» и то самое, что выкрикивала тетка – «орыс». Девочка почти ничего не поняла из того, что кричали друг другу гости отца, но почувствовала, что эти слова дурные и не сулят ничего хорошего людям ее улуса.

Почувствовала, но быстро об этом забыла, и лишь после рассказа тетки заволновалась по-настоящему. Возможно, сыграл свою роль стремительный и непонятный отъезд отца и его дружинников. Вернувшись в постель, Айдына долго не могла заснуть. Беспокойные мысли продолжали крутиться в голове. До сей поры она знала, что беда чаще всего приходила с запада. Там жили черные джунгары-калмаки, их еще называли ойротами, которым улус Теркен-бега платил ясак пушниной, железными изделиями и военными доспехами.

С востока к границам родовых земель нередко подступали мунгалы Алтын-хана. В битвах с ойротами мунгалы растеряли свое величие, но отнюдь не желание поживиться за чужой счет. Еще дед Айдыны перестал платить им албан. Но Алтын-хан не успокоился. Мелкие отряды его нукеров проникали на земли аймака, и то табун угоняли, то отару. Жителей аалов они тоже не щадили. И если не уводили в рабство, то вместе со скотом забирали одежду, постель и даже деревянные лопатки для выкапывания кандыка и сараны, оставляя людей на голодную смерть. А в прошлом году убили есаула и четырех дружинников бега, которые возвращались из таежных кыштымских аалов с богатой данью. Напавших удалось отбить, но при этом Теркен-бег потерял двух матыров, а Чайсо был ранен в ногу и ходил теперь, сильно хромая.

Айдына не заметила, как уснула, и во сне увидела огромных, ростом до неба людей с железными головами и круглыми совиными глазами…

Утром солнце, поднявшись на высоту аркана, проникло в юрту. Солнечный луч подкрался к изголовью ее постели. Запах жареного зерна защекотал ноздри, и Айдына быстро открыла глаза. Тетка уже не спала, возилась возле очага, варила талкан – любимую кашу Айдыны из молотого ячменя. На низком столике стояла деревянная чашка со свежими сливками. В другое время Айдына первым делом принялась бы за завтрак, но сегодня вместо этого она снова подступила к тетке с расспросами. Ончас уже пришла в себя. В ответ на приставания племянницы старуха сердито ворчала или делала вид, что занята делами и не слышит того, что ей кричали в ухо.

Айдына не отставала, и тогда Ончас так рассердилась, что попыталась огреть ее своей палкой. Девочка увернулась и, как кабарга, сиганула через невысокий плетень, окружавший загон с ягнятами.

– Глупая сорока! – кричала ей вслед Ончас. – Зашей свой рот нитками, чтобы ни одно слово не вылетало из него! Накинь аркан на свой длинный язык!..

Ончас так разгневалась, что не заметила под ногами кусок каменной соли, споткнулась и выронила трубку, которую носила за голенищем сапога. Тетка вмиг забыла о проклятиях и принялась шарить в траве, чтобы отыскать драгоценную ганзу. В это время Айдына в сопровождении верного Адая благополучно скрылась среди деревьев. В отсутствие Киркея пес становился ее единственным другом и защитником. Одно огорчало Айдыну – лохматый приятель хотя и понимал ее с полуслова, но совсем не умел разговаривать.

Держась за мохнатый загривок, Айдына бегом миновала каменную россыпь и скрылась в кустах ольхи, которыми зарос глубокий и сырой овраг. Прошлепала босыми ногами по мокрым камням почти пересохшего ручья, схватившись за ветку, подтянулась и оказалась в гроте на склоне горы. Вход в него закрывали ветки той же ольхи, и Айдына не боялась, что Ончас обнаружит ее убежище. Впрочем, тетка даже в приступе гнева не рискнула бы спуститься в овраг. Она плохо видела, и Айдына частенько этим пользовалась, особенно когда Ончас была не в духе.

Сверху, несмотря на густой заслон ветвей, противоположный край оврага хорошо просматривался, и Айдына притаилась, вся обратившись в слух.

– Айдына, грязная девчонка! – не унималась тетка. – Пусть мой след зарастет травой, если я не скажу твоему отцу, что ты со мной вытворяешь!

Она била палкой по кустам и бросала в них камни, хотя понимала: племянница вряд ли прячется под носом. Небось ускакала в самые заросли, где полно всякой нечисти, а змей и вовсе видимо-невидимо.

Наконец Ончас надоело воевать с кустами. Она присела на камень, вытянув больную ногу. Айдына прыснула в кулак. Хитрая Ончас решила ее обмануть. Ишь затаилась! Только племянницу вокруг пальца не обведешь. Из ее убежища хорошо заметен кумачовый платок тетки. Так и полыхает сквозь зелень.

Адай, как всегда, настороже лежал у входа и прислушивался к крикам тетки. Но стоило ей замолчать, пес мигом улегся возле ног хозяйки. И тут же принялся возиться и яростно выкусывать блох.

Айдына толкнула его ногой и прошипела:

– Тихо!

Адай виновато глянул на девочку и положил большую голову на вытянутые лапы.