129. Обратив врагов в бегство, полководцы распределили между собою все, что еще оставалось сделать: Цезарь должен был захватывать бежавших из лагеря и сторожить самый лагерь, Антоний следил за всем и нападал на всех — на бегущих, на тех, кто еще держался, на все остальные их лагери, одновременно подавляя все своим неистовым натиском. Боясь, как бы военачальники, ускользнув от него, не собрали нового войска, Антоний разослал всадников по всем дорогам и по окраинам поля битвы с приказанием хватать всех бегущих. Когда это задание было распределено между участниками, группа всадников устремилась на гору с фракийцем Раском, посланным с ними, так как он знал все дороги; окружив все укрепления и утесы, они охотились за бежавшими и поджидали тех, кто находился внутри. Другая часть преследовала самого Брута. Увидев, что воины Антония неуклонно наступают, Луцилий явился к ним и, выдавая себя за Брута, просил вести его не к Цезарю, а к Антонию: вследствие этого воины еще больше укрепились в мысли о том, что это — Брут, избегающий своего непримиримого врага. Узнав, что ведут Брута, Антоний вышел ему навстречу, соображая, как следует ему встретить его, если принять во внимание и судьбу этого человека, и вместе с тем его высокое положение, и его доблесть. Но когда Антоний приблизился, Луцилий, смело обратившись к нему, сказал: "Брут не пойман, и никогда не будет поймана доблесть пороком; а я, обманув вот этих людей, стою здесь перед тобой". Антоний, видя, что всадники смущены, успокаивая их, сказал: "Добыча, которую вы мне поймали, не хуже, а лучше той, за которую вы ее приняли, поскольку друг лучше врага". И он поручил Луцилия заботам одного из своих друзей, а впоследствии, приняв его к себе, обращался с ним как с верным другом.

130. Между тем Брут бежал в горы с достаточным количеством воинов, собираясь ночью вернуться в лагерь или спуститься к морю; но так как все было окружено сторожевыми постами врагов, он в полном вооружении заночевал вместе со всеми. Рассказывают, что, глядя на звезды, он сказал: "Зевс, пусть не скроется от тебя тот, кто является виновником всех моих бед",[454] подразумевая, конечно, Антония. Эти слова, как говорят, и сам Антоний произнес во время своих личных несчастий, раскаиваясь в том, что, имея возможность быть союзником Кассия и Брута, он сделался слугою Октавиана. Теперь и Антоний ночевал вооруженным около укреплений, устроенных против Брута, сложив вал из снесенных вместе трупов и добычи. А Цезарь, трудившийся до полуночи, ушел вследствие болезни, передав Норбану охрану лагеря.

131. Увидев, что и на следующий день остались вражеские засады, и имея неполных четыре легиона, поднявшихся вместе с ним на гору, Брут сам остерегся идти к воинам, а послал к ним их начальников; последние были смущены допущенной ими ошибкой и раскаивались в ней; Брут поручил им выяснить, хотят ли солдаты прорваться через засады и возвратить себе свое имущество, пока еще оберегаемое оставшимися друзьями. Солдаты, безрассудно выступившие в бой и проявившие в нем большую храбрость, теперь, под влиянием того, что бог уже повредил их разум, недостойным образом ответили своему полководцу: "Пусть он решает сам про себя; мы же, многократно подвергавшиеся испытаниям судьбы, не хотим терять последнюю надежду на примирение". Тогда Брут сказал друзьям: "Итак, я больше уже ничем не могу быть полезен родине, раз они так настроены", и, позвав эпирота Стратона, своего друга, приказал ему убить его, а когда тот стал убеждать его еще подумать, позвал одного из рабов. Стратон сказал: "Нет, Брут, не надо рабов! Для исполнения твоего последнего приказания, раз ты на него решился, у тебя найдется друг". С этими словами он вонзил свой меч в бок Бруту, который не отвернулся и не отступил назад.

132. Так умерли Кассий и Брут, мужи, выделявшиеся среди всех римлян благородством, славой и неоспоримой доблестью. Их обоих, несмотря на их принадлежность к партии Помпея Великого, и Гай Цезарь из врагов и противников сделал своими друзьями, а среди друзей своих именно их любил как сыновей. Точно также и сенат всегда был к ним обоим особенно благорасположен, считая их в их несчастии достойными особенного сожаления; ради них обоих он всем объявил амнистию; а когда они были осуждены на изгнание, дал им провинции, чтобы они не оказались в положении изгнанников. Этим сенат не оказывал пренебрежения к Гаю Цезарю и не проявлял радости по поводу происшедшего: ведь сенат и при жизни Цезаря удивлялся его доблести и его успехам и по смерти его устроил ему похороны на государственный счет, объявил его деяния бессмертными и учредил магистратуры и провинции во многом в соответствии с предписаниями Цезаря, считая, что не найдет ничего лучшего, чем то, что решил Цезарь. Но любовь сената к Бруту и Кассию, опасение за них довели сенат до того, что он не побоялся даже дурной молвы: так дороги всем они стали. Также и наиболее благородные из изгнанников ценили их более, чем Секста Помпея, хотя они и находились дальше и охвачены были непримиримой враждой, Помпей же, напротив, был ближе, под рукою, и никакая непоправимая вина над ним не тяготела.

133. Когда явилась надобность в боевых действиях, Брут и Кассий в течение неполных двух лет собрали войско, включавшее свыше двадцати легионов тяжеловооруженных, около двадцати тысяч конницы и свыше двухсот военных кораблей; собрали также и прочее снаряжение в достаточном количестве и набрали частью путем добровольных взносов, частью принудительно несметное количество денег. Они провели ряд войн с народами, с городами и со многими представителями противной партии и везде имели успех. Народы они покорили себе на пространстве от Македонии до Евфрата; и всех, с кем они воевали, они склонили к союзу с ними, так что могли без опасений пользоваться их помощью. Пользовались они содействием царей и династов, также и парфян, хотя последние и были враждебны римлянам: их они употребляли только для менее значительных дел, к участию же в более крупных предприятиях не допускали, чтобы не приучать племя варварское и враждебное к слишком большой близости к римлянам. Но самым удивительным было отношение войска, в большей своей части составившегося из прежнего войска Гая Цезаря: и это-то войско, относившееся к Цезарю с необычайно ревностной любовью, склонили на свою сторону убийцы Цезаря. За ними оно последовало в походе против сына Цезаря, и им оно было более верным, чем Антонию, союзнику и соправителю Цезаря. Никто из них не покинул Брута или Кассия даже и при их поражении, хотя те же самые воины оставили Антония у Брундизия еще до начала военных действий. Предлогом, побуждавшим нести все тяготы во время их службы у Помпея, и в данном случае служило для солдат то, что они действовали не из личных интересов, а ради демократии — слова красивого, но всегда бесполезного. К себе же самим оба, и Кассий и Брут, отнеслись с одинаковым пренебрежением, когда им стало казаться, что больше они не могут быть полезны родине. Что касается их забот и трудов, то Кассий, ничем не отвлекаясь, все взоры свои устремлял только на войну, подобно тому как в единоборстве борец смотрит только на противника; Брут же питал склонность к науке и не без успеха занимался философией.

134. Однако всем этим их свойствам всецело противостоит их грех в отношении Цезаря. Ведь это был грех не простой и не малый: ведь он был совершен против друга, был совершенно неожиданным; грех против спасшего их в войне благодетеля, представлявший поэтому проявление неблагодарности; грех против императора,[455] что было нечестиво; грех, притом совершенный в курии;[456] грех против жреца, облеченного в священные одежды; грех против властителя, равного которому не было, принесшего пользу и родине и власти более всех других. За это-то Брут и Кассий и подверглись гневу божества, часто подававшего им об этом знамения. Так, когда Кассий совершал в своем войске обряд очищения,[457] ликтор[458] возложил на его голову перевернутый венец, а посвященная Кассием золотая фигурка Виктории[459] упала на землю. Птицы целыми стаями сидели над его лагерем, не издавая никакого крика; непрерывно осаждали его лагерь рои пчел. О Бруте рассказывают, что он, справляя на Самосе день своего рождения, во время пирушки без всякого основания произнес стих, хотя и не был склонен ни к чему подобному: "Убила меня злая судьба и сын Латоны".[460] Когда он собирался вместе с войском переправиться из Азии в Европу, рассказывают, он, проснувшись ночью, увидел при меркнувшем свете привидение, неожиданно представшее перед ним, и смело спросил его, кто оно, бог или человек. Призрак ответил: "Твой, Брут, злой демон; явлюсь тебе еще в Филиппах". И, говорят, он действительно явился Бруту перед последним сражением. Затем, когда войско выходило на бой, ему встретился перед воротами эфиоп; считая это дурным предзнаменованием, войско тотчас же изрубило его. Ниспослано божеством было и то, что Кассий при еще неопределившейся победе безрассудно отчаялся во всем, а Брут был вынужден оставить благоразумную медлительность и вступить в бой с людьми, обезумевшими от голода, в то время как сам он был в изобилии обеспечен продовольствием и властвовал на море. И ко всему этому его принудило его собственное войско более, чем вражеское. Часто участвуя в сражениях, они ни разу в них не пострадали, а теперь оба они должны были наложить на себя руки, подобно тому, как они наложили их на Цезаря. Так были наказаны Кассий и Брут.