– Именно этот репортер позже написал, что окно в каюте находилось высоко и само по себе узковато для того, чтобы в него можно было просто выпасть, – напомнила секретарша. – И сделал вывод, что тут вовсе не несчастный случай, а самоубийство. Однако все, кто знал погибшую, решительно отрицали, что она могла покончить с собой. У нее был муж-миллионер, имевший большое влияние в театральных кругах, на сцене она играла первые роли, ее лицо было на обложках журналов, об украшениях актрисы ходили легенды. Наконец, все свидетели говорили, что накануне своей гибели мадам была весела, как никогда. Таким образом, если самоубийство исключалось, а в несчастный случай как-то не очень верилось, оставалась только одна версия случившегося: убийство.

– Поэтому немецкие власти решили провести следствие, – кивнул Гренье. – 26 июля на яхту явились трое: следователь, его помощник, который вел протокол, и фотограф. Они объяснили, что в их обязанности входит установить, что же именно произошло на борту «Любимой». Филипп мне потом говорил, что полицейские находились там вовсе не для проформы. Следователь тщательно осмотрел место происшествия, фотограф сделал снимки, а потом следователь с помощником несколько часов подряд допрашивали всех присутствующих. Следователь сразу же сказал, что Рейн нечасто отдает то, чем завладел, так что есть вероятность, что тело не найдут. Мадемуазель Ларжильер попросила не говорить этого Рейнольдсу, потому что тот не желал возвращаться домой без тела жены. В ответ следователь спокойно сказал, что пока расследование не будет закончено, никто вообще не имеет права покидать пределы Германии. Его слова очень не понравились мсье Буайе и актеру, которые спали и видели, как бы поскорее убраться с «Любимой». Вечером, допросив всех, следователь и его сопровождавшие удалились, а мсье Леопольд отправился на вокзал – встречать доктора Морнана, который как раз должен был приехать. Кроме того, хозяин поручил ему отправить несколько телеграмм.

– Ну да, высокопоставленным лицам, – заметил журналист с иронией в голосе. – Тем самым, кто и помог, по слухам, замять дело.

– Филиппу было неизвестно, кому именно мсье Леопольд отправлял телеграммы, – спокойно проговорил старик Гренье. – Через пару часов художник вернулся и привез с собой доктора, который долго добирался до Эммериха и был крайне раздражен, что его оторвали от семьи. Доктор ушел к Рейнольдсу и о чем-то долго с ним разговаривал. А утром на «Любимую» снова явился следователь, который принес с собой телеграмму. В ней сообщалось, что тело мадемуазель Лантельм было найдено возле какой-то деревни с труднопроизносимым немецким названием.

– Обермёрмтер, которая расположена недалеко от городка Рес, – вставила секретарша. – Деревня находится между Везелем и Эммерихом. Тело обнаружили вечером 26 июля, а следователь известил Рейнольдса 27-го числа. Что было дальше?

– Хозяин настаивал на том, чтобы немедленно отправиться за телом жены, – объяснил Гренье. – Следователь сказал, что не возражает, но ему также необходимо видеть тело, так что он поплывет вместе с Рейнольдсом. Полицейский послал записку местному доктору, который тоже прибыл на яхту, и тогда «Любимая» поплыла к Обер… ну, вы меня поняли. Все жители деревни ждали их на берегу, забросив дела. Там ведь живут простые рыбаки, совсем ничего не происходит, а тут вдруг такое… Ну и, само собой, тот, кто нашел тело, уже мечтал, как распорядится своей тысячей марок.

– Кто это был? – спросил Видаль.

– Молодой рыбак, совсем мальчишка. Забрасывал сети, ну и… вытащил. Доктор Морнан просил Рейнольдса остаться в каюте, но тот не послушался и настоял на том, чтобы сойти на берег. Тело лежало на песке, прикрытое куском рогожи, из-под которой были видны только рассыпавшиеся темные волосы и край белого пеньюара, в котором бедная мадемуазель Лантельм упала в воду. Неподалеку стояли два жандарма. Кто-то – мэр деревни, кажется, – на скверном французском стал говорить слова сочувствия, но Рейнольдс не стал его слушать. Опередив всех, он подошел к телу, наклонился, поднял рогожу и расплакался. Доктор помог ему подняться и отвел в сторону. Следователь спросил, подтверждает ли Рейнольдс, что это его жена. Тот выкрикнул: «Да, черт побери!» Морнан и немецкий доктор осмотрели тело на месте, потом к ним подошел следователь. Филипп слышал, как он произнес слово «вскрытие». Но Рейнольдс тоже услышал его и вскинулся, что не желает, чтобы его жену резали, как лягушку. Вмешался капитан Обри и предложил прежде всего перенести тело на яхту, а затем уже спокойно все обсудить. Кто-то из местных сбегал за носилками, другие нарвали цветов. Тело положили на носилки, а сверху усыпали цветами. Несли носилки мой Филипп и другой матрос, Шавийар. Филипп шел сзади и потом вспоминал, как рука утопленницы то и дело свешивалась с носилок, а Рейнольдс подбегал и поправлял ее.

– У меня вопрос, может быть, не относящийся к делу, но тем не менее… – перебил рассказчика Видаль. – Как насчет обещанной тысячи марок? Рейнольдс заплатил тому рыбаку?

– Заплатил, все честь по чести. Тело мадемуазель Лантельм принесли в ее спальню и положили на кровать. Пришли женщины, которые не сходили на берег, мсье Буайе, актер и старик, которые тоже оставались на яхте. У всех глаза были на мокром месте. Следователь попросил их выйти, а сам стал разговаривать с докторами. Тем временем яхта снялась с якоря и поплыла обратно в Эммерих.

– И в тот же день, – уронил Видаль, – следствие было прекращено. Никого на яхте не насторожила такая поспешность?

Старик вздохнул.

– Не думаю, что пассажиры задавались такими вопросами, мсье, – сказал он. – Мсье Буайе и актер сразу же собрались и на скором поезде уехали обратно в Париж. Мадемуазель Ларжильер задержалась, потому что помогала горничной и дворецкому привести тело в порядок и уложить в гроб. Чтобы перевезти бедную мадемуазель Лантельм во Францию, пришлось выполнить множество формальностей, и тут Рейнольдсу помог мсье Леопольд, который говорил по-немецки. Он объяснялся с властями. В Эммерихе отслужили мессу, на которой присутствовали и члены экипажа. Наконец гроб погрузили в вагон, но с железной дорогой тоже возникли сложности – по пути пришлось менять поезд.

Мадемуазель Алис перелистала страницы блокнота.

– Верно, тело прибыло в Париж вечером 29-го числа на поезде номер 124 из Льежа, в опломбированном вагоне. С вокзала гроб переправили в морг Обервийе. Похороны состоялись на Пер-Лашез в последний день июля. Приглашены были только самые близкие друзья, гости с яхты и люди из мира театра. Однако прежде Рейнольдсу, который всячески избегал контактов с прессой, пришлось-таки представить публике свою версию происшедшего. И он это сделал – через посредничество все того же доктора Морнана.

– Не торопите события, Алис, – остановил помощницу Видаль с улыбкой. – Официальных версий было несколько, и исходили они от разных лиц.

Журналист развалился на стуле, губы его иронически кривились. Судя по всему, он уже знал, как именно разовьет этот «вкусный» момент в одной из своих острых, безжалостных статей.

– Итак, версия первая. Исходит от некоего гостя с яхты, желавшего остаться анонимным. Но для нас, журналистов, анонимности не существует. Автор версии – драматург-неудачник Анри Невер, тот самый «старик», чью фамилию ваш сын даже не запомнил. И такая забывчивость неспроста – пьесы Невера давно никому не нужны, кроме их автора. В 1911 году Невер ужом вился вокруг могущественного Рейнольдса, льстил ему и всячески подлизывался, рассчитывая на его влияние в театре. Версия Невера безыскусна и бездарна, как и его комедии. В ней упоминается стоянка в Эммерихе из-за таможни, веселый вечер с шампанским, а затем происходит вот что: гости расходятся, мадемуазель Лантельм отправляется к себе, через пять минут все слышат ее крик, прибегают – а она исчезла. Почему же, спросите вы? Найдите-ка мне точные слова этого подхалима, мадемуазель Алис!

– «Судя по состоянию каюты, – процитировала секретарша, глядя в блокнот, – мадемуазель Лантельм занималась своим туалетом, и внезапно ей стало плохо. Она наклонилась к окну, яхту подбросило на волнах, и прекрасная актриса выпала в окно, найдя смерть в волнах».