Итак, охотники Мали, охотники-бамба-ра — «донсоу», кто они?
Сами себя они называют «детьми леса». Они образуют союзы «донсо-тон». Теоретически в них может вступить любой мужчина, желающий заняться охотой. Вне союза охоты не бывает. Даже когда европеец желает поохотиться в окрестностях Бамако или в других районах страны, где есть зарегистрированные государством охотничьи угодья, он вольно или невольно, осознанно или нет попадает под опеку и контроль местного союза охотников.
Но в союз все же принимают не каждого, и одного желания здесь недостаточно. Так же как и не одной охотой там занимаются, хотя все это в сознании населения сливается с понятием «охота».
Охотничий союз бамбара — это добровольное объединение людей с единой идеологической системой, моралью, этикой, ритуальными и обрядовыми действиями, с единым блоком эзотерической, недоступной для непосвященных информации, способами хранения, преумножения и передачи ее в процессе воспроизводства самого союза. Это — во многом тайное объединение воинов и промысловиков, колдунов и врачевателей, контролеров и вершителей судеб всего живого. Таково их понимание самих себя, своего назначения в том мире, в котором они живут.
Зачастую очень трудно определить: это объединение религиозное или светское? Оно — продукт, носитель и инструмент воспроизводства архаического сознания в условиях нынешнего дня. Оно пронизано им насквозь. И в этом смысле каждый факт, относящийся к деятельности «донсо-тон», символичен, каждый шаг его участников вписывается в сложную систему этого мировосприятия.
Охотники — это элита. Это социально признанная интеллектуальная, военная, управленческая элита общества. Попадание же в нее — следствие и желания индивида, и соответствующих его способностей, связанных не столько с происхождением, сколько с индивидуальными природными и приобретенными качествами. Здесь и знания, и ум, и смекалка, и сноровка, и выносливость, но не менее важны крепость духа, самоотверженность, милосердие и многие другие моральные качества.
Вступлению в союз предшествует длительный период изучения предполагаемого кандидата, наблюдения за ним. Это может происходить и в семье, где есть охотники, там наблюдают за подрастающим мальчиком, постепенно привлекают его к охотничьей практике и приучают к охотничьим нравам. Но это может относиться и к посторонним лицам: членам соседних семей, чужакам и т. д. Мне самому довелось пройти через подобную практику, убедиться, насколько неназойливо, деликатно охотники присматривались и делали предложения «оформить свои отношения с союзом». Доверие союза — вещь очень серьезная, ответственная, а обманувший его карается достаточно сурово. В отношении провинившегося речь идет не о простом формальном исключении из союза, а о полной или частичной «нейтрализации» бывшего собрата по союзу с гарантией неразглашения его тайн. Это может быть и физическое устранение человека, и различные способы воздействия на его психику: запугивание, провоцирование провалов памяти и т. п.
В центре мировоззренческой и культовой практики охотничьих союзов бамбара стоят воплощения сил природы — Санин и Контрон. Вступить в союз охотников — это значит признать верховенство над собой его духовной, идеологической власти, идущей от Санин и Контрона. Внутри союза почти ничего об этих персонажах не говорится напрямую, все намеками, образами, обозначениями. Таковы законы магии, законы союза, законы эзотерического корпоративного объединения. О вступлении в «до-нсо-тон» здесь говорят: «Не брила Санин ни Контрон ма» («Я склонился перед Санин и Контроном»), Но поскольку и сами имена покровителей союза покрыты тайной, то и произнесение их всуе запрещено и в своей среде, и тем более в присутствии непосвященных. Когда нет уверенности в членстве собеседника в союзе или когда хотят уточнить, где, когда, при каких обстоятельствах произошло посвящение, то задается вопрос: «Э брила кунго ма?» («Ты склонился перед лесом?»)
Между миром людей и миром леса, природы — вражда, переплетенная с сотрудничеством. Охотник как бы посредник между этими мирами. Мифы о Санин и Контроне из предыдущей главы — яркая иллюстрация этого. Но в сознании людей в этом двойственность положения охотника: он и порождение леса, его заступник, радетель благоденствия его земных, подземных и воздушных обитателей, но он и воин, добытчик, убийца.
Я сознательно употребил это последнее слово: «убийца». В нем заключено очень многое для понимания феномена охотников в этой культуре, для понимания психологии и ценностной ориентации архаического сознания, раннего этапа формирования религиозных воззрений.
Еще нет представлений о Боге или о богах, жизнь воспринимается, вероятно, как некая материальная субстанция — на языке бамбара «ни», — как один из компонентов сущего, как своего рода «овеществленное дыхание». Она есть данность, часть объективного мира и каждого из составляющих его элементов. Покушение на «жизнь» — это покушение на один из фундаментальных принципов существования мироздания: принцип уравновешенности, баланса разных сил и явлений. Такова важная черта архаического сознания.
Собиратель, земледелец, ремесленник в процессе своего труда, повседневной жизни в несопоставимо меньшей степени, чем охотник, соприкасается с необходимостью обрывать жизнь других существ, но для охотника это естественное занятие, необходимое условие его деятельности. Причем профессионализм его как раз и заключен умении наиболее быстрым и эффективным способом прервать жизнь своей жертвы.
Это также имеет свою идеологическую подоплеку в недрах охотничьих союзов. Помимо «ни» — жизни, все сущее обладает хранимой в его недрах энергией «ньяма», которая, высвобождаясь из телесной оболочки при прерывании жизни, становится вредоносной, мстящей за разрушение изначальной целостности, уравновешенности своего носителя. Чем больше мучений жертвы, чем труднее расставание с жизнью, тем значительнее высвобождающаяся энергия «ньяма», тем опаснее ее будущее воздействие на людей, на равновесие и порядок в мире.
Охотник должен не только знать все это и уметь соразмерять свои действия с результатом, но и обладать индивидуальными качествами, обеспечивающими успех подобных действий, гарантии их безопасности для окружающих, для всего мира в целом. Об этом я уже говорил, но в связи с повседневным взглядом на феномен охотника в архаическом обществе.
То, что запрещено для земледельца, ремесленника, собирателя, для охотника — норма, норма распоряжаться чужой жизнью. Иначе он не сможет быть охотником, он не сможет убить. И социальная норма прощает ему такое убийство, даже ставит его в заслугу. Соответственно у охотников — особая мораль, особые нравы, ценности. Все это делегировано ему родом замятий обществом, природой или в данном случае лесом, где он живет, где он — дома, где он — в своей стихии. Миф о Санин и Контроне из предыдущей главы здесь вновь выступает убедительной иллюстрацией.
Положение охотника — это заведомая частичная отрешенность от мира людей, жизнь с непохожими проблемами, жизнь как бы в другом измерении. И здесь не только профессиональные навыки, продиктованные необходимостью понимать голоса леса, птиц, зверей, читать следы, предсказывать погоду, владеть тактикой индивидуальной или коллективной охоты. Здесь иной образ жизни, иное мировосприятие и самовосприятие в несравненно большем, чем у других общественных групп, единстве, неразрывной связи с природой, с лесом.
При этом сознание охотника, а вслед за ним и всего общества в целом, в рамках действия архаического сознания, переносит на мир леса, мир зверей представления о тождестве или подобии их образа жизни образу жизни людей в прямом или обратном соответствии: то есть у зверей все устроено по аналогии с людьми, но либо значительно лучше и справедливее, либо, наоборот, со знаком минус. Так, в качестве морали, например, зверям может приписываться человеческая антимораль. Обилие сказок о животных у бамбара и у других народов — яркое тому свидетельство.
Вхождение в охотничий союз сопряжено с соответствующим обрядом посвящения, ритуальной трапезой, включающей, как правило, и алкогольные напитки. Посвящаемый делает ритуальное приношение орехов кола, курицы и т. д.
