Матиас поискал глазами свой чемоданчик, но тут же вспомнил, что с утра оставил его в комнате. Он снова поблагодарил, схватил стул, чтобы отнести его обратно в зал; но человек взял его у него из рук, и коммивояжеру ничего не оставалось, как уйти – дорогой, которая вела к маленькому уединенному домику, стоящему в камышовой долине, в глубине узкой бухточки.

Несмотря на полумрак, Матиас уверенно шел вперед. Когда дорожка стала идти над морем вдоль обрыва, он не испытал никакого страха, хотя едва различал, куда поставить ногу. Уверенным шагом он спустился к дому, единственное окно которого – без занавески – было освещено и красновато светилось в синих сумерках.

Он приблизил лицо к оконным стеклам. Несмотря на то что они были мутными от налипшей пыли, сквозь них можно было видеть, что происходит внутри. Там было скорее темно, особенно в углах. Матиас – который стоял на достаточном удалении, чтобы оставаться незамеченным, – отчетливо видел лишь те предметы, которые были расположены совсем близко к источнику света.

Вся сцена освещена керосиновой лампой, стоящей посреди длинного стола из темно-коричневого дерева. Кроме того, на столе между лампой и окном стоят рядом – бок о бок – две белые тарелки и неоткупоренная литровая бутыль, через темное стекло которой нельзя понять цвет наполняющей ее жидкости. На остальной части стола нет ничего, кроме лежащих на ней нескольких теней: огромная и бесформенная тень от бутылки, темный полумесяц, подчеркивающий ближайшую к окну тарелку, большое пятно вокруг ножки лампы.

Позади стола, в правом (самом дальнем) углу кухни, у стены, стоит большая печь, ее присутствие выдает лишь оранжевое свечение, пробивающееся через приоткрытую дверцу топки.

Друг напротив друга стоят два человека: Жан Робен – которого зовут Пьер – и (гораздо ниже его ростом) очень молодая безымянная женщина. Оба они находятся по другую сторону стола (относительно окна): он – слева, то есть лицом к окну, она – с противоположной стороны стола, у печки.

Между ними и столом – во всю его длину, но закрываемая им от взглядов – стоит скамья. Таким образом, вся комната оказывается состоящей из сети параллельных элементов: прежде всего это дальняя стена, у которой справа находятся печь и затем ящики, а слева, в полумраке, какой-то более внушительный предмет обстановки; затем, на неопределенном расстоянии от этой стены, линия между мужчиной и женщиной; затем, все ближе, идут: невидимая скамья, длинная ось прямоугольного стола – которая проходит через керосиновую лампу и непрозрачную бутылку – и, наконец, плоскость окна.

Если эту систему разрезать перпендикулярными линиями, мы получим, по мере удаления: среднюю стойку оконного переплета, полукруглую тень от второй тарелки, бутылку, мужчину (Жана Робена или Пьера), вертикально стоящий на полу ящик; затем в метре от него справа – зажженную керосинку; еще примерно в метре оттуда – край стола, очень молодую безымянную женщину, левый бок печки.

Таким образом, мужчину и женщину разделяют два метра – или немного более. Она поднимает к нему испуганное лицо.

В этот момент мужчина открывает рот, его губы двигаются, как будто он говорит, но ни один звук не доходит до слуха наблюдателя, стоящего за квадратным окном. Окно очень плотно заперто; или звуки из комнаты недостаточно различимы из-за моря, бушующего и накатывающего на скалы у входа в бухту. Мужчина артикулирует слова недостаточно энергично, чтобы можно было сосчитать количество произносимых слогов. Он говорит – медленно – в течение примерно десяти секунд, что должно соответствовать трем десяткам слогов, а может, меньше.

В ответ молодая женщина что-то кричит ему – пять или шесть слогов – похоже, во весь голос. И на этот раз сквозь оконный переплет не проникает ни звука. Затем она делает шаг вперед, к мужчине, и одной рукой (левой) опирается на край стола.

Теперь она смотрит в сторону лампы, произносит еще несколько слов, не так громко, черты ее лица постепенно искажает гримаса, отчего глаза ее превращаются в щелки, углы губ растягиваются, а крылья носа приподнимаются.

Она плачет. Видно, как слеза тихо скатывается по щеке. Девушка садится на скамью; не убирая ноги под стол, она поворачивается к этому столу грудью и кладет на него руки, сложив ладони. Наконец она роняет голову на грудь и прячет лицо в ладони. Ее золотистые волосы поблескивают в свете пламени.

Тогда мужчина не спеша подходит к ней, встает сзади, какое-то время смотрит на нее, протягивает руку, кончиками пальцев долго поглаживает ее по затылку. По одной дуге выстраиваются: большая рука, светловолосая головка, керосиновая лампа, край первой тарелки (справа), левая стойка оконного переплета.

Лампа сделана из желтой меди и бесцветного стекла. На квадратной подставке стоит цилиндрический стержень с продольными бороздками, на котором покоится емкость – полусфера, обращенная выпуклой частью вниз. Эта емкость наполовину заполнена коричневатой жидкостью, совершенно не похожей на керосин, продаваемый в магазине. Ее завершает резной металлический ободок высотой в два дюйма, внутрь которого вставлено стекло, – простой, без выпуклости, чуть расширяющийся книзу. Лучше всего во всей комнате виден как раз этот ярко освещенный изнутри ажурный ободок. Он состоит из двух рядов переплетенных кружков – точнее, колец, поскольку они пустые внутри – каждое кольцо верхнего ряда расположено над кольцом нижнего ряда, с которым оно также спаяно на расстоянии трех-четырех миллиметров.

Виднеющийся профиль самого пламени, возникающего из круглого фитиля, имеет форму треугольника с сильно изрезанной вершиной, у которого таким образом получаются два кончика вместо одного. Один из этих кончиков гораздо выше, чем другой, и гораздо тоньше; между собой они соединены вогнутой дугой – две восходящие ветви по обеим сторонам от округлой выемки.

Ослепленный долгим созерцанием света, Матиас наконец отвел глаза. Чтобы дать им отдохнуть, он направил взгляд на окно – четыре одинаковых стекла, ни штор, ни занавески, за которыми видна ночная темнота. Несколько раз он сильно зажмурился, сдавливая глазные яблоки, чтобы прогнать огненные круги, оставшиеся на сетчатке.

Он приблизил лицо к окну и попытался посмотреть сквозь стекло; но ничего не было видно: ни моря, ни холмистых лугов, ни даже сада. Никаких следов луны или звезд. Темнота была полная. Матиас вернулся к своему ежедневнику для расчетов, открытому на сегодняшней дате – среде – и лежащему на массивном столе, задвинутом в оконную нишу.

Он перечитал только что законченную запись событий, в которой подводил итог своим последним передвижениям. В целом, что касается этого дня, из него мало что приходилось вычеркнуть или добавить. И к тому же у него было слишком много свидетелей.

Он открыл предыдущую страницу, нашел вторник и снова принялся последовательно прокручивать в воображении минуты между одиннадцатью часами утра и часом пополудни. Он удовольствовался тем, что кончиком карандаша подвел плохо прорисованный завиток цифры восемь. Теперь все было в порядке.

Однако он улыбнулся при мысли о бесполезности этой работы. Разве подобная – необычная, излишняя, подозрительная – забота о точности отнюдь не служила его оправданию, а, наоборот, изобличала его? Так или иначе, было уже поздно. Вероятно, молодой Жюльен Марек выдал его сегодня вечером. В самом деле, после этого разговора на краю обрыва сомнения мальчика безусловно рассеялись; слова и глупое поведение коммивояжера теперь, бесспорно, все для него прояснили, вне зависимости от того, что ему, возможно, уже было известно, потому что он видел это собственными глазами. Завтра рано утром старый жандарм придет арестовывать «бесчестного гражданина, который… и т. д.». О том, чтобы бежать на каком-нибудь рыбацком судне, нечего и думать: когда он будет высаживаться, во всех мелких портах на противоположном берегу его будут ждать жандармы.

Он подумал, имеются ли на острове наручники и какова будет длина цепи, соединяющей оба кольца. В правой половине ежедневника располагались подсчеты выручки, а также списки проданного товара. По крайней мере, в этой части не было никаких исправлений или слабых мест, потому что Матиас снова стал владельцем наручных часов, которые накануне оставил в подарок. Он решил закончить рассказ о своем воображаемом дне: в верхней части страницы, относящейся к среде, он аккуратно вывел карандашом два слова: «Хорошо выспался».