Теперь, следовало, поднять голову и посмотреть на мальчика. Тот очевидно заметил шерстяное пальто и непонятные действия коммивояжера… Нет; он наверняка увидел его движение, но рассмотрел лишь кусочек серой ткани, возможно уже скатанной в комок. Важно было пояснить ему все это.

Кроме того, Матиас осознал и странность своего собственного положения, которому он тоже должен был дать объяснение. Машинально он измерил расстояние, отделявшее его от вершины. Его снова поразил силуэт, который вырисовывался на фоне неба. Матиас почти забыл, что ему надо спешить.

Жюльен смотрел на него так же молча, такими же по-прежнему неподвижными глазами, сжав губы на ледяном лице.

– Эй! Привет, малыш! – воскликнул Матиас, изображая удивление, как будто только что обнаружил его присутствие.

Но мальчик не ответил. На нем была старая ветровка, надетая поверх рабочего комбинезона, и фуражка, придававшая ему более взрослый вид – по крайней мере, восемнадцатилетнего парня. Лицо его было худым и бледным, немного пугающим.

– Они подумали, что я бросаю им рыбу, – сказал коммивояжер, показывая на чаек, которые рисовали над их головами перекрещенные восьмерки. А поскольку молчание продолжалось, он наконец добавил: – Это была старая шерстяная тряпка.

Произнося эти слова, он неотрывно наблюдал за движением воды под пеной, параллельные линии которой то закручивались, то раскручивались в такт набегающим волнам. Ничто не всплывало на поверхность…

– Что-то вязаное.

Безразличный, бесстрастный, безапелляционный сверху раздался голос – тот самый, который говорил: «Прежде чем уехать, вы вынули ключ из маленькой сумочки под седлом…» Коммивояжер повернулся к Жюльену. Его поза, выражение – или, скорее, отсутствие выражения – были в точности такими же. Мальчик, казалось, даже не раскрывал рта. «Что-то вязаное?» Правильно ли Матиас услышал? Услышал ли он что-нибудь?

Благодаря этому расстоянию в семь или восемь метров, благодаря шуму ветра и волн (который сегодня был, однако, не так силен) он еще мог притвориться, будто не расслышал. Его взгляд снова пробежал по серой стене, испещренной уступами и гротами, и остановился на поверхности воды в углублении, укрытом от бушующих волн, вода в котором более спокойно и размеренно попеременно поднималась и опускалась у гладкой поверхности скалы.

– Какое-то старье, – сказал он, – которое я нашел вон там.

– Что-то вязаное, – невозмутимо поправил голос наблюдателя.

Он произнес это хотя и без крика, но громче. Теперь не оставалось никаких сомнений. Повторялось все то же: взгляд, устремленный к вершине обрыва, наклоненное вперед тело, неподвижное лицо, сжатые губы. Сопровождая свои слова жестом руки, Матиас уточнил:

– Здесь, на скалах.

– Я знаю, оно там со вчерашнего дня, – ответил молодой человек. И когда Матиас опустил глаза, добавил: – Оно принадлежало Жаки.

На этот раз коммивояжер предпочел вмешаться в открытую, чтобы дать себе время все уяснить и решить, как себя вести дальше. Он начал карабкаться вверх по скалистому склону тем же путем, что и вниз. Это было гораздо легче, чем спускаться, и очень скоро он оказался наверху.

Но и очутившись на равнине, он по-прежнему не знал, как ему подобает поступить. Как можно медленнее он прошел те несколько шагов, которые еще отделяли его от Жюльена Марека. Так о чем он хотел поразмыслить? На самом деле он только отступил перед угрозой, быть может, надеясь, что тот сам расскажет ему об этом поподробнее.

Поскольку мальчик, наоборот, упорно молчал, коммивояжер перво-наперво решил надеть свою куртку. Он сунул в карманы обе руки, чтобы проверить их содержимое. Все было на месте.

– Ты куришь? – спросил он, протягивая открытую пачку сигарет.

Жюльен отрицательно качнул головой и отступил на шаг. Коммивояжер – тоже не взяв сигарету – положил синюю пачку обратно в карман. Его рука снова наткнулась на целлофановый пакетик.

– Тогда, может, хочешь конфетку? – Предлагая, он держал в вытянутой руке прозрачный мешочек, набитый разноцветными фантиками.

Застывшее лицо уже начало, как прежде, отворачиваться в знак отказа, но в его чертах произошло какое-то, почти неуловимое изменение. Жюльен, казалось, передумал. Он посмотрел на мешочек, потом на коммивояжера и опять на мешочек. В этот момент Матиас понял, что в этих глазах было необычного: они не выдавали ни нахальства, ни злобы, просто мальчик страдал совсем легким косоглазием. Этот факт вернул ему уверенность.

Впрочем, Жюльен – задобренный – уже подходил к нему, чтобы взять из пакетика конфетку. Вместо того чтобы взять первую попавшуюся, он запустил пальцы поглубже, чтобы схватить за скрученный хвостик выбранную им конфету в красной обертке. Он внимательно осмотрел ее, не разворачивая. Затем посмотрел на Матиаса… Несомненно, черты лица молодого человека были искажены из-за плохого зрения, но глаза его не косили. Это было что-то другое… Запущенная близорукость? Нет, потому что теперь он рассматривал конфету, держа ее на нормальном расстоянии.

– Ну что же ты, ешь! – сказал коммивояжер, посмеиваясь над нерешительностью Жюльена. Может, он просто придурковат?

Мальчик расстегнул ветровку, чтобы добраться до одного из карманов рабочего комбинезона. Матиас подумал, что тот собирается сохранить лакомство на потом.

– Держи, – сказал он, – возьми весь пакет.

– Не стоит, – отвечал Жюльен. И снова уставился на него… А может, это был стеклянный глаз, от которого его взгляд становился таким смущающим? – Ваше? – спросил мальчик.

Матиас посмотрел вниз, на его руки: правая по-прежнему сжимала завернутую конфету, а левая протягивала вперед зажатый между большим и указательным пальцами, такой же блестящий, прозрачный и смятый – но развернутый и пустой – кусочек красной бумажки.

– Он лежал там, в траве, – продолжал Жюльен, движением головы указывая на небольшую ложбинку рядом с ними. – Ваше?

– Может быть, я обронил его, когда пришел, – с притворным безразличием сказал коммивояжер. Но подумал, что конфетные обертки не роняют, их выбрасывают. Чтобы загладить эту оплошность, он шутливо добавил: – Этот тоже можешь оставить себе, если хочешь.

– Не стоит, – ответил Жюльен.

На его тонких губах скользнула та же мимолетная улыбка, которую Матиас заметил недавно, еще на ферме. Тот скатал прямоугольный листочек красной бумажки в крепкий шарик и щелчком запустил его в море. Матиас проследил глазами траекторию полета, но потерял его из виду еще до того, как комочек достиг подножия обрыва.

– Почему ты думаешь, что это был мой?

– Он совсем такой же, как эти.

– Ну и что? Я купил их в городе. То же самое может сделать кто угодно. Их наверняка ела Виолетта, пока стерегла овец…

– Кто это – Виолетта?

– Я хочу сказать, бедняжка Жаклин Ледюк, – ты совсем запутал меня своими глупостями.

Несколько секунд мальчик молчал. Матиас воспользовался этим, чтобы снова придать своему лицу благодушно-спокойное выражение, что забывал сделать в течение последних реплик. Жюльен освободил конфету от обертки, а затем отправил в рот; но сразу же выплюнул обратно в руку, завернул в бумажку и бросил в воду.

– Жаки всегда покупала карамельки, – произнес он наконец.

– Ну и что, значит, это кто-то другой.

– Сначала вы говорили, что это были вы.

– Ну да, правда. Я взял одну только что, придя сюда, и выбросил бумажку в траву. Ты мне уже надоел со своими вопросами.

Теперь слова коммивояжера звучали естественно и мягко, как будто, ничего не понимая в этом допросе, он тем не менее поддался капризам ребенка – своего собеседника. Одна из чаек нырнула вниз, а затем снова набрала высоту большими взмахами крыльев, по пути едва не задев ими двоих людей.

– Я нашел его вчера, – сказал Жюльен.

Не зная, что ответить, Матиас уже готов был покинуть молодого Марека, оправдывая такую внезапность своим нетерпением. Однако он остался на месте. Хотя с помощью этого единственного клочка бумажки доказать что-либо было невозможно, лучше было не портить отношения со столь упорным следователем, которому, может быть, были известны и другие детали этой истории. Но какие?