– Но она ведь не могла уйти слишком далеко! Остров не такой уж большой.
Холмистые луга и лужайки, картофельные поля, обочины дорог, ложбинки над обрывом, песок, утесы, море…
– Не беспокойтесь, – подмигнув, сказал тот, – она потерялась, но не для всех.
Сейчас Матиас уже не смел уйти. Опять он промедлил. И вот теперь ему снова приходилось бороться с пустотами, которые сквозили в каждой фразе, грозя пробить брешь в разговоре.
– Так это о ней та история с овечками, – сказал он, – которую рассказывали в Черных Скалах?
– Ну да! «Она пасла овечек, но волк украл пастушку!..» и т. д… и т. д.
И понеслось: «Это в тринадцать-то лет! Стыдно сказать. В ней точно дьявол сидит, в этой девчонке». – «С детьми столько горя». – «Ее следовало бы…»
Конца-краю этому не было видно. Матиас говорил, человек отвечал, Матиас отвечал. Человек говорил, Матиас отвечал. Матиас говорил, Матиас отвечал. Тоненький скандальный силуэт малышки Жаклин бродил по полям, по дорогам, среди утесов, над обрывом. В ложбинках, укрытых от ветра, на травянистых лужайках, в тени кустов, у сосновых стволов она останавливалась и медленным движением проводила кончиками пальцев по волосам, шее, плечам…
Она всегда возвращалась ночевать домой – в последний дом на выезде из поселка, по дороге к большому маяку. Когда сегодня вечером, пожелав доброй ночи матери и двум старшим сестрам, Матиас будет подниматься в свою комнату, держа перед собой в правой руке зажженную свечу, а в левой – чемоданчик с заботливо уложенной туда веревочкой, он поднимет голову и увидит несколькими ступенями выше сквозь сумрак лестницы худенькую девочку Виолетту в черном деревенском платьице, указывающую ему путь… Виолетту! Виолетту! Виолетту!
Он толкнул дверь кафе. Три моряка – один молодой и два постарше – сидели за столом и пили красное вино. Девушка, с боязливым, как у побитой собачонки, лицом, стояла, прислонясь к косяку двери за стойкой и сложив руки за спиной в ложбинке поясницы. Матиас потер глаза.
Ему нужна комната. Ни слова не говоря, она шла впереди него, поднимаясь, ступенька за ступенькой, по узкой спирали второй лестницы, которая вдруг сделалась темной, мягко проскальзывая между загромождавшими ее ящиками и всяческой утварью. Они добрались до лестничной площадки, до маленькой прихожей, до комнаты с черно-белыми плитками на полу… Постель была не убрана. На ночном столике горела лампа, освещая более ярким светом красные простыни в изголовье кровати, несколько квадратиков плитки и овчинный коврик. На подзеркальнике среди баночек и флаконов стояла рамка из хромированного металла, слегка наклоненная назад, в которую была вставлена фотография. Прямо над ней большое овальное зеркало снова отражало… Матиас потер глаза.
Наконец девушка поняла, что ему нужна комната на три дня как можно ближе к порту. Дом, который она ему указала и куда он тотчас же отправился, по правде говоря, находился не в самом поселке, а неподалеку от него, посреди холмистых лугов, которые протянулись вдоль берега и начинались за последними домами со стороны пристани. Несмотря на свою относительную уединенность, это место было менее удалено от причала, чем некоторые кварталы собственно поселка – например, те, которые располагались между старым доком и развалинами форта.
Несмотря на то что внешне строение выглядело более ухоженным, несомненно более чистым и чаще подкрашивалось и подновлялось, чем большинство домов, мимо которых коммивояжер проходил до этого, оно, по-видимому, было таким же старым, как и другие, и столь же упрощенным по своей архитектуре: одноэтажный дом без надстроек и мансард, два одинаковых фасада которого имели каждый по два небольших, почти квадратных окошка по обеим сторонам низкой двери. Со стороны дороги – одной из проселочных дорог, которая, вероятно, и была тем коротким путем, ведущим в рыбацкую деревню, куда Матиас наведался перед тем, как вернуться на мыс Лошадиный, – главный вход украшали те же остролистные магонии, но, может быть, немного более расцветшие.
От одного входа к другому дом пересекал длинный коридор, куда выходили двери всех четырех комнат. Комната Матиаса находилась в глубине дома, слева, и, следовательно, ее окна выходили на задний двор – то есть на скалистый обрыв.
Обрыв этот был невысоким – во всяком случае, не таким высоким, как скалы на юго-западном побережье или оба мыса на концах острова. Справа, примерно в полукилометре, он спускался еще ниже к полукруглому вырезу залива, где виднелось море.
Напротив – между хребтом, идущим по краю обрыва, и домом – было всего триста метров слегка волнообразных, холмистых лугов и участок сада, оставшийся неухоженным, но обнесенный оградой из металлической сетки, укрепленной на деревянных столбах. Весь этот пейзаж – низкое небо, треугольник океана, скалистый обрыв, сад – был блеклым, лишенным глубины и исполненным в сероватых тонах.
Окно, через которое сверху проникал свет, имело метр в ширину и чуть больше в высоту – четыре одинаковых голых стекла, ни штор, ни занавески. Поскольку оно к тому же было довольно глубоко посажено в толще стены, весьма просторная комната, которую оно должно было освещать, оставалась практически в темноте. Только на небольшой массивный стол, задвинутый в оконную нишу, попадает достаточно света, чтобы можно было писать – считать – или рисовать.
Остальная часть комнаты находилась в полутьме. Внутреннее убранство еще более усугубляло этот недостаток: мрачные обои, тесно поставленная высокая массивная мебель из мореного дерева. Ее там было так много, что возникал вопрос, была ли эта комната жилой или просто кладовкой, куда составили всю ненужную мебель со всего дома. В частности, там были три огромных шкафа, два из которых стояли вплотную друг к другу напротив двери, выходящей в коридор. Таким образом, они занимали почти всю дальнюю стену, оставляя место лишь для скромного туалетного столика, который, впрочем, находился в наименее освещенном углу, слева от окна, от которого его отделяли два стула с прямой спинкой, прислоненных к обоям в цветочек. Два других стула по другую сторону оконной ниши составляли им симметрию. Но только три из четырех были одинаковы по форме.
Так что, если двигаться от окна влево (то есть против часовой стрелки), там стояли: стул, второй стул, туалетный столик (в углу), шкаф, второй шкаф (упирающийся во второй угол), третий стул, кровать черешневого дерева, расположенная вдоль стены, совсем маленький столик на ножке, к которому был приставлен четвертый стул, комод (в третьем углу), дверь в коридор, некое подобие секретера с поднятой столешницей и, наконец, третий шкаф, который стоял наискосок, закрывая четвертый угол, а за ним пятый и шестой стулья. Именно в этом последнем, самом внушительном шкафу, который всегда был закрыт на ключ, на нижней полке в правом углу находилась обувная коробка, куда он складывал свою коллекцию веревочек и бечевочек.
Тело девочки нашли на следующее утро во время отлива. Рыбаки, собиравшие «карманных» крабов – крабов с гладким панцирем, которых еще называют «спящими», – обшаривая скалы, случайно обнаружили ее у поворота на втором километре.
Коммивояжер узнал эту новость, когда пил аперитив у стойки бара в кафе «Надежда». Моряк, который рассказал об этом, казалось, был весьма неплохо осведомлен о том, что касается местоположения, позы и состояния трупа; однако он не был среди тех, кто его нашел, но и не говорил, что позже осматривал его сам. Впрочем, похоже, он был не слишком взволнован тем, о чем рассказывал: как будто речь шла о каком-нибудь выброшенном на берег манекене. Человек говорил медленно, явно заботясь о точности, излагая – хотя и не всегда в логическом порядке – все необходимые вещественные подробности и даже снабжая каждую из них весьма правдоподобными пояснениями. Все было ясно, очевидно, банально.
Маленькая Жаклин лежала совершенно обнаженная на ковре из бурых водорослей среди огромных покатых валунов. Несомненно, одежда была сорвана с нее прибоем, ибо маловероятно, что она утонула, решив искупаться в это время года и на таком опасном берегу. Наверняка она сорвалась вниз, когда играла на краю обрыва, который в этом месте был очень крут. Может быть, она даже пыталась спуститься к воде по находившемуся слева скалистому уступу, по которому более или менее еще можно было пройти. Возможно, она не успела вовремя ухватиться за что-нибудь, или поскользнулась, или оперлась на слишком неустойчивый выступ скалы. Она разбилась, упав с многометровой высоты и сломав тоненькую шейку.
