Коммивояжер явно совсем немного разминулся с отцом и тремя младшими детьми, которые обычно возвращаются домой в полпервого. Они идут коротким путем через луг и заходят в сад с дальней стороны, позади дома. «Может быть, – добавила она, – они сейчас уже дома»; однако пойти вместе с ней Матиаса не пригласила, а он сам предложить не осмелился, ибо боялся их потревожить в это обеденное время. Она только попросила показать ей часы, и ему пришлось демонстрировать их там же, на обочине дороги, поставив чемодан прямо на землю. Рядом, в дорожной пыли, лежал раздавленный и высохший жабий трупик.
Поскольку старушка торопилась домой, она не стала долго раздумывать. Ей хотелось сделать внуку – тому, который работал в подмастерьях у булочника, – красивый подарок на семнадцатилетие. Она взяла часы за сто пятьдесят пять крон (с металлическим браслетом). «Для мальчишки сойдет и такой», – сказала она. Коммивояжер заверил, что она не пожалеет о своем выборе, но женщина не стала интересоваться подробным описанием достоинств покупки; не дав Матиасу закончить свои объяснения и перечислить степени надежности, она расплатилась, поблагодарила, пожелала ему удачи и поспешно ушла. Не зная, куда положить часы, которые Матиас обычно продавал в домашних условиях и не мог сейчас упаковать должным образом, она просто надела их себе на руку, даже не подводя стрелок, хотя часы были на ходу.
Сидя на корточках перед своим чемоданом, Матиас сложил на место картонки, рекламные проспекты, ежедневник в черной обложке, потом закрыл крышку и защелкнул замок. Он присмотрелся к сероватому пятну на белой пыли дороги, которое он поначалу принял за лягушачьи останки. На самом же деле слишком короткие задние лапы были явно жабьими. (Впрочем, именно жаб чаще всего давят на дорогах.) Смерть наступила, вероятно, прошлой ночью, поскольку тело было еще не настолько высохшим, как это казалось из-за пыли. Рядом со сплющенной и выдавленной головой ползал красный муравей в поисках какого-нибудь пригодного к использованию кусочка падали.
Цвет дороги вокруг изменился. Матиас поднял глаза к небу. Солнце снова скрылось за быстро летящим, наполовину рассеявшимся от ветра облаком. Погода постепенно начинала портиться.
Коммивояжер снова оседлал велосипед и тронулся в путь. Воздух становился все прохладнее, куртка на овечьем меху доставляла все меньше неудобств. Дорога шла ровно – ни в горку, ни под горку. Состояние ее было приличным, так что ехать было легко. Дувший со стороны ветер практически не мешал велосипедисту, который быстро и неустанно крутил педали, держа в руке свой маленький чемоданчик.
Он остановился, чтобы зайти в простенький, одноэтажный, ничем не примечательный домик, одиноко стоящий у края дороги. У входа – как перед большинством домов на этом острове и противоположном ему берегу – по обе стороны от двери росли два куста магонии с острыми, как у падуба, листьями. Матиас прислонил велосипед к стене под окном и постучал по дверной доске.
Мелькнувший в приоткрывшемся проеме человек, который подошел открыть дверь, оказался гораздо ниже ростом, чем ожидал Матиас. Скорее всего – судя по росту – ребенок, да к тому же еще довольно маленький, однако Матиас не успел разглядеть, мальчик это или девочка – силуэт слишком быстро исчез в глубине полутемного коридора. Он вошел и сам прикрыл за собой дверь. В этой полутьме, к которой его глаза еще не успели привыкнуть, он не смог разглядеть, кто открыл дверь, куда он затем вошел.
За столом друг напротив друга сидели мужчина и женщина. Они не ели; возможно, уже закончили. Они как будто ждали коммивояжера.
Тот положил свой чемоданчик на совершенно пустой стол с клеенчатой скатертью. Воспользовавшись их молчаливым согласием, он стал раскладывать свой товар, бойко расхваливая при этом его достоинства. Те двое, не трогаясь с места, вежливо его слушали и даже с некоторым интересом рассматривали картонки, передавая их друг другу и изредка выдавливая из себя небольшие комментарии: «У этих удобная форма…», «У этих корпус более элегантный» и т. д… Но впечатление было такое, как будто они либо думают о чем-то другом – или вовсе ни о чем, – либо устали, либо растеряны, либо измучены болезнью, либо раздавлены каким-то огромным горем; а их комментарии чаще всего сводились к самым общим замечаниям: «Эти более плоские», «У этих выпуклое стекло», «У этих прямоугольный циферблат»… – очевидная никчемность которых, казалось, их не смущала.
В конце концов они остановили свой выбор на самой недорогой паре часов – точно таких же, какие купила старуха. Они показали на них без всякого воодушевления, просто так («Почему бы не взять эти?»). Они не обменивались никакими мнениями на этот счет. Они даже едва взглянули на свою покупку. Когда мужчина вынул бумажник и расплатился, коммивояжер пожалел, что не настоял, чтобы они купили другие часы, раза в два-три дороже; он подумал, что они купили бы их без всяких колебаний и с тем же равнодушием.
Никто не пошел его провожать. Новые часы с металлическим браслетом остались лежать – позабытые, блестящие и никчемные – на клеенчатой скатерти между женщиной и ее супругом, которые смотрели уже в другую сторону.
До самой деревни на Черных Скалах никакого жилища не встретилось. На протяжении почти километра Матиас усердно и размеренно крутил педали. Теперь велосипед отбрасывал на дорогу лишь очень бледную – да к тому же иногда исчезающую – тень, которая вскоре растаяла совсем. На фоне серого неба, на котором изредка еще мелькали затянутые дымкой голубые проплешины, вырисовывался – уже совсем близко – маяк.
Это было одно из самых высоких и одновременно самых мощных строений в округе. Помимо самой башни, выкрашенной в белый цвет и слегка сужающейся конусом кверху, оно заключало в себе семафор, радиостанцию, небольшую электроцентраль, передовой пост, оснащенный на случай тумана четырьмя огромными сиренами, различные служебные постройки, где хранились приборы и другое оборудование, и, наконец, дома, в которых жили работники маяка со своими семьями. Инженеры или просто механики могли представлять собой достаточно зажиточную клиентуру, но, к сожалению, это была не та публика, которая покупает часы у коммивояжеров.
Оставалась, собственно говоря, деревня. Когда-то здесь было всего три-четыре убогие лачуги, но по мере того, как параллельно продвигалось соседнее строительство, она постепенно разрасталась, хотя и с меньшим размахом. Даже если бы память Матиаса была получше, он все равно бы не узнал эту деревню – так сильно она разрослась со времен его детства: теперь там возвышался с десяток новых, наскоро построенных, но приличных на вид домиков, которые заслоняли своим кольцом старые дома с более толстыми стенами, низкими крышами, небольшими квадратными окошками, которые еще можно было то тут, то там разглядеть наметанным глазом. Эти новостройки уже не принадлежали миру дождей и ветров: хотя, по правде говоря, они не слишком отличались – за исключением вышеназванных незначительных деталей – от своих предшественников; казалось, они не привязаны ни к какому климату, истории или географическому положению. Непонятно, как им удавалось – быть может, с тем же успехом – выдерживать те же погодные испытания; разве что атмосферные условия также несколько изменились с тех пор.
Отныне туда можно было приехать, как приезжаешь в любое другое место. Там была бакалейная лавка и, конечно же, питейное заведение, располагавшееся почти у самого въезда в деревню. Оставив у дверей велосипед, Матиас зашел.
Внутренняя обстановка была такая же, как и во всех забегаловках подобного рода в сельской местности, или в предместьях больших городов, или на набережных мелких рыбацких портов. У девушки, которая прислуживала за стойкой, выражение лица было какое-то боязливое, как у побитой собачонки, а движения неуверенные, неуверенные, как у побитой собачонки, неуверенные у девушки, которая прислуживала за… За стойкой была полная женщина с довольным, веселым лицом и копной седых волос, которая наливала двум рабочим в синих робах. Быстрыми, точными, профессиональными движениями она наклоняла бутылку, легким поворотом запястья поднимая ее горлышко в тот самый момент, когда жидкость доходила до верхнего края стакана. Коммивояжер подошел к стойке, поставил чемоданчик на пол между ног и заказал абсент.
