Девятнадцатый век — век славы и величия русской художественной литературы — передал веку двадцатому значительное число анонимных художественных произведений. Можно сказать, что весь XIX век пронизан сознательным стремлением художников слова в определенных условиях прибегать к анонимности. И это обстоятельство тем более рельефно просматривается на фоне анонимности древнерусской литературы, которая создавалась, как правило, народом в целом, и лишь условно авторами можно считать переписчиков древних летописей. Какие же условия заставляли авторов прибегать к анонимности или скрывать свое имя за псевдонимами?
В политической жизни дореволюционной России (а действительные крупные художники слова не могли не касаться в своих произведениях политических и идеологических проблем своей эпохи) псевдоним — это прежде всего орудие защиты от произвола господствующего класса, давления со стороны государственного аппарата и церкви. Но разумеется, существовали и частные причины, побуждавшие литераторов к анонимности, такие, как робость первого литературного выступления, неблагозвучность настоящего имени писателя, желание ввести читателя в заблуждение относительно числа сотрудников и приверженцев издания (например, В. Я. Брюсов в сборниках «Русские символисты» (1894–1895) использовал несколько псевдонимов, желая показать, что символизм, как новое течение в русской литературе, имеет значительное число последователей), служебное положение автора, мода на псевдонимы, прикрытие плагиата, мистификация и, наконец, реклама собственного произведения (путем использования известных псевдонимов или их пародийной модификации).
Обычно используют три способа маскировки действительного имени автора: псевдоним, аноним, мистификация. Первые два способа понятны: псевдоним — выдуманное имя, аноним — отсутствие имени. Отличительная черта последнего — мистификации — присутствие элементов стилизации, а также бытовых и биографических (в основном в мемуарной мистификации) моментов. Мистифицированными произведениями часто являются подделки древнерусских текстов. Среди литературоведов существует мнение, что многие древние русские летописи созданы на самом деле в позднейшее время.
Расшифровка анонимных и псевдонимных произведений с точки зрения их авторства имеет чрезвычайно большое значение для правильной оценки культурного наследия нации. Это значение определяется необходимостью изучения определенной литературной эпохи, историей общественно-революционного движения, особенностями процессов литературной борьбы, а также историей литературных изданий и эволюцией формирования крупных художников слова. Ошибки при установлении авторства анонимных и псевдонимных текстов чреваты многими, и нередко значительными, осложнениями как конкретно-научного, так и социально-культурного плана.
Приведем
два примера литературных подделок,
которые оставили глубокий след в отечественной словесности. Оба примера касаются имени великого русского поэта А. С. Пушкина. Первый связан с подделкой окончания поэмы «Русалка» А. С. Пушкина, второй показывает, как А. С. Пушкин сам стал жертвой мистификации.
Как известно, поэма А. С. Пушкина «Русалка» осталась неоконченной. Известны три варианта ее «окончания»: А. И. Штукенберга (1866), Я. А. Богдановой (1877) и Д. П. Зуева (1897). Первые два варианта не приписывались А. С. Пушкину (существует и такая форма литературного произведения, когда автор пишет как бы «за» или «вместо» известного писателя). Последний вариант прямо приписывался А. С. Пушкину и вызвал острую полемику в литературных кругах конца XIX века.
Вкратце история появления «окончания» «Русалки» такова.
В числе друзей А. С. Пушкина был поэт и переводчик Э. И. Губер (1814–1847). По утверждению Д. П. Зуева, в ноябре 1836 года Пушкин читал в доме Губера свою «Русалку». Присутствовал там и 14-летний Дмитрий Павлович Зуев. Возвратившись от Губера, он записал последние сцены «Русалки», которые А. С. Пушкин дважды прочел по его, Зуева, просьбе. Через 50 лет Зуев отдал запись Б. Н. Чичерину, который и передал (с разрешения Зуева) этот текст в «Русский Архив». В результате в журнале «Русский Архив» за 1897 год появилась публикация: «„Русалка“ А. С. Пушкина. Полное издание. По современной записи Д. П. Зуева».
Странности и противоречия в истории с окончанием «Русалки»., однако, начались несколько ранее его опубликования. В 1889 году Д. П. Зуев читал «окончание» в Русском литературном обществе, где заявил, что запись сделана им по памяти в 1883 году, т. е. через 47 лет после первого прочтения «Русалки». Затем появились дополнительные факты, зарождающие большое сомнение в подлинности окончания «Русалки».
Во-первых, в архиве А. С. Пушкина в то время и до сих пор не обнаружено и намека на написанное им окончание «Русалки». Во-вторых, Э. И. Губер, писавший в «Русском инвалиде» в 1837 году о своих отношениях с А. С. Пушкиным, ни слова не сказал о чтении Пушкиным у него «Русалки». В-третьих, весьма примечательно, что запись Зуева начинается с послед чих слов «Русалки». В-четвертых, и в содержательном, и в стилистическом отношении окончание Зуева, по мнению специалистов-литературоведов того времени, во многом повторяет первые два «окончания» «Русалки» Штукенберга и Богдановой, с которыми он вполне мог быть знаком. В-пятых, выяснилось, что Дмитрий Зуев вообще не был знаком с А. С. Пушкиным, но с ним знаком его брат — Петр Павлович Зуев, умерший в 1895 году, т. е. за два года до опубликования окончания «Русалки» в «Русском Архиве». Наконец, в-шестых, в газете «Новое время» в 1900 году было опубликовано письмо родственника Зуева, засвидетельствовавшего мистификацию с окончанием «Русалки».
Эта история сама по себе не заслуживала бы столь пристального внимания, если бы не нашелся крупный литературовед Ф. Е. Корш (1843–1915), поставивший себе задачу доказать подлинность окончания «Русалки». Доказательства Корша были настолько многосторонними и оригинальными (хотя и далеко не убедительными), что послужили причиной целой лавины литературоведческих и журналистских публикаций, опровергающих уже сам метод и выводы Ф. Е. Корша. Примечательно, что «посягательство» на гения русской словесности — А. С. Пушкина — не помешало Российской императорской Академии наук опубликовать аргументы Ф. Е. Корша (некоторые из которых мы ниже приведем). И хотя критика велась в основном на уровне публицистических нападок (многие из, этих возражений содержатся в сборнике «Подделка „Русалки“». СПб., 1900), ученые до сих пор молчаливо принимают позицию, отвергающую выводы Ф. Е. Корша.
Второй пример нам показывает, что литературная подделка, сделанная крупным писателем, сама становится оригинальным художественным произведением. И если не обнаруживаются факты, способствующие раскрытию имени действительного автора (при отсутствии специальных надежных методов атрибуции), то это произведение входит в сознание современников и потомков как принадлежащее тому автору и времени, которые устанавливает мистификатор. Излишне говорить об отрицательных последствиях такой «ориентации» произведения.
А. С. Пушкин стал жертвой мистификации крупнейшего французского писателя XIX века Проспера Мериме, анонимно издавшего сборник «Гусли, или Избранные иллирийские поэмы, собранные в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине». Из этой работы Пушкин заимствовал 11 песен, полагая, что имеет дело с образцами оригинального народного творчества, и, авторски переработав их, издал «Песни западных славян». (Кстати, Адам Мицкевич также заблуждался относительно истинного авторства иллирийских поэм.) Проспер Мериме. сам сознался в своей подделке в письме к С. А. Соболевскому в 1835 году. Разумеется, что и произведение Мериме, и произведение Пушкина вошли в золотой фонд литературно-художественных ценностей мировой культуры.
Процесс установления авторства анонимного и псевдонимного произведения весьма сложный и многоплановый. Он предусматривает и содержательно-идеологический анализ, и оценку лексико-стилистических особенностей по возможности наиболее полного наследия предполагаемого писателя. Цель его — получить надежное, точное, научно обоснованное представление о писателе, его месте в общественной жизни, взаимоотношениях с литературными группировками, принадлежности к определенным художественным направлениям, школам, наконец, о его профессиональном мастерстве. Пути раскрытия псевдонима в основном следующие: а) псевдоним или мистификацию раскрывает сам автор, например, включая в собрание своих сочинений произведения, ранее опубликованные под псевдонимом; б) расшифровать псевдоним помогают сведения о творческой работе предполагаемого автора в тех или иных изданиях (данные архивного поиска, письма писателя, его дневники, анализ мемуарной литературы современников и пр.); в) на основании конкретного исследования текста методами стилистического анализа и тематических сближений. Когда нет сведений от самого автора, анонимный текст исследуется в двух основных направлениях: с помощью историко-архивных методов и методов лингво-стилистического анализа. Достоверность результатов, полученных с помощью этих методов, неодинакова — если вполне определенные выводы архивного поиска можно считать бесспорными в решении вопроса о подлинности или подложности литературного произведения, то выводы, сделанные на основе методов анализа языка произведения, убедительны в гораздо меньшей степени. Преимущество последних, однако, состоит в их универсальности: архивный поиск может оказаться безрезультатным, а язык произведения всегда, очевидно, может служить предметом анализа. Именно поэтому методы анализа языка и стиля литературного произведения привлекают все большее внимание текстологов, которые стремятся сделать их такими же надежными и убедительными, как и методы анализа документов. Путь, на котором лежит достижение этой цели, — объективизация методов, т. е. внедрение математических и статистических приемов анализа языкового материала. Но для того чтобы увидеть преемственность объективных методов анализа языка в установлении авторства, целесообразно рассмотреть
