– В таком случае я, наверное, я предпочту вас, но только сначала назовите вашу цену.

Эстебан воздел руки к небу.

– Куда вам ехать?

– Туда и обратно. Для начала на Калле Мадуро.

– Ну, это дело нехитрое. На кладбище, что ли?

– Нет. Я хочу посмотреть на саму улицу.

– Там и смотреть-то нечего. Ладно, плата у меня по минимуму – сол за полчаса.

Да вы что? Игнальдо берет вдвое меньше!

Эстебан выругался себе под нос, но с готовностью переменил условия.

– Ладно. Чего уж тут поделаешь! Залезайте. Сол в час – годится?

– Но, учтите, я нанимаю вас отнюдь не на час, – предупредила Уэйнесс, усаживаясь на потертое сиденье. – Если пройдет полчаса, получите полсола. Я благотворительностью не занимаюсь.

– А, может вам еще и кэб отдать со всеми причиндалами в придачу, а самому выкатиться вон из города нищим? – взревел Эстебан.

Уэйнесс рассмеялась.

– Успокойтесь. Нельзя же надеяться разбогатеть только за счет наивности пассажиров!

– Вы не так наивны, как выглядите, – пробурчал Эстебан, но прикрыл двери и пустил кэб по Калле Люнета. – Так куда вам?

– Сначала давайте проедем по Калле Мадуро.

– Эстебан с пониманием кивнул.

– У вас, видать, родственники на кладбище.

– Увы, ни одного.

Брови возницы поползли вверх.

– Но ничего другого там нет, хоть изъезди ее вдоль и поперек!

– А вы знаете, кто живет на этой улице?

– В Помбареалесе я знаю всех! – гордо ответил Эстебан и свернул на Кале Мадуро, вымощенную еще в незапамятные времена и теперь зияющую огромными дырами на мостовой. Дома стояли на большом расстоянии друг от друга, окруженные двориками, в которых изредка встречались хилые, искривленные постоянными ветрами деревца. Эстебан ткнул пальцем в дом, выходивший на улицу слепыми окнами с несколькими сухими кустами во дворе.

– Этот можно купить и очень дешево!

– Но он какой-то заброшенный.

– Это потому, что его замучило привидение Эдгара Самбастера, который повесился однажды ночью, когда с гор дул сильный ветер.

– И с тех пор здесь так никто и не живет?

Эстебан печально покачал головой.

– Хозяева уехали куда-то в другие миры. А несколько лет назад профессор Соломон ввязался в какой-то скандал и укрывался в этом доме аж несколько недель. Правда, с тех пор о нем никто больше ничего не слышал.

– И неужели никто так ни разу и не зашел туда проверить, не повесился ли и он, как прежний несчастный?

– Так и подозревали, но констебль ничего такого не обнаружил.

– Странно. – Кэб медленно подъехал к другому дому, который ничем не отличался от первого, если не считать пары статуй в натуральную величину перед парадным крыльцом, изображавших нимф, поднявших руки в немом благословении.

– А здесь кто живет?

– Это дом Гектора Лопеса, кладбищенского садовника. Какие-то могилы двух старых господ перенесли подальше отсюда, и он притащил сюда этих срамниц.

– Однако, это весьма неплохие статуи.

– Может оно и так, да уж больно они голые. А вы как считаете?

– Я не нахожу в них ничего оскорбительного для нравственности. Может быть, соседи ему просто завидуют?

– Спорить не буду. А вот и дом Леона Казинда, мясника. Он любитель пения, и его часто можно услышать в кантине, что трезвого, что пьяного.

Кэб двигался дальше, Эстебан разболтался, и девушка узнала немало о жизни и привычках обитателей Калле Мадуро. Наконец они подъехали и к дому под номером 31, называвшемуся Каса Лукаста. Это оказалось трехэтажное строение, несколько более крупное, чем остальные, с мощной забором вокруг пустого двора. Только несколько хилых деревьев росло под окнами, вероятно, с той стороны, куда сильнее всего било солнце. Однако, заглянув через забор, Уэйнесс увидела и небольшую клумбу, усаженную геранью, ноготками, лимонной вербеной, гортензиями и каким-то странным сортом бамбука. Рядом находились садовый столик, скамья, несколько стульев, песочница, хулахуп, серсо и коробка с какой-то аппаратурой. Неподалеку играли мальчик лет двенадцати и девочка года на два помладше; оба были полностью поглощены незамысловатыми своими делами.

Заметив любопытство пассажирки, Эстебан притормозил кэб и с важностью постучал пальцами по лбу.

– У обоих с головой плохо. Вот беда-то для матери!

– Я так и думала, – отозвалась Уэйнесс. – Остановитесь на минутку, если можно. – Девушка стала с интересом разглядывать детей. Девочка сидела за столом, занятая чем-то, похожим на головоломку; мальчик рылся в песочнице, стоя на коленках. Он, кажется, строил сложное сооружение из мокрого песка, то и дело поливая его водой из кувшина. Оба ребенка были худыми, с длинными руками и ногами, с каштановыми волосами, постриженными коротко и наспех. Казалось, никого вообще не волновало, как они выглядят. Но последнее, видимо, не волновало и их самих. Лица у них тоже были узкими, но с правильными чертами, глаза – серыми, а щеки едва-едва отсвечивали розовым. В целом, как подумала Уэйнесс, дети выглядят очень мило. Лицо девочки казалось несколько более живым, чем у брата, который работал совершенно бездумно. Оба молчали, и, бросив на остановившийся около их дома кэб равнодушный взгляд, снова погрузились в свои занятия.

– Хм. Это, кстати, первые дети, которых я вижу на этой улице!

– А чего ж тут странного? Остальные дети сейчас просто-напросто в школе!

– Ах, да, конечно! А что же с этими?

– Трудно сказать. Доктора приходят все время да только головами трясут. А с детьми так ничего и не меняется. Девочку если тронешь, так начнет злиться, кричать, а потом и вовсе упадет с пеной у рта, так что все боятся, как бы не померла. Лучше и не трогать. Мальчик же совсем тупой, не говорит ни слова, хотя на свой манер вроде и не дурак. Одни говорят, что их надо просто окружить заботой да лаской, а другие твердят, что все дело в каких-то там гормонах, или как они там…

– Но ведь они выглядят совершенно нормальными. Такие обычно излечиваются.

– Только не эти. Каждую неделю приезжают доктора из Института в Монтальво, а толку, как не было, так и нет.

– Какая жалость. Кто же их отец?

– Это сложная история Я тут говорил уже про профессора Соломона, который влип в скандал, а потом пропал неведомо куда, хотя немало народу и порадовалось бы, узнав, где он. Так вот, он и отец.

– А мать?

– Это будет мадам Портилс, такая гордячка. А все из-за того, что графиня, хоть и местная. Ее мать – мадам Клара, урожденная Салгас, грязь из грязи!

– Чем же она живет?

– В библиотеке работает, книги подклеивает или что-то в этом духе. Ну, и поскольку у нее двое идиотов на руках – и мать-старуха, то получает стипендию от города. Прожить-то можно, но гордиться уж точно нечем, а она сует нос во все дыры, даже к богатым лезет.

– Может, у нее есть какие-то тайные таланты, и вообще, она женщина необычная, – предположила Уэйнесс.

– Если и имеет, то жмет их, словно это преступления. А все равно грустно.

С холмов надвигалась песчаная буря, шипя, как змея и поднимая на дороге фонтанчики пыли. Эстебан махнул рукой в сторону девочки.

– Смотрите-ка, как от бури-то ее заводит!

И Уэйнесс с ужасом увидела, как девочка вскочила на ноги, повернулась лицом к ветру, расставив ноги, и стала подергиваться, подчиняясь какому-то дикому внутреннему ритму.

Мальчик не обратил на это никакого внимания и продолжал строить свой замок.

Из дома послышался резкий окрик. Тело девочки сразу обмякло, и она неохотно повернула к окнам стриженую головку. Мальчик не услышал и окрика, продолжая поливать, строить, разрушать и так до бесконечности.

Окрик раздался во второй раз, еще более резкий. Девочка остановилась, обернулась куда-то, подошла к песочнице и ногой раздавила песочный домик брата. Тот застыл в изумлении, глядя на такое разрушение, но молчал. Девочка тоже ждала. Тогда мальчик медленно поднял голову и посмотрел на сестру совершенно бессмысленными глазами. Тогда она развернулась и пошла прочь, виновато повесив голову. За ней медленно и печально поплелся и мальчик.