Все же ряд положений Сенеки и Эпиктета получил столь широкое распространение, что превратился в некие общие места. Еще Музоний Руф советовал тому, кто хочет обрести независимость и свободу, самому трудиться, стать земледельцем на своей или арендованной земле, или еще лучше стать пастухом, так как жизнь пастуха дает большой досуг для размышления и созерцания природы. Дион Хрисостом неоднократно противопоставлял зависимую, порочную жизнь в городах свободной чистой жизни пастухов и земледельцев, призывал городские власти стимулировать переселение в сельские местности горожан, а последних не бояться простого труда. На все лады варьировалась тема о счастливой простой жизни людей «золотого века» и «варваров», живущих не в городах, а в единении с природой, не знающих собственности, роскоши, а следовательно, господства и рабства. Даже поэт Марциал, автор изящных, остроумных коротких стихотворений, так называемых эпиграмм[80], не отличающийся вообще склонностью к занятиям философскими вопросами, в одной эпиграмме писал, что царей приходится терпеть тем, кто желает того же, чего желают цари; тот же, кто может обойтись без раба, не должен будет иметь и царя. Лучше работать самому, как раб, чем, стремясь к роскоши, брать взаймы деньги и попадать в зависимость от рабов своего кредитора, писал Плутарх в специальном трактате о том, что следует избегать долгов. Роскошь, порожденная богатством, всячески осуждалась. Тот же Дион Хрисостом, а впоследствии христианские авторы осуждали даже тех ремесленников, которые заняты изготовлением предметов роскоши.
У авторов, писавших для господствующих классов, помимо мысли о пагубности богатства и роскоши для независимости и свободы постоянно проскальзывает мысль и о той опасности, которую навлекают на себя богачи, вызывая зависть бедных. Лукиан советовал богатым делиться с бедными, так как в противном случае бедные могут возмутиться, отобрать имущество богатых и не оставить им даже «обрезков, годных в пищу только собаке». Дион Хрисостом сравнивает жизнь Диогена с жизнью персидского царя, боявшегося, что его убьют богатые, ставшие слишком могущественными, а бедные возмутятся против богатых. Этим отчасти вызывалось стремление доказать бедным, что их жизнь спокойнее, чем жизнь богатых и власть имущих, преследуемых вечными страхами и обремененных заботами. Однако основной упор все же делался на то, что независимость и свободу дает простая, близкая к природе жизнь. Близость к природе приближала человека к божеству, так как самое понятие о божестве люди получили от природы.
Поэтому, как доказывал, например, Дион Хрисостом[81], первобытные люди были постоянно исполнены божественного чувства, как посвящаемые в мистерии, только храмом для них был космос, а посвящали их сами боги. Боги создали на радость людям землю, сделав ее как бы своей колонией, и пока она была новой, часто ее посещали и посылали своих представителей — Геракла, Диониса и других. Тогда и сами люди были как полубоги, по затем они оказались предоставленными сами себе и стали несправедливыми и порочными. Однако боги с самого начала даровали людям разум и способность рассуждать — логос, соединив их с космосом и собой в единую общность, единый полис, или единый живой организм. Чем ближе человек к природе, тем яснее он сознает эту общность, объединяющие все согласие и симпатию, тем более ему доступна истинная духовная свобода, состоящая в следовании законам, установленным не людьми, а природой, законам, подобным правилам, действующим в хоре или на корабле, где добровольное и свободное выполнение каждым своего долга, своей роли обеспечивает как благо целого, так и неразрывно связанное с ним благо каждого отдельного сочлена такого целого.
Мысль о близости к природе как источнике добродетели и мудрости, даваемых самими богами, обусловливала особый интерес не только к жизни «варваров», но и народов, которые якобы следовали заветам богов, полученным в отдаленнейшие времена и хранимым в тайне жрецами и посвященными — брахманами в Индии, магами в Персии, мудрецами-гимнософистами в Эфиопии, жрецами в Египте. Фантастические повести о путешествиях в полулегендарные и легендарные страны всегда пользовались успехом в античной литературе. Но в более ранние периоды их основное ядро составлял рассказ об идеальном общественном и политическом строе этих стран, каким его представляли себе авторы соответствующих произведений. Теперь центр тяжести был перенесен на тайные знания и моральные предписания, которые можно было почерпнуть в беседах с боговдохновенными мудрецами, пожелавшими открыть их достойным путешественникам.
Все больший интерес стало вызывать чудесное, необычайное. Неизвестный автор, написавший, в I в. трактат «О возвышенном», еще придерживаясь в основном эстетических воззрений Цицерона и Горация, вместе с тем уже считал, что изображения в искусстве и литературе заслуживает не повседневное и обычное, а редкостное и поражающее воображение, «не ручей, а океан». Лукиан, едко высмеивавший в своих многочисленных произведениях всевозможные, свойственные его современникам симптомы отклонения от здравого смысла, передает действительную или воображаемую беседу, имевшую место у его приятеля, где собралось тогдашнее интеллигентное общество и где каждый из гостей рассказывал о случаях явления призраков, чудесных исцелений, оживления статуй и т. п. Росла популярность тех культов (Изиды и Озириса, Атиса и Кибелы, Диониса и т. п.), где адепты посвящались в мистерии, открывавшие им божественные тайны мироздания и дававшие непосредственно то духовное освобождение, которое философия обещала лишь в результате длительного труда и учения.
Столь долгий и трудный путь, проповедуемый философами, видимо, многих отталкивал. Тот же Лукиан неоднократно показывал в карикатурном виде не только философов, жизнь которых отнюдь не соответствует их учению, но и тех, кто многие годы изучает философию в тщетной надежде «войти в полис мудрецов», где нет «ни бедных, ни богатых, ни рабов, ни господ», но все добродетельны, счастливы и свободны. Судя по тому, что и Эпиктет, и Дион Хрисостом, и другие жаловались на несколько настороженное и насмешливое отношение к философам, Лукиан в этом смысле был не одинок. И все-таки то основное, что характерно для стоической философии — стремление к духовной независимости и перенесение идеи свободы из реального в моральный план — так или иначе определяло интересы как высших, так и средних слоев общества.
Среди последних особенно живой интерес вызывали вопросы морали, приспособленные к их повседневной жизни. Сочувствием по-прежнему пользовалось обличение испорченных нравов. Этой теме были посвящены едкие и желчные сатиры Ювенала[82], выходца из среды небогатых италийских землевладельцев. Как и другие писатели времени Антонинов, он мог себе позволить свободно бичевать пороки, разъедавшие общество при «тиранах». Богатые и невежественные выскочки, чванные аристократы, жестокие к рабам господа, их самодурки-жены, развратные юноши, гоняющиеся за покровительством богатых патронов, авантюристы, со всей империи стекающиеся в Рим, плебеи, ради хлеба и зрелищ готовые сегодня приветствовать императора, а завтра тащить его тело в Тибр и славить его убийцу, император Домициан, попирающий все законы и приличия, — таковы основные персонажи его сатир. Им он противопоставляет старые добрые простые нравы, еще сохранявшиеся кое-где в маленьких городках Италии, и «нравы предков».
Тем же духом проникнут обширный энциклопедический научный труд «Естественная история» Плиния Старшего. Писал ли он о земледелии, металлах, драгоценных камнях, он всегда находил повод заклеймить современную испорченность и противоестественную жажду роскоши. Темам морали в связи с темами воспитания уделял много внимания ритор Квинтиллиан в своем труде о подготовке юноши к карьере оратора. Им же посвятил ряд специальных сочинений Плутарх, собирая и сопоставляя высказывания различных, преимущественно древних авторитетов по поводу того, как следует вести себя с рабами, с друзьями и недругами, как воспитывать детей, соблюдать приличную благородному человеку умеренность и воздержанность и т. п. По существу и его знаменитые биографии римских и греческих деятелей написаны как иллюстрации к правилам морали. Нравственному облику своих героев Плутарх придает наибольшее значение, наиболее рельефно его обрисовывает. В этом отношении близок к нему, хотя и значительно слабее по исполнению, римский писатель Валерий Максим, собравший в своем сочинении «О замечательных делах и словах» примеры необычайного нравственного величия римлян и иноземцев прошлых времен, между прочим и рабов, пожертвовавших жизнью ради господ. Та же морализирующая тенденция присуща многочисленным биографиям риторов, грамматиков и поэтов, написанных Светонием, софистов — Филостратом, философов — Диогеном Лаэртским. Следуя заветам Горация соединять приятное и полезное, развлекать и поучать, авторы старались и удовлетворить интерес читателя к судьбам и характерам известных лиц, и преподать им уроки и правила жизни, и развлечь многочисленными анекдотами и остротами, обильно уснащавшими такие повествования.
