Итак, Бени Авни закончил оставшиеся два письма: одно — Аде Дваш, в связи с переводом на новое место почтового отделения, а второе — казначею поселкового совета, по поводу пенсии одного из сотрудников. Входящие письма положил в соответствующую папку, исходящие — на полку для исходящей почты, проверил, закрыты ли окна и жалюзи, надел свою замшевую куртку, дважды повернул ключ в замке, запирая кабинет перед уходом. Собирался он пройти мимо парка Памяти, мимо той скамьи, на которой Нава, быть может, все еще сидит, позвать ее с собой и вдвоем отправиться домой обедать. Выйдя, он вдруг развернулся и возвратился в кабинет, потому что почудилось ему, будто не выключил он компьютер или оставил свет в туалете. Но и компьютер был выключен, и свет в туалете не горел, и Бени Авни вышел, снова дважды повернул ключ в замке и отправился на поиски своей жены.

Навы не было на скамье возле парка Памяти и нигде поблизости. Только Адаль, тощий студент, сидел там один; раскрытая книга лежала у него на коленях обложкой кверху; он не читал, а просто обозревал улицу, и над головой его в кронах деревьев щебетали ласточки. Бени Авни положил руку на плечо Адаля и спросил мягко, словно боялся причинить ему боль, не здесь ли была Нава. Адаль ответил, что прежде она была здесь, но теперь ее уже нет.

— Я вижу, что ее здесь нет, — уточнил Бени Авни, — но я подумал, что, быть может, ты знаешь, куда она направилась.

Адаль сказал:

— Простите. Очень сожалею.

И Бени Авни ответил:

— Все в порядке. Ты не виноват.

Он направился к своему дому, пройдя мимо синагоги, а затем по улице Двенадцати Колен Израилевых. Шел он чуть-чуть наклоняясь, голова и плечи его были слегка устремлены вперед, словно сражался он с невидимым потоком. Все, кто встречался ему по пути, приветливо с ним здоровались, потому что Бени Авни был любимым и уважаемым главой местной власти. И он приветствовал каждого человека доброй улыбкой, справлялся о здоровье, о делах, а случалось, и добавлял, что занимается, будьте уверены, вопросом починки тротуара. Еще немного — и все разойдутся по домам, отобедают, предадутся пятничному послеобеденному отдыху, и улицы во всей деревне опустеют.

Наружная дверь не была заперта, и в кухне негромко работало радио. Кто-то говорил о развитии сети железных дорог, о преимуществах железнодорожного транспорта перед автомобильным. Понапрасну искал Бени Авни записочку от Навы на обычном месте, под вазой в гостиной. Но на кухонном столе его ждал приготовленный обед — прикрытая тарелкой, чтобы не остыла, четверть цыпленка с картофельным пюре, вареной морковью и зеленым горошком. По обеим сторонам тарелки покоились нож и вилка, под ножом лежала сложенная салфетка. Бени Авни поставил свой обед на две минуты в микроволновую печь, потому что еда все-таки немного остыла. Тем временем Бени достал из холодильника бутылку пива, наполнил стакан из толстого стекла. Затем он уселся за еду, ел с аппетитом, однако не ощущая вкуса, и слушал радио, передававшее легкую музыку с большими перерывами на рекламу. В один из таких перерывов показалось ему, что он слышит шаги Навы во дворе, на дорожке, ведущей к дому. Он встал, подошел к окну кухни, долго смотрел на двор, но двор, где меж колючек и хлама валялись оглобля разобранной телеги и два ржавых велосипеда, был пуст.

После еды он поставил посуду в раковину и собрался принять душ. По дороге в ванную комнату выключил радио. Глубокая тишина воцарилась в доме. Слышалось только тиканье настенных часов. Две дочки-близняшки двенадцати лет, Юваль и Инбаль, вместе со школой путешествовали по Верхней Галилее. Их комната была закрыта, и он, проходя мимо, открыл дверь и заглянул внутрь. Жалюзи в комнате девочек были опущены, и легкий аромат душистого мыла и глаженого белья витал там. Он осторожно прикрыл дверь и пошел в ванную. Сбросив рубашку и брюки, оставшись только в трусах и майке, Бени вдруг раздумал купаться и подошел к телефону. Тревога еще не охватила его, но все-таки он спрашивал себя, куда же исчезла Нава, почему не ждала его, как обычно, к обеду. Он позвонил доктору Гили Штайнер и справился, не у нее, случаем, Нава. Гили сказала:

— Нет. А с чего ты это взял? Она сказала тебе, что идет ко мне?

Бени Авни ответил:

— В том-то и дело, что она ничего не сказала.

— Наш кооперативный магазин закрывается в два, — заметила Гили. — Быть может, она решила, что успеет заскочить туда на минутку…

— Спасибо, Гили. Все нормально. Она уже наверняка где-то на подходе. Я не беспокоюсь.

Но тем не менее он поискал и нашел телефонный номер магазина Виктора Эзры. Долго-долго звонил там телефон, но никто не поднимал трубку. Наконец в трубке послышался какой-то обиженный, гнусавый голос старого Либерзона, произнесшего с синагогальным распевом:

— Да, прошу вас. Говорит Шломо Либерзон, из кооперативного магазина. Чем мы можем вам помочь?

Бени Авни спросил про Наву, и старый Либерзон ответил с грустью:

— Нет, товарищ Авни, сожалею, ваша супруга Нава вообще не появлялась здесь сегодня. Не удостоились мы видеть ее светлый лик. И вряд ли удостоимся, ибо через десять минут мы закроемся и отправимся по домам, чтобы приготовиться встретить Царицу Субботу. — Старик назвал Бени Авни так, как это было принято в прежние времена, — «товарищ».

Бени Авни зашел в ванную, сбросил белье, отрегулировал температуру воды, долго стоял под струями душа. Но тут ему послышалось, что хлопнула входная дверь. И он, вытираясь, крикнул из ванной комнаты:

— Нава?!

Но никакого ответа не последовало. Он переоделся во все чистое, надел брюки цвета хаки. Обошел кухню, перешел в гостиную, осмотрел уголок, где размещался телевизор, затем направился в спальню, на застекленную веранду, где обычно Нава создавала свои творения. Здесь она уединялась на долгие часы, лепила фигурки из глины, изображавшие создания, каких никогда не существовало в природе. А еще она лепила боксеров, мужчин с квадратными челюстями, а иногда — и со сломанными носами. Все эти фигурки Нава обжигала в печи, находившейся в сарае. Поэтому Бени пошел в сарай, зажег свет, постоял минутку, поморгал, увидев эти странные фигурки, погасшую печь, окруженную темными тенями, порхающими меж пыльных полок.

Бени Авни подумал, не отправиться ли ему полежать и отдохнуть, не дожидаясь ее. Он вернулся на кухню, чтобы загрузить посудомоечную машину, а заодно и проверить, не поставила ли туда Нава свои тарелки после того, как поела, или она ушла, так и не пообедав. Но машина оказалась почти заполненной разной посудой, ожидающей своей очереди, и невозможно было разобраться, какими тарелками пользовалась Нава перед уходом, а какие находились здесь прежде.

На плите стояла кастрюля с вареной курицей. И по этой кастрюле нельзя было судить, поела ли Нава, оставив часть курицы на завтра, или ушла, не пообедав. Бени Авни сел у телефона, позвонил Батье Рубин, чтобы спросить, не у нее ли, случаем, находится Нава. Но телефон звонил и звонил, то ли десять, то ли пятнадцать раз, а никто так и не ответил. Бени сказал про себя: «Ну, в самом деле…» И отправился в спальню, чтобы лечь и отдохнуть. У постели стояли комнатные туфли Навы, маленькие, цветастые, с чуть стоптанными каблуками, словно два игрушечных кораблика. Без движения пролежал он там пятнадцать — двадцать минут на спине, уставившись в потолок.

Нава легко обижалась, и он усвоил за долгие годы, что все попытки примирения только обостряют ее обиду. Поэтому он предпочитал сдержанность, предоставляя времени сделать свое дело: или обида совсем пройдет, или не будет столь явной. Нава тоже была сдержанной, но ничего не забывала. Однажды доктор Гили Штайнер, ее близкая подруга, предложила ему устроить в галерее поселкового совета выставку скульптур Навы. Бени Авни с обычной для него доброжелательностью пообещал все взвесить и дать ответ, но в конце концов, все обдумав, он решил, что в определенном смысле это может быть неправильно понято общественностью. Работы Навы, в конечном счете, любительские, и такую выставку можно, пожалуй, устроить в одном из просторных коридоров школы, где работала Нава, но не в галерее местного совета, чтобы никто не смел и помыслить о семейственности и всем таком прочем. Нава и слова не сказала, но несколько ночей кряду гладила в спальне до трех-четырех часов ночи. Гладила все подряд, даже полотенца и постельные покрывала.