— Мы боялись! — кричали они. — Сокровище украдено. Дань, которую все эти годы получала Синанджу, исчезла.

— Вы украли ее?

— О, нет. Мастер Синанджу!

— Тогда почему вы боялись?

— Потому что мы не смогли сохранить сокровища.

— Вы никогда ничего не охраняли, и от вас этого не требовалось, — сказал Мастер Синанджу. — Наша репутация была надежной защитой сокровищ Синанджу. Ваша обязанность — оказывать почет великому Мастеру Синанджу и сообщать обо всем, что происходит в его отсутствие.

Тогда заговорил один старик, который помнил Чиуна еще юношей, помнил его доброту, помнил, как тот показывал чудеса своей силы, чтобы позабавить молодежь.

— Я видел, — сказал умудренный опытом старик надтреснутым голосом. — Я помню свой долг, о, молодой Чиун. Пришло много людей. Они пришли с оружием. Им понадобился целый день, чтобы забрать все сокровища.

— Сказали ли вы им, что они посягнули на сокровища Синанджу? — спросил Чиун.

— Да, да! — воскликнули люди в толпе.

Но старик печально покачал головой.

— Нет. Никто не сказал. Мы все испугались, — сказал старик, и слезы покатились ручьем из его карих, как у Чиуна, глаз.

Чиун вытянул вперед руку с длинными ногтями, будто давая благословение, и сказал:

— Твои честность и верность спасли деревню от наказания за предательство. Ты доказал свою преданность, сохранив тем самым честь и достоинство Синанджу. Ты один пойдешь со мной, о старец, и пусть почитают тебя все за то, что ты осмелился сказать сегодня. Ты поступил правильно.

И Чиун со стариком отправились в дом, где хранились всегда сокровища Синанджу. Дом был построен египетскими архитекторами, которых в качестве дани прислал в Синанджу Тутанхамон. Они возвели удивительное деревянное здание из отборных ели, тика и черного дерева. Греческие цари прислали стекло, столь прозрачное, какого не было потом до тех пор, пока на Западе не освоили промышленного его производства.

Там были залы из слоновой кости и алебастра. Индийские благовония и китайский шелк. Драхмы, рупии, динары, шекели, серебряные слитки — все хранилось здесь. Когда-то это была полная чаша. Но теперь пораженный Чиун взирал на голые полы дома Мастеров Синанджу, дома, который никогда не был пуст с тех самых пор, когда первый римский легион вышел из маленького города на Тибре. Даже стены комнаты, в которой раньше хранилось золото Великого Кира, были ободраны.

И на этих голых стенах Чиун прочел древние персидские надписи с указаниями для рабочих, в которых говорилось, что все предназначается дому могучего Ви. Исчезли, исчезли несравненные сокровища Синанджу. Только пыль, да пятна на полу — от сундуков, в которых веками хранились сокровища, ничего больше не было в пустом доме.

Старик заплакал.

— Что ты плачешь? — мягко спросил Чиун.

— Столько всего забрали. Когда я был ребенком, твой отец показывал мне этот дом. Все исчезло. Золото. Слоновая кость. Драгоценные камни, статуи, вырезанные из янтаря и нефрита. Один лишь нефрит был сокровищем, достойным императора.

— Не это украли, старец, — ответил Чиун. — Много еще нефрита в мире. И мы можем получить его. А золота можем получить еще больше. И всегда найдутся мастера, которые вырежут статуи. Есть и ценное дерево, и янтарь, и алмазы — больше, чем может вместить этот дом. Все это можно заменить или вернуть, чем я теперь и собираюсь заняться. Но украдено было не это, — повторил Чиун и ненадолго замолк — гнев поднялся в том совершенном сосуде, которым было его сердце.

— А украли они наши достоинство и силу. Осмелившись ограбить этот дом, они подняли руку на Дом Синанджу, замахнулись на его силу и репутацию. Это они украли, и за это они заплатят. Много заплатят. И весь мир это увидит.

И тогда Чиун доверился старику и сообщил ему, что тот, кого он готовит себе в преемники, не приехал вместе с ним, чтобы отомстить за бесчестье.

— Я видел его, когда он приезжал сюда. Он показался мне благородным… для белого.

— Нетренированному глазу он кажется белым, — сказал Чиун. — Но только сейчас он повел себя как белый. Никогда больше не повторяй таких слов.

— Не буду, — ответил старик, для которого слово Чиуна было законом.

— Тот, кто должен был стать моим преемником, даже не выказал уважения к сокровищам Синанджу. Он отправился помогать белым спасать мир.

— О, нет! — воскликнул старик.

Он даже представить себе не мог такую неблагодарность. Сердце его содрогнулось от горя. И тогда Чиун решил доверить простому крестьянину еще одну тайну.

— Он считает, что небо рушится, — шепнул Чиун. Такую печальную вещь дальше обсуждать было невозможно, даже с таким достойным человеком, который всегда хранил верность тем, кто давал ему пищу.

— Он что, безумен?

— Я думал, что за столько лет он преодолел свои дурные привычки. Можно учить и учить. Но что-то от белого в нем осталось.

— Все еще белый? — поразился старик.

— Чуть-чуть. Немного. Со временем пройдет. Он воспитывался среди них. Но сейчас я должен действовать в одиночку.

В столице Северной Кореи Пхеньяне следили за каждым шагом Мастера Синанджу. Как он сошел с самолета, как прибыл в деревню, что там делал.

Все эти сведения передавались в кабинет, о существовании которого знали немногие, а те, кто знал, подходили к нему со страхом.

Там не было ни ковров, ни больших окон. А если бы окно и было, оно выходило бы прямиком в основание скалы. Здание уходило под землю на восемь этажей и было построено во времена империалистического вторжения на родину-мать, известное Западу как Корейская война. Это здание стоило жизни двум тысячам рабочих. Основание у него было из самой лучшей стали, ввезенной в Корею еще во времена, когда полуостровом правила Япония. Вокруг стали был свинец, и все было залито бетоном.

Оно было построено Великим вождем, самим Пожизненным Президентом Ким Ир Сеном. Если и было здание, которое могло пережить атомную атаку американцев, то это было именно это здание. И в этой самой комнате возродилась бы новая Корея с душой, звонкой, как меч, и с сердцем акулы.

Сообщение о деревушке на берегу Северо-Западного залива пришло в самую нижнюю комнату этого здания. Информация поступила к Саяк Кану, имя которого никогда не произносилось, потому что упоминание этого имени означало смерть.

Машинисткам, работавшим в здании, было запрещено входить в этот коридор, потому что появление в коридоре без пропуска грозило смертью без предупреждения.

Те немногие, кто знал Саяк Кана, никогда не видели, как он улыбается. И никогда не слышали от него одобрительного или необязательного слова.

Когда они — по пропуску — входили в эту комнату, обычно у них были влажные от пота ладони, а все, что они собирались сказать, было заранее несколько раз отрепетировано.

Саяк Кан был начальником отдела революционной борьбы Народно-демократической республики Северной Кореи.

Одним словом, Саяк Кан был начальником разведки.

В тот день контроль за всеми событиями в мире, в том числе и за не оставляющей попыток интервенции Южной Кореей Саяк Кан передал своим подчиненным. А сам он интересовался только одним — что происходило и происходит в деревне Синанджу.

Саяк Кан также распорядился, чтобы прибывающих не задерживали и не требовали у них пропуска. Важнее всего была любая подробность о событиях в Синанджу.

У Саяк Кана было лицо, похожее на дыню, с прорезями для глаз и с резким разрезом рта. Губы его всегда казались сухими, а на руке, над костяшками пальцев виднелся шрам. Говорили, что шрам этот у него от кнута — слишком часто приходилось им пользоваться, когда младшим офицером он вел допросы.

Мастер Синанджу уже вошел в деревню. Мастер Синанджу обнаружил, что сокровища исчезли. Мастер говорил с каким-то стариком. Желает ли Саяк Кан знать, что говорил Мастер?

— Если кто-нибудь установит прослушивающее устройство, чтобы знать, что говорит и слышит Мастер Синанджу, я лично замурую того в скале, — сказал Саяк Кан, который не верил, что Мастера Синанджу можно подслушать так, чтобы тот об этом не узнал.