Я промолчала, но, видимо, как-то дернулась, потому что он кивнул, отвечая на незаданный мною вопрос.
– Да, доктор Вэйнстайн приглашал в прошлом месяце консультанта из Филадельфии. Конфиденциально, за большие деньги… И теперь я точно знаю, что никакая пуля не опередит рак моей поджелудочной больше, чем на несколько недель. Они еще сэкономят мне деньги, которые я трачу на нелегальные обезболивающие. Но я не хочу, чтобы картина досталась им даже после моей смерти. В конце концов только это мне и остается: перехитрить их напоследок…
– Но почему?.. – Я действительно недоумевала, чем объяснялся его выбор, выбор этого джинна, высвобожденного филадельфийским онкологом.
– Потому что вы так же любите деньги, как я любил когда-то, и готовы на все, чтобы их получить. В серьезных предприятиях лучше иметь дело с мошенниками, они, в отличие от порядочных людей, не подвержены беспричинной злобе, бесплодной зависти и жажде бессмысленного разрушения. Мошенник никогда не сделает того, что ему невыгодно. Поэтому вы, мэм, выждете пару месяцев после ночи с пятницы на субботу и только тогда начнете действовать. Вы ведь понимаете, что если они выследили меня, то вас найдут уже на третий день после того, как вы обратитесь в этой стране к любому перекупщику краденой живописи?
– А что же я должна делать ночью на субботу? – понемногу я приняла его тон и уже говорила обо всем этом, как о чем-то реальном. Похищенный шедевр, убийцы, международная мафия… Это плохое кино. У нас в Эплвуде если что-то и происходит, то без всякой стрельбы, как правило. – И что в субботу утром?
– Как только ночью вы услышите выстрелы, вызывайте полицию и не волнуйтесь – картина останется у вас, к приезду копов я уже буду похож на мишень, использованную взводом рейнджеров. А утром звоните в какое-нибудь бюро путешествий, только в городское, а не здешнее, и заказывайте билет… Ну, в Сингапур, например. В апреле там прекрасно, а раньше вам не следует бежать отсюда. Понемногу подыскивайте покупателя картины, но не продешевите. И мой вам совет: не продавайте дом, не обращайте внимания соседей на свой отъезд. Потом, лет через пять-шесть, избавитесь от него через подставных лиц. Вам ведь приходилось узнавать о неожиданных бегствах из Эплвуда, не так ли? Вот, к ним прибавится еще одно.
– А если они вас не убьют? – вслед за ним я отказалась от деликатных иносказаний. – Что будет с картиной?
– Вы вернете ее мне, – он усмехнулся, снова немного напугав меня оскалом скелета. – Вернете, никуда не денетесь, я еще протяну достаточно, чтобы, если вы не захотите выполнить все условия, рассказать кое-что какому-нибудь репортеру…
– А когда вы все же умрете, – я уже вовсе перестала выбирать слова, – куда денется картина тогда?
– Посмотрим, – коротко ответил он. – Посмотрим… Возможно, вы получите ее при любом исходе, но… Если я переживу утро субботы, мои планы, возможно, изменятся…
Он в третий раз усмехнулся, и теперь уже мне стало страшно по-настоящему, но я взяла себя в руки.
– Я согласна, – сказала я.
– Вы все поняли в уже сказанном? – спросил он. – Тогда поговорим еще немного о деталях. Толковая инструкции ведь всегда состоит из двух частей – собственно инструкции и указаний, как ею пользоваться…
После этого мы говорили еще около часа.
Потом он ушел, и вскоре раздался телефонный звонок. Разговор занял еще с полчаса, и заснуть после этого удалось не сразу – словом, у меня была тяжелая ночь, а следующая, с пятницы на субботу, была еще тяжелее. От волнения я то и дело начинала дремать, сидя за рулем своего Mini. Наконец я услышала их приближающуюся машину – в Эплвуде действительно все слышно издалека – и поехала им навстречу.
Я запросила треть того, во что они сами оценили сделку. Всю жизнь я претендую только на треть, этому когда-то научила меня лучшая подруга: такая сдержанность смягчает партнеров… Договорились, что они принесут все деньги в бар Рамона днем в понедельник – раньше не успеют. То есть мою часть они выплачивают немедленно, но с долей старика придется повозиться.... Им предстояла действительно большая работа.
Утром во вторник мистер Уилсон снова стоял на моем пороге.
– Итак, мэм, я жив и предлагаю вам все пополам, это просто из симпатии, – он оскалился, пытаясь, как обычно, выдать этот кошмар за улыбку.
– На черта вам деньги, мистер Уилсон? – спросила я.
– А, вы насчет рака?! – он захохотал, как и подобало скелету, со скрежетом и лязгом. – Производит впечатление, да? Даже на вас подействовало… Честно говоря, у меня был расчет именно на рак как главную подробность мелодрамы, которую мы должны были разыграть. И внешность у меня подходящая. В общем, сработало… Нет уж, никакого рака. Я собираюсь прожить еще достаточно, чтобы потратить свою долю, по крайней мере большую ее часть.
– Да, мне далеко до вас, мистер Уилсон, – признала я. – Вообще-то я всегда беру треть, но в данном случае… Маловато. Мне причитается компенсация за то, что я выставлена дурой.
– Берите половину, как договаривались, – великодушно согласился он. – Но каковы идиоты, а? Столько лет искать меня, но не узнать, что тогда я не успел устроить подмену подлинника, так что в моих руках осталась подделка! Не понять, что, идя к вам, я был уверен в слежке! Когда они позвонили?
– Через полчаса после вашего ухода, – сказала я. – Каждый может ошибиться… Вот ваша доля, мистер Уилсон.
Взяв чемоданчик, он не взглянул на его содержимое. Впрочем, мог бы и посмотреть – он неплохо разбирался в живописи, но явно ничего не понимал в деньгах.
И он не поинтересовался, где картина находится теперь. И то правда – на черта ему знать, где теперь эта подделка?
Он просто направился по Янг-стрит к своему дому. На ходу он поклонился неутомимому мистеру Голдфарбу. Снег все падал, а Голдфарб все махал лопатой.
В конце концов, это только справедливо – за фальшивку расплатились фальшивками. А сделать столько копий известного портрета президента Франклина всего за три дня – это, пожалуй, не проще, чем скопировать в одном экземпляре даже гениальный двойной портрет. Так что всем пришлось поработать в минувший уикенд…
Надеюсь, что моя половина напечатана Резервным банком, а не умельцами в каком-нибудь подвале. Ведь эти люди мне обязаны – другой посредник на моем месте содрал бы с них всю сумму настоящими, да еще всучил бы эту трубу со свернутым холстом, которая теперь лежит в моем багажнике.
Да, мистер Уилсон расстроится.
И, конечно, я не смогу убедить его в том, что старые приятели, которых он так ловко пытался обдурить, обдурили его самого без моей помощи. Слишком высокого мнения он о моем уме и слишком низкого – о морали. Хотя не совсем понятно, почему, считая меня совершенно бессовестной, он мне рассказал, что на самом деле хранил подделку. Наверное, ему просто хотелось рассказать это кому-нибудь… Или он желал увидеть именно мое восхищение его замыслом? Следует признать, он его увидел. Всего второй раз за свою жизнь я встретила не менее умного человека, чем я сама. Первый случай я когда-нибудь тоже опишу подробно…
Обнаружив обман, он, конечно, придет в ярость и, возможно, действительно попытается рассказать какие-нибудь грязные истории обо мне репортеру из «Эплвудской хроники». Да кто ж его станет слушать? Ведь он не только сумасшедший, но и, оказывается, приезжий.
А чужакам в Эплвуде не доверяют.
Правда, я тоже не из местных. Но, по крайней мере, я не торчу на крыльце с дробовиком в руках, а спокойно собираюсь на заседание нашего женского литературного клуба. Сегодня у нас очень важная тема для обсуждения – нет ли признаков мужского шовинизма в списке классиков национальной литературы, изучаемых в школах графства. Так вот: я считаю, что таких признаков полно…
Черт возьми, он ничего не потерял! Вместо копии, которая дешевле пошедших на нее красок, у него теперь чемодан денег, не стоящих бумаги, на которой они напечатаны. Никакой разницы, только справедливо.
Да и картину в конце концов я ему верну, если захочет. Мне она не нужна, а он к ней привык.
