Я пытался извлечь у Юнга четкую линию рассуждений. Однако, в действительности, он едва ли способен развивать одну тему: когда пишет, то следует полету собственных мыслей или «свободных ассоциаций», все время отвлекаясь по касательной. Он говорит о скандальной хроникеОлимпа, о разделении протестантизма «примерно на четыреста разновидностей», об «удручающей бедности символов», которая им присуща, и о томлении современного человека в их поисках. Юнг сам с тоской возносится к восточным религиям, содержащим незамутненную мудрость и непонятый символизм» к «обольщениям благоуханного Востока», эзотерическим учениям. С всепоглощающим любопытством погружается в учения некоторых мистиков и отшельников прошлых столетий, почти отождествляя себя с ними. Читатели, однако, желают знать больше об архетипах и, более того, о применении этих знаний для лечения отдельных людей или, если это возможно, всего человеческого рода. Сквозь мчащиеся тучи виден просвет, и мы читаем: «Человечество ничего не может поделать с самим собой, и боги, как и прежде, определяют его судьбы… В нашем сознании мы господа над самими собой… Но стоит только шагнуть через дверь Тени, и мы с ужасом обнаруживаем, что мы сами есть объект влияния каких-то «факторов». Знать об этом в высшей степени малоприятно: ничто так не разочаровывает, как обнаружение собственной недостаточности. Возникает даже повод для примитивной паники, поскольку пробуждается опасное сомнение относительно тревожно сберегавшейся веры в превосходство сознания. Действительно, сознание было тайной для всех человеческих свершений. Но незнание не укрепляет безопасности, оно, напротив, увеличивает опасность – так что уж лучше знать, несмотря на все страхи, о том, что нам угрожает».

Юнг задал этот вопрос и продолжал обдумывать его с очевидной заинтересованностью, не давая на него ответа: «11равильная постановка вопроса означает наполовину решенную проблему. Самая большая опасность для нас проистекает ^из непредсказуемости психических реакций. С древнейших времен наиболее рассудительные люди понимали, что любого рода внешние исторические условия – лишь повод для действительно грозных опасностей, а именно социально-политических безумий, которые не_ представляют каузально необходимых следствий внешних условий, но

в главном были порождены коллективным бессознательным» ¹.

Создается впечатление, что Юнг имел в виду мировой коммунизм. Как выяснили некоторые исследователи, Юнг симпатизировал национал-социализму и не говорил о нем как о политическом безумии. Потребность расстаться с иудейско-христианским учением объяснялась тем, что боги Валгаллы были ему ближе, чем Бог Синая или Голгофы. Подобно Бардесану, который увидел ручей, но не смог в него войти. Поведав о своем открытии, Юнг так сформулировал свою теорию: «Мой основной тезис состоит в следующем: вдобавок к нашему непосредственному сознанию, которое имеет законченно личностную природу и которое мы считаем единственной эмпирической душой (даже если нащупываем личностное бессознательное, как аппендикс), существует вторая психическая система коллективного, всеобщего и безличного, которая одинакова для всех индивидуумов. Это коллективное бессознательное не формируется в каждом индивидууме, а передается по наследству. Оно состоит из предсуществующих форм – архетипов…» ¹. «Предсуществующее» означает возникшее с момента существования человеческого рода. Юнг так и не смог объяснить, почему данные формы заполняют человеческий разум. Он не пытался постичь это явление с помощью изучения животных инстинктов. Во многих психоаналитических случаях обнаруживался архетип. Так, распространенный мотив двух матерей был истолкован им как архетип (проще было бы объяснить его связями, существующими с матерью и кормилицей). Все более увеличивая количество архетипов путем добавления всевозможных расхожих представлений, некоторые из которых были весьма спорными, Юнг направлял психоаналитические исследования своей группы к отысканию архетипов в снах и фантазиях пациентов, а также в их поведении, и таким образом, вдохновлял своих последователей на еще более широкое применение архетипов к самым тривиальным фантазиям или поведенческим схемам.

Самый главный, почти мучительный вопрос – каким образом могли истинные архетипы войти в человеческий р'азум и обосноваться там, чтобы терзать его, переходя от поколения к поколению? – даже не был поставлен.

Сошествие Фрейда в ад

1913 году Фрейд расстался с Юнгом, тяготевшим к мистицизму, и с Адлером, которого влекло к социализму. В этот год Фрейд опубликовал «Тотем и табу» – аналитическое исследование древнего, а отчасти и современного фольклора, заимствованное, в основном, из «Золотой ветви» Фрезера. Фрейд попытался на основе различных ритуалов и сохранившихся следов обряда отцеубийства в пещере доисторического человека доказать, что факт убийства выросшими сыновьями отцов для овладевания своими матерями – насильственный акт, определяющий сущность эдипова комплекса, т. е. сексуального влечения сына к собственной матери. Фрейд «чувствовал, что религиозные церемонии и индивидуальные психологические реакции все еще свидетельствуют о существовании бессознательной памяти об архаических ситуациях, чувствах страха, вины и о различных типах реагирования, которые находятся за пределами современного опыта» ¹. В ходе своих психоаналитических изысканий Фрейд пришел к такому пониманию довольно поздно. Почти в течение двух десятилетий он приписывал происхождение неврозов исключительно травматическим ситуациям раннего возраста, обычно от двух до пяти лет. Фрейд медленно двигался к новым ориентирам. То, что он обычно называл бессознательным, было личностным, или, если это предпочтительнее, подсознанием; в более глубоких пластах разума хранятся родовые воспоминания, инстинкты также являются- родовым наследством.

Чем дольше сидел Фрейд у кушетки больного, чем больше он слушал и размышлял, тем более убедительной становилась для него идея вины за поступки, совершенные предками. Архетипы, связанные с предсуществованием человека, остались Фрейду чужды: предок приобреталчувство вины, когда происходило отцеубийство. Более того, он совершал свое деяние, нередко с намерениями инцеста, чтобы вызвать в последующих поколениях потребность повторять его вновь и страдать от чувства'вины, или по крайней мере имитировать эту бессознательную потребность и все равно мучиться угрызениями совести. Фрейду неведома была более значимая травма, которая могла бы стать источником всеобщего чувства вины.

В работе «Из истории одного детского невроза» (1918) Фрейд объяснил универсальный смысл некоторых символических выражений и различных фантазий, обычно связанных с родительским коитусом и соответствующим кас-трационным комплексом, коренящихся в настойчивых бессознательных воспоминаниях об архаических ситуациях. «Мы должны наконец подготовить себя к принятию гипотезы о том, что психические следы первобытного периода стали унаследованным достоянием, которое в каждом новом поколении взывает не к усвоению нового, а только к пробуждению… Мы обнаруживаем, что в большинстве значимых ситуаций наши дети реагируют не в соответствии с их собственным опытом, а инстинктивно, как животные, в той манере, которая может быть об-ьяснена только как филогенетическое наследие» ¹. Невротическое состояние возникает в результате резкого выброса травматических воспоминаний, унаследованных от предшествующих поколений. «Ранняя травма – защита – вытеснение – выброс невротической патологии – частичное возвращение вытесненного. Такова формула, которую мы вывели для трактовки развития невроза. Теперь читателю предлагается сделать следующий шаг и предположить, что в жизни человеческого рода было нечто подобное происходящему в жизни индивидуумов: к примеру, ситуации сексуальной агрессии, которые оставляют после себя неизгладимые последствия, но в то же время большей частью вытесненные и забытые. После продолжительного скрытого периода они приходят в действие и вызывают явления, подобные по своей структуре и значению симптомам болезни» ².