Ты не предполагала, что окажешься на улице, такой типичной для тропиков и одновременно такой аккуратной. Она располагалась между улицами Клуб-де-Леонес и Курасао, в районе Осама, за мостом имени Дуарте. Кто был этот Дуарте? Кто назвал так этот мост, перейдя который ты испытываешь странное, полумистическое чувство, словно вот-вот встретишь Галиндеса тут, в Санто-Доминго, на улице, носящей его имя. «Балагер отвел ему улицу получше. Сначала именем Галиндеса была названа небольшая улочка, а потом Балагер повысил его, выделил вот эту. Она в добропорядочном районе, где живут старые военные, высшие чины. Неудивительно, если бы там оказался кто-нибудь из людей, непосредственно причастных к убийству. Балагер все знает, и ему нравятся подобные намеки – он так пошутил, но и намекнул? «Берегись, я назвал твою улицу именем твоей жертвы». Ирония Хосе Исраэля по телефону вызывает еще большее замешательство. Когда ты смотришь ему в лицо, блеск глаз говорит о том, что он шутит или иронизирует. Но, когда ты разговариваешь с ним по телефону, трудно понять, почему мрачная ментальность сеньора президента становится объектом его иронии. На углу улицы – табличка: «Улица Хесуса де Галиндес». Это его улица, как и памятник на холме Ларрабеоде – его памятник, и ты сравниваешь спокойную обыденность этой улицы в районе Осама с исполненным драматизма пейзажем долины Амуррио, над которой еще витает детский взгляд Хесуса и ностальгия, мучившая его в изгнании. За старинными решетками или невысокими стенами – буйная тропическая растительность, а сквозь нее виднеются коттеджи или колониальные особняки. Все это напоминает остров, хорошо сохранившийся среди упадка, которому подвержено в тропиках все, даже роскошь. Ты закрываешь глаза и пытаешься вызвать образ Хесуса Галиндеса, который уже стал частью твоего существа; но у тебя ничего не получается – сколько бы табличек ни вешали, Хесус Галиндес не здесь: он не имеет к этой улице никакого отношения. Быть может, если ты выйдешь на набережную или проспект Джорджа Вашингтона и посмотришь в морскую даль – туда, где братская могила бесследно исчезнувших во времена Трухильо людей, с которыми разделались акулы, – быть может, тогда ты ощутишь в своей душе присутствие Хесуса. Но не здесь, не на этой чинной улице, где доживают свой век на покое те, кто был опорой режима Трухильо. Ты делаешь несколько фотографий, чтобы потом показать их. Кому? Норман далеко и стал совсем чужим, понять эти фотографии может только Рикардо. Или Галиндес. Хесус и Рикардо – всего лишь два имени в твоей книжечке свиданий: покойник и молодой любовник, с которым ты рассталась по своей воле и которого, наверное, никогда больше не увидишь. Но если ты сделала эти снимки, значит, собираешься показать их ему. С тобой так часто бывало: расставшись с кем-нибудь, ты в какой-нибудь поездке начинала фотографировать, чтобы показать снимки тому, вместе с кем вы искали что-то в жизни – зубную щетку, счастье, оргазм, автобусную остановку. Но прежде чем уйти, ты несколько раз проходишься по этой улице, а таксист, сидя на капоте машины, приводит в порядок ногти – сначала просто обкусывает их, а потом из маленького замшевого чехла бережно, словно сокровище, достает щипчики. «Как называются эти цветы?» – «Ирисы». – «А эти?» – «Орхидеи, сеньорита. Неужели вам никогда не дарили орхидеи?» За полчаса ты узнаешь названия всех цветов и деревьев, а твой взгляд то и дело натыкается на табличку: «Улица Хесуса де Галиндес». Табличку, которая не имеет к нему никакого отношения, как и эта улица. И ты возвращаешься в отель, потому что скоро твоя первая за этот день встреча: Люси де Сильфа, бывшая жена лидера доминиканской оппозиции в Нью-Йорке, которому Галиндес доверял и рассказывал о своих связях с Госдепом США. Тебе хотелось бы в старости выглядеть так, как эта женщина – изящная, с молодой фигурой, упругой и подтянутой, что редко можно сказать о пожилых людях. «Мы его любили, – говорит она. – Конечно, его все любили, потому что в нем было что-то притягательное. Мой сын так плакал, когда узнал, что больше не увидит его! И хотя прошло много лет, я его часто вспоминаю; он у меня перед глазами как живой – сидит нога на ногу, сложив руки на коленях и чуть подавшись вперед, как обычно, готовый внимательно вас выслушать. Они очень дружили с моим мужем: Галиндес советовался с ним насчет своей диссертации, они обменивались книгами. Он очень аккуратно обращался с книгами – и с теми, что ему давали, и с теми, что давал он сам. Это был цельный человек. Обворожительный. Очень нравился женщинам, хотя был очень скромным. Нет, это неправда, что он был бабником. Неправда, что мы не беспокоились, когда он исчез, поскольку считали, что он влип в какую-то историю с женщинами. Чтобы вы лучше поняли Хесуса, я расскажу вам одну историю. Среди наших знакомых была одна девушка с большим самомнением, не всегда обоснованным, и она просто не отлипала от Хесуса, это все замечали. Может быть, потому что он был холостяком, не знаю. Она всегда садилась напротив него нога на ногу, в короткой юбочке или задирала ее, словно ненароком, чтобы возбудить его. Вы женщина и понимаете, что я имею в виду. И вот один раз она вела себя особенно вызывающе, и Хесус пересел, чтобы не смотреть на нее. Он был женат – женат на деле своей жизни. Иногда у него бывало по четыре-пять собраний за вечер. Нет, он не был подозрительным, он просто держался чуть в стороне, не подпускал к себе близко. Не знаю, понятно ли я говорю. Он был идеальным гостем, участвовал в общем разговоре, слушал и никогда не навязывал своих взглядов и оценок; он загорался, лишь когда затрагивали проблему басков. Ему удалось превратить нас в убежденных сторонников басков, и мы с Николасом, моим бывшим мужем, часто шутили над этим. Нам он доверял; доверял настолько, что рассказал моему мужу о визите Хромого, Мартинеса Хара, зловещего человека, который все время крутился в Нью-Йорке возле Галиндеса, выполняя указания Бернардино, Эспайлата и самого Трухильо. Нам всем угрожала опасность, и мы это знали: убийство Рекены было предупреждением. Галиндес обращался в полицию, а если собирался к нам в гости, то, выходя из дома, всегда звонил нам по телефону на случай, если с ним что-нибудь случится по дороге. Да, это правда. Испанцы никогда не принимали его особенно всерьез: они были заняты только своими проблемами, особенно та группа, что обосновалась в Нью-Йорке. Во время гражданской войны они все воевали, они проиграли эту войну и полагали, что с них достаточно. А на нас, латиноамериканцев из Карибского бассейна, они вообще смотрели как на фольклорный ансамбль, и жестокости Трухильо представлялись им фольклорными. Хесус был набожен, даже очень, во всяком случае, на службу в церковь он ходил. Осведомитель спецслужб?» При этом вопросе монолог Люси Сильфа прерывается, она умолкает, открыто и как-то сурово смотрит тебе прямо в глаза, после чего резко отвечает: «А кто им не был? Как мы могли выжить в Нью-Йорке, когда за нами охотились спецслужбы и наемные убийцы Трухильо, посольство и консульство постоянно давили на нас? Разве бы выжили мы, если б не сотрудничали с ФБР и с ЦРУ? Надо было с ними как-то расплачиваться, и человек делал это, стараясь сохранить достоинство, отстаивая то, что действительно стоило отстаивать. В нашем случае – победу демократии в Доминиканской Республике; в случае Хесуса – освобождение Страны Басков. Американцы стучались во все двери, и тот, кто открывал, принимал решение, и никто не знал в точности, что происходило после того, как сотрудник американских спецслужб переступал порог и входил в квартиру». Почти то же говорил и Эмилио Гонсалес. «Когда Хесус исчез, я несколько дней была как в тумане и никак не могла успокоить сына, который называл его «папочка Галиндес». У Хесуса был особый подход к детям, они к нему тут же привязывались. Мой сын его обожал. Хесус был великодушным человеком. У него никогда не было ни минуты свободного времени для себя, поэтому его личная жизнь ни для кого не была тайной – ее просто не существовало. Он был очень образованным человеком, превосходно знал право, и не только испанское законодательство: он был специалистом по законодательству Соединенных Штатов и стран Латинской Америки. Кроме того, Хесус был очень общителен, и у него имелись широкие связи с американскими властями, поэтому он шел нарасхват в среде латиноамериканских эмигрантов: всех консультировал по культуре и праву, и не потому что хотел везде успеть, а из чувства солидарности. Это – главное в нем. Хесус всегда солидаризировался с борьбой за справедливость, где бы та ни шла, в этом был смысл его жизни. Да, его убили здесь, в Доминиканской Республике. Всегда ходили слухи, что это произошло в личной тюрьме Трухильо, в семнадцати километрах от Санто-Доминго. Но Трухильо умел выходить сухим из воды, и никто так и не осмелился заговорить в полный голос, хотя и сегодня еще живы многие из тех, кто знает, что происходило с Хесусом после 12 марта 1956 года. Прошло ведь не так много лет, во всяком случае – недостаточно для того, чтобы забыть такой кошмар, такое злодеяние. Я узнала о вашем приезде из телепередачи и из газеты, где рассказывается о вчерашней встрече в Институте. Я должна была быть на этом вечере, но не смогла. Вот мой адрес. Я не так много знаю, но если я после нашей с вами встречи вспомню что-то важное, я тут же вам сообщу. Ваш приезд всколыхнул прошлое, заставил нас вспомнить наше тогдашнее горе. Я помню, как Николас плакал – считанные разы я видела его в таком состоянии, – когда подтвердились слухи о том, что случилось с Хесусом. Мне иногда кажется, что он вот-вот появится в моей квартире на Бродвее, улыбчивый, вежливый, всегда полный новостей и планов. Хотя в последние годы он уже не с такой надеждой смотрел в будущее – вернее, в последние месяцы. Принятие франкистской Испании в ООН было для него ударом ниже пояса. Хесус был идеалистом, несмотря на все передряги Истории, через которые ему пришлось пройти». Вы прощаетесь с ней, как две вдовы одного мужчины, и ты направляешься в бассейн, чтобы успокоить не столько мысли, сколько чувства. Вспоминаешь ваш давний разговор с Норманом о том, что такое личность. Норман считал, что личность – это последовательный ряд всех возможных вариантов поведения человека в течение его жизни, из которого тот выбирает одну-единственную линию поведения, – она-то и составит основу его личности, той, какою он сам себя считает. Но другие могут воспринимать его совсем иначе, поэтому ты и встречаешь все время разных Галиндесов: жестокий палач времен Республики, интриган в восприятии Аялы; благородный и мудрый баскский патриот в восприятии Эмилио Гонсалеса; суперагент в книге Унануэ; услужливый рыцарь – таким его описала Люси Сильфа. Возможно, в действительности в Хесусе было что-то от каждого из этих образов – или ничего. Возможно, в тайниках его души до самого конца жил ребенок, ждавший сострадания из-за того, что не знал матери, а его далекая родина – под властью других. Каким он был перед лицом смерти? Ты хотела бы оказаться с ним рядом в эти ужасные минуты и, как Вероника, приложить к его лицу чистое полотно, чтобы навеки запечатлеть на нем лик того, кто скоро умрет. Правдив ли был бы этот образ? Разве христианская культура не приучила нас бережно относиться к облику человека пред лицом смерти, к его последним словам? Что мог бы сказать в последнюю минуту человек, не знакомый с этой культурой? Наверное, из груди его вырвался бы вопль ужаса, неподдельный вопль биологического ужаса существа, обреченного умереть и сознающего свою обреченность. На глаза твои наворачиваются слезы, которые тут же смывает вода; и ты ныряешь, чтобы оставить там, под водой, свою тоску, смыть ее как липкую накипь на душе. А когда ты снова появляешься на поверхности, тебя уже ждет вышколенный официант, точно определивший, в каком именно месте появится над водой твоя голова.