Потом ты прячешь билет, – именно прячешь, а не убираешь, – прячешь совсем по-детски от Рикардо и от себя самой. И отправляешься пешком к Министерству культуры – по улицам Монтера, Гран-Виа, Баркильодо Пласа-дель-Рей, где останавливаешься у входа в Министерство культуры в некоторой растерянности – вызвать Рикардо или уйти. Рикардо спускается на первом же лифте; на лице у него застыла радостная улыбка школьника, за которым мать пришла в колехио раньше положенного времени. Он не целует тебя – в Министерстве Рикардо никогда этого не делает, – но ласково поглаживает твою руку, пока вы выходите на улицу.

– Это просто телепатия. Только я подумал: «Чего бы мне сейчас больше всего хотелось? Пожалуй, чтобы пришла моя американочка, и отправиться с ней пообедать по-человечески: баранья нога, ну пусть половина, и еще что-нибудь эдакое, что вы, американцы, едите только в День Благодарения». Если бы ты знала, что за утро у меня было, сколько работы нам задал министр! Он – вполне нормальный тип, но только что вернулся в Испанию, и когда он открывает рот, ему кажется, что перед ним корреспондент из «Нувель Обсерватёр». Я зверски голоден. А ты?

– Ну, в этом с тобой никто не сравнится.

– Да ладно тебе. Лови момент, жизнь коротка.

Ты наблюдаешь, как он уплетает рис по-арагонски с наперченной копченой колбасой, а сама довольствуешься маленьким кусочком телятины, которая словно застревает у тебя в горле. Рикардо болтает, не умолкая, с набитым ртом, но при этом не сводит с тебя глаз: его беспокоит твое молчание, однако он старается не придавать ему значения.

– А ты чем занималась утром, детка?

– Министерство иностранных дел.

– Опять Галиндес?

– Ну а что же еще?

– И как, нашла что-нибудь интересненькое?

– Поучительное. Галиндес был из лагеря побежденных. Он пропал, но был из побежденных. Я закончила.

– Что ты закончила?

– Я получила все, что могла мне дать Европа относительно Галиндеса. Мне осталось только Санто-Доминго.

– Я уже думал об этом. О необходимости этой поездки. Ты мне уже говорила. И у меня есть свои планы.

– Какие?

– На Пасху я бы мог попросить несколько дней, оставшихся от отпуска. К тому же, как тебе известно, в эти дни жизнь в Испании останавливается. И тогда – я купаюсь, загораю, наслаждаюсь кокосами, а ты занимаешься своими исследованиями.

– Слишком долго ждать.

– Что значит «слишком долго»?

– Ну пойми же! Мне невтерпеж, я не могу столько ждать.

– Я тоже. Может, пойдем домой отдохнуть?

– Ты просто свинья. Мне кажется, я нашла почти все, что искала, осталось чуть-чуть, и я не могу ждать до Пасхи.

Рикардо перестает жевать и, не поднимая глаз, молча ковыряет вилкой в тарелке.

– Когда ты едешь?

– Послезавтра.

– Послезавтра?

В вопросе Рикардо отчетливо сквозят возмущение, растерянность и раздражение – все это написано на его лице.

– И ты мне вот так просто это говоришь?

– Чем раньше, тем лучше.

– На сколько ты едешь?

– Еще не знаю.

– Не знаешь?

– Нет. Я ведь не знала, на сколько времени приехала в Испанию, а прожила тут полгода. Теперь я знаю, что мне нужно в Санто-Доминго.

Рикардо рывком поднимается, резко отталкивая стол, и тот сильно ударяет тебя. От боли ты прикрываешь глаза и не видишь, как Рикардо быстро выходит на улицу. Ты хочешь было броситься за ним, но кто-то должен расплатиться. Ты ждешь его дома допоздна, пытаясь сосредоточиться на выписках и фотокопиях, сделанных в Министерстве, пытаясь представить себе, как выглядел Санчес Белья. Кто он был такой? Ты смутно вспоминаешь фотографии Арейлсы – подтянутый старик, граф; настоящий граф, стоявший выше добра и зла, которые нес франкизм, сначала принятый им, а потом отвергнутый. «Для информации направляю Вашему Превосходительству специальную корреспонденцию Х. Кастильи под названием «Горе семьи Галиндес», опубликованную в «Нью-Йорк Дейли» вчера, в воскресенье, 9 марта. В корреспонденции описывается личность и образ жизни доктора Хесуса Галиндеса и его супруги, родителей исчезнувшего профессора Колумбийского университета. Да хранит Господь Ваше Превосходительство. Посол Испании Хосе Мариа Арейлса». Дипломатическая холодность и допущенная ошибка: испанский дипломат не потрудился выяснить, что родная мать Галиндеса умерла. В три часа утра ты засыпаешь. В четыре ты просыпаешься и понимаешь, что Рикардо еще не вернулся. Он вернется только следующей ночью. Грустный и усталый, он хочет провести с тобой эту последнюю ночь; ты стараешься завести разговор о другом:

– Кто такой был Санчес Белья?

– Я смутно его помню. Такой важный толстый сеньор. Кажется, министр информации. Занудный тип. Так мне помнится. Но ты не очень доверяй моей памяти. Ты же знаешь, что я почти ничего не помню из тех времен, что тебя интересуют. Когда у тебя самолет?

– Рано.

– Я отпросился на первую половину дня, чтобы тебя проводить.

И он смотрит на чемодан, твой неизменный спутник все эти четыре года.

– Ты что, все увозишь?

– У меня немного вещей.

– Ты можешь оставить часть вещей здесь.

– Мне понадобится все.

В эту ночь Рикардо не просит твоей любви; он лежит, молча глядя в потолок, словно подводя итог этим шести месяцам.

– Я даже не знаю, на какой адрес тебе писать в Соединенные Штаты.

– Я оставлю тебе адрес моей сестры, но я не уверена, что из Санто-Доминго отправлюсь домой.

Наконец Рикардо засыпает, измученный своими невеселыми мыслями. Его тоска тебя раздражает, но не очень трогает: если бы все печали были такими, как у этого двадцатисемилетнего парня! Когда тебе кажется, что он крепко уснул, ты гладишь его по лицу, словно желая сохранить в пальцах память об этом прикосновении.

– Я вернусь, Рикардо, обязательно вернусь.

Но ты говоришь это лишь потому, что уверена – он тебя не слышит.

С террасы гостиничный сад казался островом около небольшой лагуны на территории, окруженной тщательно подстриженным газоном и невысокими пальмами. В лагуне был устроен небольшой водопад, искусственные скалы, искусственные пещеры и заводи, куда через специальные трубы подавалась под напором вода. А там, за зеленью сада, виднелся белый песчаный пляж Майами-Бич и Атлантический океан, воды которого отдают синевой больше, чем Карибское море. Мужчина осторожно устроился в гамаке на террасе, стараясь на расплескать ни одной капли коктейля, который ему только что приготовили. Под жарким солнцем на лице его уже проступили веснушки; он провел рукой по лицу, словно ощупывая их, и дал себе твердое обещание не лежать на солнце более получаса – этого вполне достаточно, чтобы кожа на ногах и животе слегка покраснела. Ни за что на свете он не отказался бы от удовольствия провести в первое свое утро здесь полчаса на солнце и от этих трех коктейлей, которые он попросил официанта принести ему с интервалом в пятнадцать минут.

– Три коктейля, один за другим, через каждые пятнадцать минут.

Глаза он прикрыл рекламной брошюркой отеля «Фонтенбло-Хилтон». Повернувшись на бок, взял лежавший рядом карандаш и отметил на полях рекламного проспекта все услуги, которые могли ему понадобиться: от бассейна и партии в теннис до сауны и выступления Дебби Рейнолдс, с которой он уже успел столкнуться в холле гостиницы. Дебби походила на старушку, реставрированную в «техниколоре». Он помнил ее в старом фильме «Тэмми и холостяк»; помнил, как долго он оставался под властью этого фильма, нежности юной героини и песни, которая грустным лейтмотивом проходила через всю картину. Сейчас у Дебби был тот же печальный вид, что и в юности, – впрочем, это единственное, что напоминало ее в молодости. С другой стороны, вряд ли дела у нее шли так плохо, чтобы она подписала контракт с «Фонтенбло-Хилтон».

– Мистер Робардс, ваш второй коктейль.

Он подмигнул официанту. Сразу чувствовалось, что это дорогая гостиница, – а он любил дорогие гостиницы, – и его Контора далеко не всегда шла на такие траты. Она раскошеливалась, только если того требовала легенда, а по нынешнему сценарию, мистер Роберт Робардс работал в Сиэтле, в фирме, производящей спортивные товары, и это лучшая фирма на пятьсот миль в округе, занимается, главным образом, экспортом своей продукции в Китай. Если он и мог поговорить о чем-нибудь со знанием дела, за исключением Новой Англии, Элиота, Мелвилла – такие темы он приберегал для общения с профессорами старинных университетов, – то это о Китае. Этой страной он увлекался еще с молодости, после фильма с Кларком Гейблом и Джин Харлоу, где героя подвергают средневековым пыткам, а он остается невозмутимым, только легкий пот выступает на лбу. В самолете он примерял на себя роль представителя фирмы, торгующей спортивными товарами, досаждая своему соседу восторженными восхвалениями Китая, основной страны, куда его фирма сбывала свою продукцию.