Посоветовавшись со Степановым, Северов вызвал к себе Данилова и Ли Ти-сяна. От капитан-директора они вышли вместе. Данилов почесывал подбородок, щурил левый глаз на Ли Ти-сяна. Тот шел торжественно. Его темно-оливковое лицо с узким разрезом глаз выражало удовольствие и гордость, внутри бушевала радость. Внешне Ли Ти-сян был спокоен, даже замкнут. Он думал: «Капитан должен быть строгим и спокойным, как Северов».

- О, Ли Ти-сян теперь тоже капитан — бригадир кормовой разделочной бригады, как прежде был Данилов. А Данилов _ этот добрый бородатый русский человек, к которому Ли Ти-сян так привязался, стал бригадиром носовой площадки.

Сдав мясо и набрав недостающее количество рабочих, плавучая база «Приморье» покинула спокойную Авачинскую губу. Курилов, упражнявшийся в счете по-немецки, с тоской прислушался к шуму машины, к протяжному гудку. Ему стало грустно. Там, наверху, идет жизнь, а он лежит и как школьник зубрит:

— Айн, цвай, драй...

Он снова забубнил. Слова произносил автоматически, думая об Оленьке. «Что же она долго не идет?» — Курилов уже привык видеть девушку рядом с собой и, услышан за дверью знакомый голос, оживлялся. Лицо его прояснялось. "Сейчас войдет она, ласковая, веселая, подробно расскажет обо всех новостях. Можно будет отдохнуть от немецкого языка».

Курилов узнал от Ольги, что на озере Ханка есть черепахи, растут лотосы, что отец Оленьки — красный партизан и у него есть орден, что отца вызывал в Москву сам Климент Ефремович Ворошилов и что Оленька умеет вышивать, но вот беда: она не захватила с собой цветных ниток.

Оленька рассказала Курилову, что в клубе базы идет подготовка к вечеру самодеятельности и она будет участвовать в концерте; Степанов часто заходит к ним и требует, чтобы все было как в театре. Но разве можно этого добиться — они же ведь не настоящие артисты!

Леонтий уговаривал Оленьку что-нибудь спеть. Она отказывалась: «Врач отругает, если услышит», — но однажды уступила просьбе и вполголоса запела:

Виють витры, виють буйни,

Аж дэрэва гнуться...

Голос у нее был чистый, задушевный. Оленька пела, вся отдаваясь настроению, а Леонтий смотрел в ее такие глубокие, немного грустные в этот момент глаза, на которые опускались пушистые черные ресницы, на полные алые губы, на крепкие сильные руки, лежащие на коленях, обтянутых халатиком.

Их взгляды встретились. Оленька не отвела глаз, улыбнулась и продолжала петь. Она была довольна поручением Степанова. За Куриловым ей было приятно ухаживать и немного командовать им. Она обрывала разговоры и приказывала:

— Хватит болтать! Давайте повторим глаголы!

Курилов покорно брался за учебник.

3

Шубин повел судно на поиски китов. В полдень бочкарь заметил финвала. Его черное с синеватым отливом продолговатое тело, подобно торпеде, взрывало воду. Животное часто меняло направление. Нильсен, следивший за китом, по рябившей впереди его воде определил, что финвал гнался за косяком сельди, которая устремилась к берегу.

Шубин отдал в машинное отделение команду увеличить скорость. Берег был уже совсем близко. Раздался крик Нильсена. Шубин увидел, что гарпунер дает знак — отвернуть.

Моментально был переложен руль. Судно описало полукруг, шаркнуло килем по дну и вышло на глубину, избежав опасности сесть на мель. А кит вылетел на мелководье и остался там. Он не мог сползти назад, бился, поднимая хвостом огромные волны, и потом стал задыхаться. Огромное тело кита, облегченное в воде, давило теперь всей тяжестью на легкие. Животное постепенно замирало. Время от времени кит яростно бил по воде хвостом, но удары слабели.

Нильсен знал, что этот финвал от него не уйдет, и продолжал охоту за другим китом. Ему удалось загарпунить второго финвала.

В тот день Нильсен убил еще одного кита. Это был успех, которому могли бы позавидовать и другие гарпунеры! Правда, Граулю не везет, он все еще стоит в Петропавловске, а Андерсен промышляет. Интересно, сможет ли он, Нильсен, набить столько же, сколько и Андерсен? Ведь здесь так много китов!

После охоты «Фронт» вернулся к финвалу-самоубийце. Кит был уже мертв. По спине животного расхаживали птицы. Китобоец взял его на буксир и, стащив четырнаднатиметровую тушу с мели, доставил вместе с другими тушами к базе.

Дядя Митя лично пригласил Нильсена к ужину. Олаф был польщен. Кок на советском судне — это не просто кок. А здешний кок — дядя Митя — и вовсе особенный человек: его очень уважает капитан; Нильсен видел однажды, как дядя Митя что-то говорил капитану, а тог слушал его с видом человека, которому советуют что-то хорошее, нужное.

Вот и сейчас за столом, на котором были расставлены вкусно приготовленные блюда и даже стоял графинчик с русской водкой, дядя Митя сидел по правую руку от

капитана.

Все подняли рюмки за успех «Фронта», за успех Нильсена и выпили. Капитан отрезал от пирога кусок и положил Нильсену на тарелку. Гарпунер растерялся: такой чести он не ожидал. Старый, бывалый моряк, он почувствовал, как у него в горле что-то защекотало и запершило.

— Как вы смотрите, мистер Нильсен, — обратился к нему Шубин на английском языке, — если мы вызовем на соревнование команду «Труда»?

Нильсен сначала не понял, о каком соревновании идет речь. Да, он много слышал, что в России соревнуются, но как это делается, что это означает — он понимал плохо.

В разговор вмешался дядя Митя и так просто и понятно разъяснил Нильсену сущность соревнования, что гарпунер даже удивился: почему он сам об этом не догадался? Это очень заманчиво — быстрее всех выполнить план! А если удастся еще сверх плана добыть китов? Конечно, сколько удастся. Нет, не так! Нужно дать слово, что, кроме положенного количества он, Нильсен, убьет еще, допустим, пять китов, и во что бы то ни стало это надо сделать. За это ему будет почет и уважение. Судно получит красный вымпел, а Нильсена назовут ударником, — так называют лучших.

Да, все это очень заманчиво, но Нильсен должен подумать: шестьдесят китов — мировая норма гарпунера, а он не знает, сумеет ли добыть столько китов, не говоря уже о дополнительных.

Ночью Нильсен проснулся с тревожным чувством: кажется, он совершил какую-то оплошность. Сон исчез. Нильсен вспомнил, что в конце ужина он сказал русским:

«Вы вызываете на соревнование «Труд»? Хорошо, вызывайте, но я, Нильсен, не буду в этом участвовать».

Да, да. Он так и сказал, а русские посмотрели друг на друга и виду не подали, что он их обидел. Нет, Нильсен, ты неблагодарный человек. Русские тебе столько добра делают, к гарпунной пушке тебя поставили, а ты не согласился на их предложение. И уж раз они это говорят, значит, уверены, что ты можешь добыть шестьдесят пять китов, как были уверены в том, что ты способен стать гарпунером.

Нильсен покрутил в темноте головой. Нет, он поступил не как моряк. Выходит, что он пренебрег товарищами по судну. А что если русские на него рассердятся? Откажут ему в гарпунерстве? Тогда опять безработица! Да и Союз гарпунеров может не простить, что Нильсен без разрешения встал за пушку.

Забыв зажечь свет, Нильсен торопливо натянул на себя одежду и вышел «а палубу. Судно стояло около ярко освещенной базы. На разделке китов работали круглые сутки; у борта базы качались огромные темные туши.

Шубина на судне не оказалось. Нильсен направился к дяде Мите.

Дядя Митя, к удивлению Нильсена, не спал и не возился у плиты. Он сидел за столом перед раскрытой книгой в красном переплете и что-то выписывал из нее в ученическую тетрадь.

«Поварская книга», — решил Нильсен.

Увидев гарпунера, кок неторопливо снял очки и заложил ими раскрытую книгу. Нильсен, волнуясь и приглаживая ладонью волосы, говорил:

— Я тогда поторопился с ответом. Я хочу, как это... соревноваться с Андерсеном. Я убью шестьдесят пять китов и хочу, чтобы русские не думали, что Нильсен неблагодарный человек, что он не хочет дружно жить с русскими товарищами, — последние слова он произнес не совсем