Бромсет смотрел на гряды наката которые двигались блестящей белой полосой, и молчал. Молчал и Ханнаен. Куда девалось то отличное настроение, которое у них было, когда они входили в бухту. Под смехом, шуткой Бромсет тогда прятал страх: не увидит ли кто их за черным делом? Сейчас же, свершив его, они бежали. У них было одно стремление — скорее и подальше уйти от места преступления. Ханнаен злился на Бромсета за то, что тот толкал его все время на дела, которыми он раньше не занимался, соблазнял деньгами.
«Когда уйдем из русских вод, на этом бросаю якорь,— давал себе клятву Ханнаен. — Больше такими делами заниматься не буду».
Гарпунер думал: «Сегодня я поставил двенадцатую «пробку». Другие суда — меньше, но все же получается колоссально! Умный тот парень, кто это придумал. Наверное, набил себе за эту штуку полный карман». Если бы год назад Юрту сказали, что он будет ставить «мягкие пробки» на пути нерестующих косяков рыбы, он бы того человека счел за сумасшедшего. Но сейчас это было делом его рук.
Бромсет не испытывал страха. После операции «Котик» он был уверен, что удача будет ему сопутствовать. Да и большевики, по его мнению, показали себя не очень зоркими. Гарпунер гордился, что ему так легко удается выполнять все поручения. Где-то в глубине шевельнулось беспокойство, но Юрт тотчас его прогнал. Он подумал о Захматовой. Это будет самое смешное, но в конечном успехе Бромсет не сомневался и самодовольно разглаживал усы и бороду. У него уже созрел план действий. Прошло то подавленное состояние., которое неизбежно приходило к нему после каждой установки «мягкой пробки». Он был полон энергии, жаждал действий и с удовольствием встретил шторм.
Ветер все громче выл в вантах. Волны, как бы озлобясь, врывались на палубу и, покружив, с шипением уползали назад. Видимость становилась все хуже. Воздух был наполнен мельчайшими брызгами. Дышать становилось все труднее.
Моряки чувствовали, как дрожит от напряжения, от борьбы с ветром и морем судно.
— Нажимный шторм[31]
Нажимный шторм — шторм, идущий к берегу, — прокричал Ханнаен. — Будем уходить в океан.
Бромсет согласно махнул рукой. Близость берега была опасной для судна, и «Вега-1», изменив курс, пошла прямо против ветра, против волн, в темно-серую бушующую мглу.
Не знал ни Ханнаен, ми Бромсет, что с той минуты, как «Вега-1» вошла в Южный залив, за ней наблюдала пара внимательных черных глаз. Они принадлежали низкорослому, тщедушному с виду человеку лет шестидесяти, с редкой бородкой и такими же усами на сморщенном, точно изжеванном, темно-коричневом от загара лице. В старой рваной меховой шапке, такой же куртке, подпоясанной патронташем, с сумкой за плечами и дряхленькой берданкой наперевес он пробирался среди каменного хаоса к вершинам сопок. Там, в гольцах, на тундровых пастбищах, где мирно уживаются рядом лишайники, кустарниковые березы и ивы, водится аргалии[32]
Аргали — снежный баран.
Впереди охотника бежала шустрая камчатская лайка. Охотник — может быть, потомок тех, кто с Атласовым пришел на камчатскую землю и здесь осел, женился на местной красавице, — неторопливо шел на своих старых, но еще не знающих устали ногах и по привычке разговаривал со своей собакой.
Коли удача будет, жирного аргали возьмем. Костер разведем, чай пить будем, мясо жареное кушать будем, а ты... — старик поискал глазами исчезнувшую куда- то собаку, и, когда взгляд его скользнул по заливу, он увидел «Вегу-1».
Железный бот пришел, — заговорил старик и уже намеревался спуститься к берегу, как разглядел норвежский флаг, бившийся по ветру над китобойцем.
Чужой?! — удивился он и залез между камней, выбрав удобное место для наблюдений. В памяти его хорошо сохранились воспоминания о далеких и недавних годах, когда вот так же в его родную бухту Шуберта, где стоит поселок, заходили суда под разными пестрыми флагами и начинались в поселке странные и страшные дни. Одни гости просто грабили, насиловали; другие спаивали спиртом и потом грабили; третьи выменивали пушнину на такую дрянь, что охотники потом и не знали что с ней делать... После ухода гостей в поселке не раз начинались всякие дурные болезни... Наученные горьким опытом, жители поселка при входе в бухту иностранного судна уходили в горы. А теперь не уходят лишь от того судна, над которым красный, как заря, флаг. Под ним приходят только хорошие люди. Они только добро и пользу нашим охотникам приносят...
А это судно под чужим флагом. Под ним должны быть плохие люди, что им нужно в пустой бухте? Так думал старый охотник, внимательно наблюдавший за китобоями. То, что они оставили у устья реки на отмели китовые туши, несказанно удивило его и испугало. Старик не знал, как и отнестись к этому. Он подозвал к себе собаку и приказал ей лежать рядом, чтобы она не выдала его.
Когда «Вега-1» скрылась во мгле шторма, старик, бормоча православные молитвы и шаманские заклинания, спустился к берегу. Китовые туши были обычными. В них он не видел ничего загадочного. Но вот то, что люди бросили такое добро, столько мяса и жира, казалось не только загадочным, но и пугающим. Люди под чужим флагом хорошего не сделают. Это он знал твердо. Значит, китовые туши приведены сюда со злым умыслом.
— Чужой человек мор хочет на нас послать, — говорил старик своему псу. — Кит завоняет, зверь заболеет. Сказать надо начальнику. Потом будем бить аргали.
Старый охотник зашагал от бухты на север, к поселку.
— Скажу советскому начальнику. Он знает все. Его Ленин учил...
Охотник исчез среди камней, а над бухтой по-прежнему ветер гнал тучи, рябил воду, мелкие волны полоскались у туш, и начавшийся дождь обмывал их...
...Отшвартоовавшись в океане, «Вега-1» загарпунила большого финвала и подошла к базе в ясный спокойный полдень. Как обычно, приказав никого из команды не пускать на базу, Бромсет поднялся туда один. Тут он увидел Елену Васильевну и дружески, приветливо с ней поздоровался. Она ответила так же просто и спросила:
— Какой породы кит? Я еще не научилась их различать.
Запишите: финвал, длиной 14 метров. Как видите мы строго придерживаемся условий концессии и не нарушаем их, хотя и многое теряем на этом, — говорил Бромсет с той обворожительной улыбкой, которая, как он знал, располагала к нему людей.
Да, в последнее время суда куда реже стали приходить с добычей и подолгу ходят в океане, — заметила Захматова.
Вернется господин комиссар, и мы, очевидно, пойдем на север. Киты стали уходить туда в поисках пищи и прохлады, — пояснил гарпунер. Он посмотрел на море, на берег. — Лето пришло и сюда. На земле сейчас хорошо. Зелень, цветы...
Елена Васильевна невольно посмотрела на берег, и черты ее лица стали мягче, взор задушевнее:
Я очень люблю цветы...
Знаете что, — воскликнул Бромсет, словно к нему только что пришла неожиданная мысль, — я сегодня хочу отдохнуть после шторма, непрерывной охоты и поисков. Съедемте на берег, походим по траве и соберем цветов. Вот такой букет, — Бромсет широко развел руки и захохотал.
Захматова улыбнулась. Предложение гарпунера ей понравилось.
Я согласна.
Великолепно! — У Бромсет а загорелись глаза: неужели его план сегодня осуществится? «А почему бы и нет? Бабенка, что и говорить, аппетитная». И он еще более оживленно продолжал:—Собирайтесь. Я на минутку к капитан-директору. Ханнаен послал доложить о рейсе.
— Хорошо. — Захматова направилась к себе в каюту. Бромсет проводил ее жадным взглядом. У него было
прекрасное настроение, которое на минуту испортил Микальсен. Когда Юрт узнал, что Захматова передала радиограмму в Петропавловск о смерти Скрупа и исчезновении Джо, он пришел в дикую ярость. Лицо его исказилось, а глаза от бешенства сузились, засверкали. Бромсет не кричал, он с каким-то шипением выдавливал из себя слова:
— Вы глупец, Микальсен!.. Болван. Надо было сказать, что рация вышла из строя. Вернулся бы Северов и узнал один. Тут бы его как-нибудь успокоили, а теперь знают многие. У них есть время на размышления, и они не так тупы, как вы!
