Зайдемте в каюту, я объясню, — пригласил Северов. — Вы же еще у меня и в гостях не были!
Надо было пригласить, — откликнулась Захматова таким тоном, что Северов не понял, говорит ли она серьезно или шутит.
«Странная все-таки Елена Васильевна, хотя хороший и честный человек». Он ощутил к ней такое теплое чувство, что даже смутился. Захматова, не глядя на Ивана Алексеевича, тихо сказала:
— Не задерживайтесь в Петропавловске. Мне тут одной будет... — она неожиданно махнула рукой, точно разрубая невидимую нить. — А, все это чепуха!
«Что чепуха?» — хотелось спросить Северову, который ощутил себя обиженным, но они были уже у двери его каюты, он открыл ее, жестом приглашая Захматову войти.
Она, не снимая куртки и шапки, села на диван. -
— Ну, давай, рассказывай, что мне тут делать без тебя.
Северов, не обращая внимания на ее фамильярность, стал объяснять, как вести записи о добытых китах, проверять размер туш...
Захматова слушала Северова, рассматривая разостланные на столе бумаги. Потом ее взгляд скользнул по каюте, ни на чем не задерживаясь, и остановился на Иване Алексеевиче, на его чуть склоненной к бумагам голове. Она смотрела на смуглое лицо, на карие под густыми бровями глаза и густые, щедро посеребренные сединой волосы, и ее потянуло погладить эти волосы, обнять голову и прижать к себе. Это желание было настолько сильным, что Елена Васильевна, чтобы не подчиниться ему, хлопнула по карманам куртки:
— Забыла папиросы! — Голос ее зазвучал глухо, точно во рту пересохло.
Северов оторвался от бумаг.
— Вы же дали слово не курить!
Елена Васильевна отвела взгляд и увидела на столе фотографию женщины средних лет. Женщина сидела в соломенном дачном кресле с раскрытой книгой на коленях. Выражение легкого удивления и задумчивости делало ее лицо особенно привлекательным. Захматова взяла фотографию, несколько долгих (секунд смотрела на нее, потом спросила:
— Кто это?
— Жена... Соня... — Северов с такой любовью смотрел на фотографию, что Захматова осторожно, точно боясь ее уронить и разбить, протянула Ивану Алексеевичу. Он молча взял снимок и поставил на место...
«Как он любит ее», — подумала Захматова и, почувствовав, что она лишняя в этой каюте, встала с дивана:
— Мне все понятно... Иван Алексеевич. Я пойду. Подготовлю Журбу к отъезду.
И, прежде чем Северов успел возразить или задержать ее, Захматова вышла из каюты, плотно притворив за собой дверь. Ей хотелось побыть одной. Она ушла на корму и здесь, облокотившись о мокрый планшир, долго смотрела в туманную даль. Думать не хотелось. Мучило ощущение одиночества, холода и горечи на сердце..
" Послышался гудок подходящего к базе китобойного судна. Это была «Вега-4». Сквозь туман было видно, как она подвела к борту базы тушу с полосатым серо-белым брюхом.
Захматова вспомнила о Журбе и почти бегом направилась в лазарет. На стук двери Журба медленно повернул голову. Его сейчас было трудно узнать. Большая потеря крови, высокая температура измотали матроса. Глаза стали как будто больше, в них застыла такая боль, что Захматова как можно ласковее спросила:
— Тебе что-нибудь надо, Журба? Сейчас тебя пере несут на китобойное судно, и ты с Северовым пойдешь в Петропавловск. Там тебя скорее поставят на ноги.
Журба молчал. У него не было сил говорить. Только тонкие белые губы матроса беззвучно шевельнулись, и он закрыл глаза.
Дверь бесшумно открылась. В каюту на носках вошел Ли Ти-сян. В руках у него был ярко начищенный красно-медный чайник с многочисленными вмятинами. Из носка поднималась маленькая струйка пара. Ли Ти-сян бегал на камбуз за кипятком. Увидев, что Журба лежит с закрытыми глазами, он с испугом посмотрел на Захматову и зашептал:
— Его сутели... . — Да, заснул...
— Его моя чай носи... — Ли Ти-сян поставил чайник на стол. Китаец ухаживал за Журбой с необычайным умением и предупредительностью. Он кормил Журбу, брил его. обмывал, менял белье, которое сам же стирал и гладил.
«Хороший и верный друг у Журбы, — думала Захматова, наблюдая за Ли Ти-сяном, который старательно укутывал чайник в кусок войлока, чтобы чай не остыл, когда Журба проснется. — Скучать будет Журба о китайце, да и он о Журба. Однако Ли Ти-сяну невозможно идти в Петропавловск. Разве что проводить Журбу и вернуться. Так Ли Ти-сяну будет легче расстаться с товарищем».
Китаец с радостью встретил сообщение, что он вместе с Северовым повезет Журбу в Петропавловск, но когда узнал, что ему надо вернуться назад, то отрицательно затряс головой:
— Моя там буду живи... Моя Журба бросай не могу... Его моя братка...
Ли Ти-сян говорил с такой горячностью, страстью, что Захматова бросила свою попытку уговорить его. Северов, узнав о желании Ли Ти-сяна, оказался на стороне китайца.
Журбу положили на носилки и осторожно спустили на китобойное судно «Вега-4». За ним, быстро попрощавшись с Захматовой, спустился и Ли Ти-сян. У трапа, где собрались китобои во главе с Микальсеном, Северов предупредил капитан-директора о том, что Елена Васильевна остается вместо него.
— Но она же только врач и женщина?! — Удивлению Микальсена не было предела: у него на базе женщина-комиссар. Он станет посмешищем для китобоев всего мира. Вот уже и сейчас рядовые рабочие и матросы базы, понимающие английский язык, перекидываются шуточками.
Северов твердо, так что его слова зазвучали как приказ, повторил:
Елена Захматова — советский человек. По условиям концессии я могу оставлять заместителем кого хочу. К тому же Елена Захматова — коммунист!
О-о-о! — отступил на шаг пораженный Микальсен. Он до сих пор считал, что коммунистами могут быть только мужчины. А тут женщина. В этом было столько загадочного, удивительного и даже почему-то устрашающего, что норвежец больше не возражал.
Северов крепко пожал руку Захматовой:
Счастливо оставаться, Елена Васильевна. Я не задержусь.
Счастливого плавания, — коротко ответила она. — Секретарю губкома привет!
Северов спустился на палубу китобойца, и судно сразу же отчалило. Иван Алексеевич помахал Захматовой рукой. У него сжалось сердце, и ему стало тревожно за молодую женщину, которая осталась одна среди чужих людей.
Вскоре базу поглотил туман, и Северов поднялся на мостик к капитану китобойца...
...Проводив взглядом китобойное судно, Елена Васильевна пересмотрела все оставленные Северовым бумаги, записал данные о туше полосатика, что привела «Вега-4». Затем с добычей пришли еще два судна, и Захматова ушла в работу. Она с интересом присматривалась к тому, как разделывали туши, как поднимали на базу жир... Никто ей не мешал, ни о чем не расспрашивал. Только однажды ей пришлось сделать перевязку резчику, который порезал ногу флейшерным ножом.
Захматова с неохотой входила к себе в каюту. Она уже привыкла к тому, что рядом с ней были свои люди, был Журба, нуждавшийся в ее помощи. Сейчас же каюта встречала ее тишиной и казалась пустой, неуютной. Сон не приходил. Его отгоняли мысли о жизни, о прошлых событиях...
Как иногда удивительно складывается жизнь человека. Вот, например, у нее. Были годы борьбы, годы походов, жарких боев, а сейчас одиночество среди множества людей. Она одна среди них, одна на чужом судне в океане... и никому нет до нее дела. Ушел Северов... Елена Васильевна вспомнила фотокарточку его жены и неожиданно почувствовала, что у нее по лицу бегут горячие слезы.
— Дура, плаксивая дура, — выругала себя в темноте Захматова и крепко, до боли, утерла краем простыни глаза, щеки. — Разнюнилась, пожалела себя... Ишь ты, бедненькая, одинокая... Захотелось ласки, участия...
Она подняла голову. Тревожный, часто прерывающийся гудок донесся в каюту. «Опять пришел китобоец, — догадалась Захматова. — Но почему гудок такой необычный? Ревет так, точно что-то случилось».
Натянув куртку и надвинув на лоб кепку, она вышла на палубу. Ночной бриз разогнал туман. Прекратилась и морось. В небе проглядывали звезды. По палубе, к левому борту, бежали люди. Как видно, им хотелось поскорее взглянуть, какую добычу привела «Вега-1». О том, что это она, Захматова узнала из разговоров матросов. Перегнувшись через планшир, Елена Васильевна увидела на черной воде китобойное судно. «А где же китовая туша?» — удивилась она. Добычи под бортом «Веги-1» не было. Это удивило и матросов, и рабочих базы. Они кричали:
