Да, так вот… Ты весьма уважала Петра Великого, и вот ещё одна история о нём, со слов Миниха. Его отец строил канал между Ладожским озером и Невой. Пётр прибыл туда, и отец его постарался именно в тот час сломать плотину и пустить воду. Царь увидел небольшой бот, тут же прыгнул в него. Бот поплыл с огромной скоростью, вода бурлила, а Пётр пришёл в такой восторг, что сорвал свою шляпу и стал кричать: «Ура!» Он прыгал, обнимал окружающих, в общем, темперамент его проявлялся во всём. Помнишь ту историю с Анной Монс? Так же страстно любил он других женщин, особенно супругу Екатерину. И ты, вероятно, знаешь, что когда в последний год жена изменила ему — увы, это тоже оказался немец Монс! — то… казнил его на глазах у жены. Такая это страна, Россия. Впрочем, мало ли жестокостей творилось и в Англии? Казнили Марию Стюарт, короля Карла I… А ещё ранее — Ричард III…
Не могу удержаться, чтобы не рассказать тебе, дорогая, об одном русском, который побывал во Франции и кое-чему научился там. И вот в России попал он в компанию хорошеньких женщин, сразу четырёх. С каждой танцевал, веселился, похвалялся лёгкими победами. А дамы эти, надо сказать, были замужем, взяли да и рассказали обо всём своим мужьям. Одна из дам пригласила молодого человека к себе на ужин, не сказав, кто там будет ещё. Он летел на крыльях любви и был встречен с любезностью. Но посреди восторгов дама стала выговаривать ему за те речи, что он произносил. Он всё отрицал. Тогда вошли её приятельницы, да ещё со своими мужьями, и мужья произнесли свой приговор: пусть все женщины собственноручно выпорют его ремнём. Кое-кто говорил, что они и впрямь проделали это; другие утверждали, будто дамы приказали сделать это своим горничным; во всяком случае, наказание было исполнено с такой жестокостью, что любвеобильному кавалеру пришлось несколько дней провести в постели. Неясно только, были ли дамы только наблюдательницами или сами производили экзекуцию. Я привела тебе этот пример, чтобы ты могла судить о любовных играх в здешнем северном климате.
Однако… всё же я вернусь к нашей княжне.
Ах, милая, надо долго жить, чтобы понять что-то в людях, в любви, в их отношениях. Ты думаешь, что княжна Долгорукая только и думала о Миллюзимо? Нет, она была волевая женщина и запретила себе о нём говорить и думать, решила, что те её мысли были преступны. Если ненависть может перейти в любовь, то почему любовь не может превратиться в ненависть? Вот и его посчитала она виновником своих несчастий. Однако прежде всего Екатерина была обеспокоена судьбою своей семьи, их будущим, хотя… хотя, в сущности, ведь это они, её родственники, принесли девушку в жертву своему властолюбию…
Всё семейство Долгоруких, в том числе и бедная «императрица на час», было сослано по приказу Бирона и Анны Иоанновны. И представь, сослали их в то же самое место, в тот же Берёзов, где жили дети Меншикова. Сам светлейший князь умер там за год до этих событий. Так что две эти девицы, которые одна за другою были невестами молодого царя, могли встретиться в той ссылке. Не правда ли, какой потрясающий сюжет для трагедии? Жаль, что нет уже Шекспира.
Кстати, в России ссылали женщин и детей: если подвергался опале глава семьи, вся семья также следовала за ним, имущество, принадлежащее им, отбиралось, и самые знатные становились простолюдинами…
Извини, дорогая, в голове у меня путается… Хочу сказать, что у нас в Москве был небольшой дом за городом, который доставлял мне огромное удовольствие, — здесь можно было отдохнуть от напряжения, всегда сопутствующего пребыванию при дворе. Дом стоял на возвышенности, у подножия — прекрасный луг, спускавшийся к реке. Позади на много миль — лес. Вокруг нет ничего обустроенного или возделанного, ибо ненадёжность погоды в здешних краях сделала бы расходы на это смешными, и насколько дом выглядел сельским снаружи, настолько он был прост и внутри. На столы подавался дельфтский фаянс, постельное бельё — из белого миткаля, плетёные стулья и остальное в том же духе. В одной гостиной книги и карты. Они да ещё мои пяльцы для вышивания — это единственное, что отличало наш дом от фермы.
Здесь мы с большой приятностью проводили три дня в неделю.
Быть, моя милая, при королях, императрицах — весьма утомительное занятие. Помню один праздник. В зале было тепло от печей, он был украшен цветущими померанцевыми деревьями и миртами, расставленными рядами вдоль стен. Посреди — место для танцующих. Так вот, эти аллеи по обеим сторонам зала давали возможность каждому посидеть здесь, отдохнуть, укрыться от зорких глаз государыни Анны Иоанновны. Красота, благоухание и тепло этого зимнего сада, тогда как за окнами бушевала метель, давали отраду, казались волшебством и наполняли мою душу приятными мечтаниями. В смежных комнатах обществу предлагали освежающие после танцев напитки и закуски. Когда же мы вернулись в зал, музыка и танцы посредине и прячущиеся в аллеях красавицы и кавалеры в пышных по случаю тезоименитства царицы нарядах дали волю моему воображению — будто бы я нахожусь в сказочной Аркадии или в комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь». Так живописно было это зрелище!..
Однако я вовсе отвлеклась от несчастной княжны Долгорукой…
Она оказалась в страшной Сибири и уже ходила не в парче, а в крестьянском платье. Говорили, правда, будто и там требовала, чтобы называли её не иначе как государыней, и не только чужие люди, но и собственные родители, братья и сёстры. Ах, коли уж родился человек с шипами, он везде так и будет колоться. С годами, видимо, колючки делались всё злее да острее, а сама роза… роза — увы! — увядает. Если соединить то, что я слышала о её пребывании в ссылке, то сам собой напрашивается вывод: эта княжна несла с собою несчастье, было в ней что-то роковое…
Соблазнила юного императора — и его не стало. Да и судьба Миллюзимо, изгнанного из России, оставляла желать лучшего. В ссылке тоже заварилась каша. Был там некий офицер, на которого произвели впечатление непомерная гордость и знатное происхождение княжны. Он угождал ей, удовлетворяя её тщеславие. Был он, говорят, хорош собою, делал ей подарки, может быть, даже мантию горностаевую подарил — у русских это признак царской власти. Кстати, рассказывали мне, что по пути в ссылку солдаты потребовали, чтобы она сняла с руки кольцо. То самое, которое надел ей при помолвке покойный царь. И знаешь, что она ответила? «Никогда не сниму сие кольцо. Только с пальцем вместе. Рубите!» Такова она была, обезумевшая от жажды власти Екатерина…
Хочешь, я расскажу тебе ещё одну характерную историю некоей дамы, стойкости которой дивлюсь я ещё и теперь? Польский посол и его супруга были приглашены на обед к графу Ягужинскому, где должно было собраться большое общество. Граф жил по одну сторону Невы, а посланник с женою — по другую. Когда они по льду переезжали реку, лёд треснул, сани её провалились в воду, и она с большим трудом выбралась, вымокнув с головы до ног. Бедняжка вся обледеневшая вернулась домой, а её муж поехал к Ягужинскому, извинился за опоздание и очень спокойно поведал о приключении по дороге. Что меня поразило? Когда подали десерт, появилась и сама жена посланника. Она переоделась, села в другие сани, переехала через Неву и вовсе не выглядела расстроенной: она танцевала на балу у графа всю ночь. Общество выразило восхищение её отвагой. Я же, должна признаться, посмотрела на это дело с другой точки зрения и увидела в нём явное свидетельство легкомыслия, в котором обвиняют наш пол. Стоило ли подвергаться такому риску ради бала!..
Коль скоро я заговорила об этой даме, должна добавить ещё кое-что. Присутствовали там, у графа, ещё две знатные польские дамы, внешне очень эффектные, хоть далеко и не красавицы. Обе грациозны, веселы, но несколько чопорны и слишком утомительны для более долгого общения. У них великолепные слуги, одежда, но в них столько национальной спеси и воинственности, что утрачивается всякая женственность…
* * *
Что было далее с княжной Долгорукой? Дошли слухи, что стала она женою Брюса. Вышла она то ли за сына его, то ли за брата, думала, вероятно, что в нём заложена часть ума и таланта великого шотландца.
