— Товарищ майор, часовыми обнаружен советский катер, подошедший к нашему берегу, — и, наклонившись к уху, что-то зашептал ему.

Пока они переговаривались, я быстро осмотрелся. В блиндаже присутствовали восемь человек, связисты, командиры и политработник в звании политрука. Спокойно отойдя от входной двери, подошел к майору. Вытянувшись, представился:

— Капитан Михайлов, личный порученец генерала армии Жукова.

Судя по вытянувшимся лицам майора и других командиров, такого от неизвестного оборванного капитана они не ожидали.

— Майор Гаранин, командир сто четвертого стрелкового полка восьмой дивизии, — озадаченно представился майор. Вслед за ним представились остальные.

— Политрук Волгин, исполняющий обязанности замполита полка.

— Капитан Романов, начальник штаба.

— Старший лейтенант Карасев, командир второго батальона.

— Лейтенант Сусанин, командир взвода связи, — представился последним щупленький лейтенант в очках на покрытом веснушками лице.

— Товарищ капитан, а что с вами случилось?

Удивление майора было понятно, порученцы в таком виде не ходили. Комбинезон я скинул еще пред встречей с девушками, и хождение в форме по лесу не способствовало улучшению ее внешнего вида.

Назваться порученцем генерала меня заставило ощущение, что если на них не надавить, то ничего я не добьюсь. Поэтому, сделав властное лицо и уверенно окинув взглядом блиндаж, я присел за стол, сколоченный из досок, и сказал, повернувшись к начштабу:

— Бумагу и карандаш, капитан.

Взяв протянутый листок и новенький химический карандаш, стал составлять донесение. Но тут вышел из оцепенения молчащий политрук и спросил вкрадчивым голосом:

— Товарищ капитан, а можно ваши документы посмотреть?

Бросив на него жесткий взгляд, я сказал, тяжело роняя слова:

— У меня их нет, политрук. Выполняя задание Георгия Константиновича, я попал в окружение в районе Борисова…

Похоже, политработник уже представлял у себя на груди новенький орден за пойманного шпиона.

В это время дверца входа отворилась, и в блиндаж вошел командир с малиновыми петлицами. Встряхнув снятую фуражку, он повернулся к нам. Понятно, особист. Судя по лейтенантским кубикам, сержант госбезопасности.

— О, у нас гости?

Что-то знакомое было в этом особисте. Быстро прокрутив память Шведа, я узнал в нем Андрея Серебровского, сына белого генерала, а также немецкого диверсанта. Глядя на него, я прокручивал в голове свои действия. Андрей в это время, с улыбкой окинув взглядом помещение, подошел к майору и, сев рядом, с интересом посмотрел на меня.

— Привет, — кивнул я ему и добавил: — Давно не виделись. Товарищ майор, мы тут с лейтенантом пошепчемся. Не возражаете?

— Нет, не возражаю! — Связываться с всесильным НКВД майор явно побоялся.

Остальные тоже промолчали. Мы с Андреем вышли из блиндажа и, отойдя на сотню метров, тихо заговорили.

— Каким ветром тебя занесло сюда, Вацлав?

— Попутным, Андрей, попутным. — Мы говорили очень тихо, стоя близко друг к другу, чтобы никто не услышал.

Пришлось немало потрудиться головой, чтобы объясниться с Серебровским. Он легко съел информацию, что я иду в виде пятой колонны на Могилев, помогать немецким дивизиям захватить город. И также мне легко удалось договориться о подтверждении им моего статуса порученца Жукова, якобы мы встречались раньше в штабе фронта. Вернувшись в блиндаж, Андрей веско сказал свое слово о том, что я действительно порученец генерала и более геройского командира ему встречать еще не приходилось. После Серебровского взял слово я. Сначала сообщил о тяжелом положении советских дивизий, окруженных в Могилеве. После чего, объяснив присутствующим командирам, что мой катер идет в город, попросил помочь окруженным дивизиям боеприпасами, продовольствием, медикаментами и всем необходимым, выложив полный список перед майором.

— Осторожно грузи. Да тихо ты! — слышался громкий шепот боцмана, когда таскавшие ящики бойцы гремели чем-нибудь тяжелым. Подойдя к орудийной башне, я заглянул внутрь и спросил у Суркова, хорошо видного при свете включенных плафонов внутреннего освещения башни:

— Сколько снарядов загрузили на катер, старшина?

— Два полных БК — один в трюме, другим дополняю использованный боезапас, товарищ капитан.

— Хорошо, работай.

Подойдя к тихо матерящемуся боцману, сказал:

— Через десять минут отходим. Готовьтесь.

— Да нас так нагрузили, товарищ капитан, что мы днищем будем везде дно цеплять.

— Не ворчи, боцман, а готовься.

— Хорошо, товарищ капитан.

Сбежав по сделанным саперами мостикам на берег, я подошел к группе командиров, тихо переговаривающихся между собой. Отведя в сторону Андрея, спросил его:

— Плоты эти, откуда они?

— А, тут переправилась группа бойцов, бежавших из лагеря, так это их плоты.

— Где они?

— Да по законам военного времени за сдачу врагу в плен поставили к стенке. Хе-хе, сам командовал расстрельной командой.

Сжав крепко челюсти, я тихо спросил, стараясь, чтобы мой голос звучал естественно:

— Всех расстреляли?

— Почти всех. Как ни возражал майор, я быстро подвел всех под измену.

— Почти всех? Кто-то выжил?

— Нет, никто не выжил. Нескольких не успели расстрелять, сами сдохли. А чего это ты так ими заинтересовался?

— Надо было выяснить, как они сбежали из плена, — ответил я честно и, попрощавшись с ним, по мосткам взбежал на катер. — Отходим, — скомандовал я.

С трудом сдвинув с места тяжело нагруженный катер, мы отошли от берега и, набирая скорость, пошли в сторону Могилева. Все-таки склады полка мы подчистили изрядно, и сейчас нам приходилось нелегко. Обойдя стоящие на корме бочки с горючим, я подошел к зенитке и, наблюдая за удалявшимся берегом, думал: воспользуется ли политрук запиской, потихоньку сунутой мною ему в руку…

Незаметно пройдя мимо деревушек, находившихся на берегу Днепра, мы шли дальше. Как утверждал главстаршина, он знает местные воды как свои пять пальцев и с завязанными глазами может пройти в любом месте реки. В три часа ночи в стороне Могилева показалось зарево пожаров, еще через полчаса мы услышали орудийную перестрелку.

— Полный назад! — вдруг закричал боцман, крутя штурвал, и добавил: — К бою. Впереди понтонная переправа.

Вскочив на башню, я скользнул на свое место и, шлепнув по шлемофону спавшего Сурикова, крикнул, присоединяя штекер разъема:

— К бою. Осколочный!

— Готово, товарищ капитан, — услышал я после характерного лязга казенника.

Выверив прицел, нажал на педаль пуска. Грузовик, выезжавший на берег с наведенной переправы, стал моей целью. Следующим попаданием я подбил машину, которая только что въехала на понтон. После этого на пределе скорострельности пушки стал быстро расстреливать машины и бронетранспортеры по всей переправе, надеясь, что в одной из машин будут боеприпасы, детонация которых вызовет повреждение пролета и позволит нам прорваться дальше. Мне повезло на четвертом транспорте. После детонации боеприпасов, освещаемый горящими на понтонах машинами, катер стал разгоняться, чтобы прорваться дальше между поврежденными соединениями понтонов. Целый кусок наплавного моста стал отходить в сторону, открывая достаточно широкую брешь. Развернув башню, я неприцельно успел послать еще десяток снарядов по скопившейся на берегу немецкой технике, вызвав пожары и там. Но немцы — вояки крепкие, и все усиливающиеся хлопки пуль по катеру вызвали возгорание одной из бочек с горючим, предоставив немцам отличный шанс поквитаться с нами. Похоже, что никакого серьезного вооружения у немцев на берегу не было, и, кроме пары пулеметов, по нам никто не стрелял, хотя освещаемый горящей бочкой катер представлял собой прекрасную мишень. Высунув голову из башни, я осмотрелся. Вдруг мое внимание привлекла фигура матроса, скользнувшего к горящей бочке. В матросе я узнал Красавчика. Тот подбежал к горящей бочке и, ухватив ее голыми руками, с хэканьем зашвырнул за борт. Выскочив из башни, я помог ему потушить одежду и погасить открытое пламя разлившегося на палубе горючего. Отпустив рукоятку брандспойта, я устало вытер вспотевший лоб и спросил Красавчика: