— Она подойдет!
— Простите, сэр Лайонел, — встревоженно вмешалась моя мачеха, — но подойдет для чего?
Наш гость отступил и слегка поклонился — сначала мне, а потом мачехе.
— Приношу свои извинения, леди Лодж и мисс Томасина, что я держал вас в неведении. Я должен был убедиться, что моя подопечная не ударит в грязь лицом там, где ей предстоит находиться.
— Ну и как? Не ударю? — резко спросила я, рассердившись не на шутку оттого, что он играл с нами, как кот играет с мышкой, перед тем как съесть свою добычу заживо.
— Вы прошли испытание. Завтра я отвезу вас в замок Торнбери[7].
Бланш нахмурилась.
— Почем именно туда? — недоуменно спросила она. — Там никто не живет вот уже четыре с лишним года, с того самого дня, когда построивший его герцог Бекингем лишился головы за государственную измену[8].
При этих словах Бланш осенила себя крестным знамением. Я подалась вперед, затаив дыхание. В народе ходили слухи, что замок Торнбери проклят. Все знали, что герцог пострадал за связь с прорицателями, у которых он пытался выведать, когда умрет наш повелитель. Неужели король пожаловал этот замок сэру Лайонелу? Я не могла вообразить себе никакой другой причины, почему мой опекун собирается отвезти меня туда.
— Все имущество Бекингема стало собственностью короны после его казни, — подтвердил сэр Лайонел слова моей мачехи, — а сейчас там должен будет разместиться двор принцессы Уэльской.
Мы замолчали, пытаясь осмыслить услышанное.
— Вы имеете в виду юную дочь его величества? — спросила наконец Бланш.
— Ну конечно, леди Лодж! — заулыбался ей сэр Лайонел в ответ, как будто бы моя мачеха изрекла нечто невероятно умное. — Теперь у принцессы Марии будет свой двор, который сначала расположится в Торнбери, а затем будет переезжать из одного замка Уэльской Марки[9] в другой. А что касается вашей падчерицы, то мисс Томасина моими стараниями и благодаря моему влиянию при дворе назначена одной из фрейлин принцессы.
На лице Бланш выразилось столь явное облегчение, что я даже изумилась. «Что она вообразила себе? — подумала я. — Какую такую ужасную долю, по ее мнению, сэр Лайонел мог мне уготовить?» Но решать эту загадку было некогда, потому что мой опекун принялся красочно описывать мою будущую жизнь, делая особый упор на тех преимуществах, которые я получу от службы при дворе принцессы Марии. По его словам, мне будут пожалованы наряды из лучших тканей, ко мне будет приставлена моя собственная камеристка, и если я пожелаю, то даже смогу завести себе комнатную собачку. Обязанности мои будут совершенно необременительными, ибо, по уверениям сэра Лайонела, первейший долг фрейлины — украшать собой двор своей госпожи.
— Принцессе всего девять лет, она еще ребенок, мисс Томасина, — продолжал он. — В свободное от учения время ей понадобится компания. Те, кто смогут завоевать ее любовь и доверие, будут пользоваться особым уважением и влиянием среди окружения его величества, когда принцесса будет навещать своего августейшего родителя.
— Служить членам королевской семьи — великая честь, — торопливо воскликнула Бланш, стараясь заполнить паузу, вызванную моим молчанием.
— Я не хочу оставлять тебя, — прошептала я.
За те три года, пока Бланш была женой моего отца, мы с ней подружились, ближе нее у меня теперь никого не было. Я вскочила со скамьи и порывисто бросилась к ней в объятия. Мачеха крепко прижала меня к своей груди.
Служить королевскому дому — действительно большая честь, и я знала это. Но я также знала, что буду жить среди чужих людей и выполнять распоряжения девочки, которая младше меня... Последнее почему-то особенно меня задевало. Но предаваться грусти было некогда, ибо мой опекун резким тоном велел мне прекратить свои штучки и делать, что мне велят.
— Ах, сэр Лайонел, — пропела Бланш своим самым сладким голоском, — не будете ли вы столь любезны на время оставить нас, чтобы мы могли подготовить Тэмсин к путешествию. И нам нужно решить, какую служанку моя падчерица возьмет с собой.
— Эдит, — пробормотала я, уткнувшись лицом в ткань ее платья, — пусть меня сопровождает Эдит.
Из всех наших слуг я знала Эдит Меллз дольше всех. Ее мать была камеристкой моей матери. Если Эдит отправится со мной ко двору, я не буду чувствовать себя там такой одинокой.
Сэр Лайонел, добившись нашего полного повиновения, оставил нас собирать меня в дорогу. Он снял комнату в «Святом Георгии» — просторной гостинице, хозяин которой принимал паломников, стремившихся в аббатство Гластонбери, но охотно давал приют и мирянам, прибывавшим в наш город по своим суетным делам.
ГЛАВА 4
На рассвете, кутаясь в тяжелый плащ, не защищавший от утреннего холода, я вышла во двор. Эдит следовала за мной по пятам. Я остановилась, и она замерла так близко от меня, что я почувствовала дрожь ее тела. Эдит испугалась одного вида вооруженных всадников, ожидающих нас. В тележку, уставленную сундуками с моими вещами, уже впрягли крепкого конька.
— А где моя лошадь, приученная ходить под дамским седлом? — спросила я сэра Лайонела.
Я решила соблюсти все правила приличия на пути в Торнбери, не садиться в седло по-мужски, а воспользоваться плавной иноходью Амфилиции — серой в яблоках кобылы, которую отец подарил Бланш еще до того, как она убедила его в том, что всем видам передвижения предпочитает носилки. Амфилиция умела носить на своей спине даже самых неумелых дам-наездниц.
— Вы поедете с одним из моих людей, — ответил сэр Лайонел. — Вам больше не понадобится ваша лошадь.
Я уже открыла рот, чтобы возразить, но Бланш схватила меня за руку и притянула к себе в прощальном объятии.
— Настанет день, когда тебе больше не нужно будет подчиняться этому человеку, — прошептала она. — Наберись терпения до тех пор, пока его власть над тобой не кончится.
Пришел миг разлуки: слезы навернулись мне на глаза, и я не стала их сдерживать, как, впрочем, и моя мачеха. Так мы и стояли, обнявшись и плача, пока сэр Лайонел не потерял терпение и не велел немедленно отправляться в путь. Эдит уже сидела за спиной одного из слуг сэра Лайонела. Она вцепилась в кушак всадника, чтобы не упасть, и выглядела еще более несчастной, чем я.
Я смахнула с глаз соленую влагу и, оказавшись на седельной подушке на крупе незнакомого мне скакуна, тут же повернулась в ту сторону, где замерла моя мачеха. Пока мы отъезжали, я не сводила с нее глаз — такой и запечатлелась Бланш в моей памяти: бодрая улыбка сквозь слезы, белая ручка машет мне вслед... Но вот мы выехали на улицу, а она осталась за воротами...
Трястись за спиной слуги было для меня дополнительным унижением. С раннего детства я самостоятельно каталась на быстроногой буланой Белле, на которую отец посадил меня, как только решил, что я достаточно выросла, чтобы не свалиться с нее кубарем, Я подтыкала юбки повыше и скакала в мужском седле, как мальчишка. Только в последний год своей жизни отец настоял на том, чтобы я научилась ездить так, как приличествует леди, и, верная своей любви к лошадям, я в совершенстве овладела умением держаться в дамском седле. К тому же мое седло искусной работы отличалось особым удобством, так как было снабжено специальным упором для согнутой в колене ноги, высокой задней лукой, на которую можно было откинуться, как на спинку, и мягкими стременами разной высоты.
Что же касается того неуклюжего сооружения, на котором я была вынуждена сейчас трястись, то оно состояло из жесткой седельной подушки на деревянном каркасе со ступенькой для ног и крепилось на крупе лошади за спиной всадника. Для того чтобы удержаться на этом орудии пытки, я была вынуждена буквально вцепиться в пояс сидящего впереди меня ездока. Таким образом, чувство печали из-за разлуки с милым домом, родным кровом и близкими значительно усугубилось моими телесными муками, вызванными крайне неудобной позой и отчаянной тряской. Когда дорога пошла под уклон на выезде из Гластонбери, мне пришлось тесно прижаться к возвышающейся передо мной могучей спине в кожаной куртке, чтобы не полететь на землю. Обладатель этого простого наряда повернул голову, взглянул на меня с некоторым удивлением, но без всякой вражды, и я постаралась ответить ему любезной улыбкой. Оставалось утешаться тем, что от этого доброго малого пахло лишь кожей, потом и конским запахом, а не чем-нибудь похуже.
