Мы замерли. Напряженный взгляд Рейфа остановился на моем лице. Я смело встретила этот взгляд и не отвела глаз. В какое-то мгновение показалось, что мы оба перестали дышать. Потом он протянул руку и нежно дотронулся до моей щеки. Его пальцы (а руки у него снова были без перчаток) едва уловимым, неожиданно нежным движением убрали локон, выбившийся у меня из-под чепца.

Я отпрянула назад, лицо мое пылало.

— Ты забываешься, братец! Видно, ваша семья возомнила о себе бог знает что! — воскликнула я.

Он только усмехнулся в ответ:

— А почему бы нам не гордиться? Мы — честные купцы в нескольких поколениях.

— Да что ты говоришь? А я подумала, у тебя в роду сплошные пираты!

Рейф рассмеялся:

— Говорят, что у хорошего купца и у пирата много общего.

Я рассердилась не на шутку. «Неужели он знает, что мои дед и прадед — из бристольских купцов, ходивших по морю в дальние страны и не гнушавшихся обзавестись при случае корсарским патентом?»[85] — подумала я. Но нет, Рейф со знанием дела толковал о лондонских торговцах и их достославных женах:

— Знаете ли вы, мисс, что профессия мастерицы, работающей по шелку, — единственная, которой лондонские жены могут заниматься без разрешения своих мужей? Моя мать сама ведет дело. Она от своего имени приобретает шелка и сейчас заключила договоры с самыми известными итальянскими поставщиками шелка в Англию.

В голосе Рейфа звучала такая гордость за мать, что я не могла больше на него злиться. К тому же мне захотелось уточнить кое-какие детали его рассказа:

— А миссис Пинкни может оставлять прибыль себе? Или ее получает твой отец?

— Отец в дела матери не вмешивается. Он говорит: «Пусть занимается своей торговлей, у нее это отлично выходит».

Мы продолжили наш путь по складу.

— А что твоя мать делает с шелком после того, как она его купила? Она его красит? — спросила я.

Рейф покачал головой:

— Чаще всего шелк-сырец продается уже крашеным. Мама сначала крутит нить, а потом прядет ее. А из нее она сама и женщины, которых она нанимает, делают всякие мелкие изделия: от шнурков и тесьмы до игольного кружева. Ну, это вы уже знаете.

— Тогда расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — поддразнила я его.

Высокие полки со всех сторон окружали нас, словно отгораживая от окружающего мира. Мы свернули за угол и потеряли из виду Эдит, остановившуюся, чтобы получше рассмотреть мотки золототканой тесьмы.

— Что-нибудь, чего вы не знаете... — задумчиво повторил мои слова Рейф, а потом усмехнулся и добавил: — Ладно, слушайте. Знаете, о чем гудит сегодня весь Лондон? Хотя, наверное, вам про то рассказывать негоже. В прошлый раз вы здорово отругали меня, мисс, за пересказ досужих сплетен.

Я удивилась, что он запомнил, о чем мы говорили год назад, хотя сама могла воспроизвести каждое слово того разговора.

— Люблю послушать хорошую историю, — язвительно заметила я, — даже если в ней нет ни слова правды.

Похоже, Рейфа мои слова сильно обидели:

— Мне нет нужды придумывать истории, мисс. То, что я вижу вокруг себя каждый день, затмевает фантазии любого поэта.

— Ну, так приведи пример, — потребовала я.

Ждать пришлось недолго. Рейф оглянулся по сторонам и начал издалека:

— Принцесса сейчас в Гринвиче, не так ли?

Я кивнула.

— И там же находится ее мать королева?

— Да. И король скоро присоединится к ним. Он, если ты не знаешь, нынче проживает во дворце Брайдвелл, что рядом со стеной, окружающей Лондон.

Строго говоря, Брайдвелл был совсем рядом с тем местом, где мы сейчас находились.

— Я хорошо знаю, где король проводит свои дни... и свои ночи, — бросил Рейф. Губы его исказила гримаса неодобрения, и он добавил: — Впрочем, все в Лондоне это знают, тут я тайны не открою.

Заговорщицки поглядев по сторонам, он взял меня за руку, притянул к себе так, что я почувствовала запах сандалового дерева, идущий из складок его одежды. Даже сквозь многослойные рукава я ощущала его пальцы на моей коже и не пыталась освободиться.

Рейф заговорил тихим голосом:

— Перед тем как королева Екатерина отбыла в Гринвич, она делила Брайдвелл с королем. В этом дворце нет ни церкви, ни часовни, поэтому тот, кто хочет послушать мессу, должен пройти над рекой Флит по галерее, которая ведет прямо в аббатство на другой стороне.

— Ну да, в аббатство Блэкфрайерз, — пробормотала я, не в силах сосредоточиться из-за приятной теплоты, разливавшейся из-под пальцев Рейфа по моей руке. — Живущие там монахи-доминиканцы надевают черные накидки поверх своих белых ряс, отсюда и название обители[86].

Рейф нетерпеливо выдохнул:

— Не в этом дело, мисс Лодж. Слушайте внимательно, что я вам говорю. Эта галерея длиной более двухсот футов. Любой человек, находящийся на улице под нею, видит, кто по ней идет. Когда королева жила в Брайдвелле, ее верные сторонники из числа жителей столицы собирались на улице напротив галереи, чтобы посмотреть на свою повелительницу. Каждый раз, когда она появлялась, они выкрикивали слова поддержки.

— Поддержки? — я знала, что королева пользуется любовью народа, но выбор Рейфом именно этого слова удивил меня.

Мой собеседник вновь оглянулся по сторонам. Было очевидно, что он очень боится, как бы нас не подслушали. Эдит догнала нас, но все ее внимание было сосредоточено на рулоне небесно-голубой ткани, который она рассматривала на почтительном расстоянии от нас. Больше вокруг никого не было.

Вдохновившись тем, что мы одни, Рейф продолжал:

— Простые лондонцы кричали: «Пусть вам сопутствует удача, миледи! Не давайте королю развода, иначе Англия падет во прах!» и еще всякое разное в этом роде.

Я широко раскрыла глаза от удивления:

— Те лондонцы, о которых ты толкуешь, — очень смелый народ. Или очень глупый.

— Они любят королеву Екатерину и ненавидят фаворитку, метящую на трон.

Мне не нужно было спрашивать, кого Рейф имеет в виду, но я нахмурилась:

— Мисс Анна Болейн так и не вернулась ко двору после того, как излечилась от потницы.

— А вы действительно думаете, что болезнь положила конец ее притязаниям? Или ее ненависти к королеве Екатерине и принцессе? Когда король с королевой вернулись в Лондон в августе, Анна переехала в Дерем-Хаус. Это прекрасное поместье с лужайками, уступами спускающимися к самой реке. Но мисс Анна посчитала, что оно для нее недостаточно роскошное, — тут Рейф усмехнулся и с неожиданной для такого молодого человека проницательностью добавил: — Или она испугалась за свою жизнь, хотя сидела за высокой оградой и крепкими воротами. Те, что собирались у дворца Брайдвелл, желали лишь приветствовать и подбодрить королеву, но лондонцы, толпившиеся на Стрэнде перед Дерем-Хаусом, твердо дали понять, что не хотят видеть Анну в столице. Она перебралась в Саффолк-Хаус в Саутворке, а потом, в начале сентября, укатила обратно в родовой замок Хивер.

Чувствуя, что это не конец истории, я спросила:

— А что случилось дальше?

— Очень странная вещь. Король призвал к себе лорда — мэра Лондона и олдерменов[87], а также высших сановников, судей, пэров и других важных персон. Все они собрались в большом зале дворца Брайдвелл, где король, как бы это получше выразиться... прочел им лекцию. Как будто бы они — школьники-несмышленыши. Он объявил, что с некоторых пор его ужасно мучит совесть и причина тому — его брак с королевой Екатериной. Она, дескать, была женой его брата Артура, и теперь его величество опасается, что все эти годы он жил с королевой во грехе. В Библии есть стих, запрещающий любому человеку, даже королю, открывать наготу жены брата своего[88].

— Быть такого не может... — пробормотала я. Неужели король действительно почитает ныне свой брак недействительным и греховным? Если так, то дела королевы и принцессы обстоят гораздо хуже, чем я предполагала.

Рейф сжал мою руку так, что я чуть не вскрикнула от боли, и произнес:

— Это не все. Король Генрих заявил, что он затеял судебное дело об аннулировании брака только для того, чтобы успокоить свою совесть. Он даже как будто случайно обмолвился, что будь у него возможность вновь выбрать жену, он выбрал бы Екатерину Арагонскую, оказав ей предпочтение перед другими женщинами. Все дело якобы лишь в том, что она была женой его брата...