– Ты говоришь, как танайка, – сокрушённо заключила Ирера. – Но мне мало дела до всяких там Путей. Я пытаюсь услышать своё сердце, свою… знаменитую кошачью интуицию и понять, что из моих желаний – порыв, а что – голос тел алаит. Какое решение верное… Мне понятно то, что ты говоришь, но я не могу…
– Это тоже в порядке вещей, сестра. У так нелюбимых тобой в последнее время танаев есть фраза на этот счёт. Она значит примерно следующее: кто понимает – тот соглашается… Прости, но выходит, что ты еще не понимаешь.
– Не понимаю… – глухо повторила вторая дочь, стараясь усмирить гнев в своём сердце. – Наверно, ты права – я не все понимаю, но, на моё счастье, я и не должна этого понимать. Я чувствую, что не должна ничего предпринимать, и буду следовать этому чувству…
– …и именно это делает тебя дочерью Старшей расы, – закончила за нее мысль Аниаллу.
– Также как и тебя? – невесело усмехнувшись, спросила Ирера, приобняв сестру за талию.
– В происходящем со мной тоже есть какой-то смысл… наверняка.
Аниаллу снова почувствовала себя виноватой из-за того, что не может удержать в себе свои грустные мысли и делится ими с окружающими. Это вызвало у Селорна такой гнев и заставило его совершать поступки ни ему самому, ни алаю вообще не свойственные. Уступая своей танайской части, помогая неизвестно кому и неизвестно зачем, она шла против своей алайской натуры, против своего Пути, и это не могло привести ни к чему хорошему. Не могло и не привело. Все три её отца и те, кто просто хорошо знал ее, страдали вместе с ней, и это само по себе было печально, но то, что Селорн, ослепленный злобой, разгневанный тем, как с ней обошлась Тиалианна, уже начал строить планы против самой богини и ее народа, – было ужасно вдвойне и могло привести к катастрофе. Аниаллу охватывала дрожь при одной мысли о том, во что может превратиться Энхиарг, если между Аласаис и Тиалианной начнётся война. Это уже конец всему, а не только дому ан Ал Эменаит…
– Знать бы, зачем ей это, Ирера, – вздохнула Аниаллу.
Она подумала, что вот уже две тысячи лет живёт она в семье Селорна и всё это время её родственники не перестают обсуждать и, чего уж говорить, осуждать её работу и… хм, работодателя. Таковы эалы – добровольные затворники своих лесов, любящие всё созданное «своими руками», будь то вещи или законы, и не терпящие влияния других культур и народов. Да, то что Селорн позволил провести под своей крышей День Тысячи Свечей – поистине великое чудо…
– Нам всё равно этого не понять! – недовольно фыркнула её собеседница, раздражённо дернув хвостом. – Но я тебя предупредила: с отцом что-то не так.
Аниаллу молчала. Она не знала, что сказать и чем помочь Селорну или Ирере.
– Быть может, надо поставить в известность Совет? – на обычно непроницаемом лице Иреры отразилось всё волнение, которое мучило её долгие дни.
– Ты на самом деле считаешь, что все так серьёзно?
– Более чем, – уже совершенно спокойным голосом сказала вторая дочь. – Его гнев был велик, но нам удалось его переубедить. Он ведёт себя как-то не по-алайски… Нет, правы владыки Великого леса и затворники Руала – чужеземцы только вредят нам. Нельзя допускать их в наши города!
– Не стоит сообщать всему Совету, – сказала Аниаллу, пропустив гневную реплику своей собеседницы мимо ушей (стоило тал сианай вступить с ней в диалог на подобную тему, и неизвестно, чем бы это закончилось). – Расскажи всё Кеану или Кеаре, они оба поймут и, я уверена, найдут способ помочь.
Ирера повернулась спиной к парапету, чтобы никто не смог увидеть то, что сказали Аниаллу её руки: «Мне кажется, что с ним происходит то же самое, что с людьми из Канирали».
– Он алай. Такое невозможно, – ответила Аниаллу на языке жестов. Никому не следовало быть свидетелем подобного разговора, а учитывая, что дом ан Ал Эменаит был полон телепатов, спрятать здесь свои руки было куда проще, чем мысли.
– Я надеюсь, что это именно так, – проговорила Ирера, снова положив руки на парапет и невидящим взглядом смотря на город. Её чёрное запястье пересекал тонкий шрам – вечное напоминание о несостоявшемся замужестве. Она уже давно пережила это, и незаживающую отметину больше не скрывал особый широкий браслет – знак того, что сердце её закрыто. Такие же браслеты носили те, кто не хотел принимать никаких ухаживаний по разным причинам – будь то увлечённость работой или, как это обычно случалось у женатых или замужних алаев и алаек, желание продемонстрировать всему миру, что сердце их отдано кому-то одному раз и навсегда. Впрочем, многим это не мешало иметь увлечения и означало только, что все остальные будут значить для обладателя браслета ничтожно мало по сравнению с тем, в честь кого или чего это украшение было надето.
– Это странно, но несмотря на то что разум мой согласен с тем, что произошла беда и за ней, скорее всего, последуют ещё более горькие события, я сердцем чувствую, – девушка растерянно посмотрела на Аниаллу, – полнейшую уверенность в том, что опасность нас минует.
– Во всяком случае, оттого что ты поговоришь с Верховным жрецом, ничего плохого не случится, – качнула головой тал сианай.
– Я так и сделаю. Немедленно, – объявила эалийка и вдруг, не попрощавшись, спрыгнула с балкона. В невероятно мощном прыжке она пантерой пронеслась над виднеющимися далеко внизу постройками замка и приземлилась на одну из верхних веток ярко-оранжевого клёна.
Аниаллу проводила её взглядом. Но ни она сама, ни мчащаяся сейчас к особняку дома ан Темиар Ирера не подозревали, что за доверительной беседой двух сестёр наблюдали ещё одни глаза – ярко-зелёные, презрительно прищуренные глаза патриарха Селорна. Его лицо исказила злорадная гримаса – точь-в-точь как у тех стариков из подвала на Солнечной улице. Сидя в своём заклинательном покое, он слышал каждое слово своих дочерей, но ни то, что они собирались поставить Верховного жреца Кеана в известность о переменах, произошедших с их отцом, ни то, что они вообще заметили это, не смогло стереть ехидную ухмылку с чёрного лица Селорна.
Впрочем, за то время, пока патриарх добрался до комнат Аниаллу и вышел на балкон, где стояла задумавшаяся девушка, лицо его приняло уже совершенно иное выражение.
– Куда ты отправляешься? – раздался за спиной Аниаллу голос Селорна, видимо, уладившего свои семейные дела и решившего уделить дочери ещё несколько минут своего драгоценного времени.
– Продолжать богохульствовать, – улыбнувшись, уклонилась от ответа Аниаллу.
Патриарх осуждающе посмотрел на неё, но расспрашивать снова не стал – упорство Алу было ему слишком хорошо известно: он имел несчастье быть одним из первых её учителей. Несмотря на то что Селорн был родом из Великого леса, представители мужского населения которого были самыми лучшими телепатами в Энхиарге, он не смог бы прочитать мысли Аниаллу – её разум находился под защитой самой Аласаис, что, конечно, мало радовало эала. Самым удивительным и раздражающим было то, что она пугающе часто оказывалась права, и не сумей она отстоять своё мнение, произошли бы непоправимые беды.
– Я не думаю, что сейчас подходящее время для путешествий, Аниаллу, – серьёзно и твёрдо сказал патриарх Селорн, поворачиваясь к своей дочери.
– Селорн, я тал сианай, что может угрожать мне, кроме моего собственного дурного характера? – Аниаллу улыбнулась. Ей было очень приятно, что обычно равнодушный Селорн вдруг решил проявить тёплую отеческую заботу о ней.
– Надеюсь, что ничего, – мрачно ответил Селорн, который искренне сожалел о том, что не обладает достаточной силой, чтобы запереть эту самоуверенную девчонку в её комнате.
– Ситуация в Энхиарге становится всё более странной и опасной, от наших соплеменников, заточённых в Тир-Веинлон, нет никаких вестей, – тяжело проговорил Селорн, и Аниаллу показалось, что огни, расцвечивающие панораму города под ними, померкли. – Наших женщин не покидает чувство надвигающейся беды, а эалийки Великого леса никогда не ошибаются, – Селорн резко повернулся к Аниаллу.
