— Мы думаем. Наши мысли отражают весь мир.

— Вы не хотите думать и не умеете думать, — продолжал Тихий.

— Мы думаем. Но что, в сущности, значит слово «вы»? Это странное, нелепое понятие, которое мы то и дело слышим. В Семье нет «вы». «Вы» — это зараза, она может отравить Семью, растворить ее, разъединить, как разъединяются волокна тули, из которых мы делаем одежду, если бить по ней камнем. Разве элл может сказать «вы»? Если все мы — «мы», то зачем нам «вы»?

— Вы трусы, вы боитесь! — крикнул Верткий.

— Когда мы услышали еле различимые и почти забытые голоса и тут же прилетели сюда, мы верили и не могли верить, что мы увидим переставших быть. Мы видим переставших быть. Эллы, настоящие эллы не могут говорить о страхе. Эллы знают, что его нет. Мы вообще не можем спорить. У нас не может быть спора, потому что наши мысли одинаковы.

— Члены Семьи не могут спорить.

— Семья не может спорить сама с собой.

— Мы не хотели начинать со споров, — кротко сказал Первенец. — Мы знали, что нам будет нелегко понять друг друга после долгой разлуки, после того, как мы получили имена.

— У нас нет имен, мы все эллы. Имя — это одиночество зверя.

— Нам не нужны имена, как диким коррам.

— Мы выше имен.

— Мы — Семья.

Теперь слова Семьи звучали иначе. Они уже не были защитным частоколом. Это был боевой клич. Он звучал громко и грозно.

— Но почему вы так во всем уверены? — с мольбой воскликнул Первенец.

— Не говори с ними таким тоном! — взвизгнул Верткий. — Не унижайся!

— Они же закрыты. Их мозги замурованы, и ничего не проникает в них, — добавил Тихий.

— Не будем спорить, — взволновался Первенец. — Мы вернулись. Нас долго не было… Давайте осмотримся, привыкнем друг к другу…

— Нет, не вернулись.

— Эти мысли уродливы и бесформенны. Они не входят в наше сознание.

— Они не нужны Семье.

— Вы не нужны Семье.

Вдруг воцарилось долгое молчание. Оно тянулось, раздувалось, как пузырь, и я не понимал, чем оно вызвано, почему вдруг разом стих этот яростный спор.

— Мы сказали «вы»? — послышался вдруг недоверчивый и испуганный шепот. Но ведь эллы не могут сказать «вы». «Вы» говорили лишь исчезнувшие.

— Значит, перед нами не эллы. Настоящие эллы не возвращаются после исчезновения.

— Мы — Семья, а вы — не эллы. Вы только похожи на них.

— Вы призраки.

— Может быть, вы — бесформенные, что когда-то жили на Элинии, и лишь пытаетесь походить на эллов.

— Вы перестали быть.

— Вы видения, посланные коррами.

— Видите, — вздохнул Первенец, — вам легче принять нас за призраков, за давно исчезнувших бесформенных, за видения, чем усомниться хоть в чем-нибудь.

— У эллов нет сомнений.

— Вы не эллы!

— Наш разум давно победил сомнения.

— Сомнения нужны лишь животным, которые не ведают, где добыть дневной корм.

— У нас нет сомнения. Мысль наша ясна и пронизывает вещи и время.

— Нет, мы раньше тоже думали так, — сказал Первенец, — но потом поняли, что это лишь слепота. Вы слепцы, которые уверены, что темнота во всех их трех глазах — это свет.

— Вы все время восхваляете свое превосходство над животными, — крикнул Верткий. — Мы не животные, мы не животные, повторяете вы. Но вы хуже животных. Вы ничего не желаете знать. Вы не знаете того, что знают даже корры, не имеющие жилищ. Корры хотят помочь вам, а вы не ведаете, что значит стремление помочь кому-нибудь.

— Вы гордитесь, что можете подняться в воздух у Зеркальных стен, — насмешливо сказал Тихий, — но я помню, как сам поднимался. Не вы поднимаетесь, вас поднимает сила, которую вы не понимаете и которую не хотите понять. Чем вы отличаетесь от летучих стражей развалин, которые мечутся и пищат, когда их потревожат?

Мысли гудели нервно и грозно, но не складывались в слова. Я лишь чувствовал, как вибрирующая тишина полнится угрозой и сжимавшейся, как пружина, ненавистью. И если раньше презрение излучали лишь возвратившиеся эллы, то теперь, казалось, что-то изменилось. Похоже было, что щит невозмутимого превосходства, что надежно защищал Семью, начал потихоньку трескаться.

Я чувствовал замешательство членов Семьи. Они не привыкли к возмущению и гневу, они их просто не знали, и их мысли метались растерянно и изумленно. Они понимали, что с ними происходит нечто непривычное. Но они давно отвыкли и от непривычного. Непривычное рождало смятение, но они не знали и смятения. Они не были готовы к столкновению с новыми идеями и чувствами. У них не было против них иммунитета. Когда-то в прошлом веке, когда генные инженеры на Земле еще не умели восстанавливать поврежденный механизм иммунитета, новорожденных, лишенных иммунитета, пытались держать под колпаком, потому что любое соприкосновение с миром бактерий и вирусов кончалось болезнью и смертью.

У Семьи не было такого колпака, кроме привычной уверенности в своем превосходстве, и теперь оно трещало.

— Мы не слепы — это ложь. Мы видим движение светила в небе и сияние облаков. — Кто-то из эллов говорил это медленно, раздумчиво, словно не столько возражал, сколько отвечал сам себе. — Мы видим, что Семья движется сквозь толщу времени в мудром спокойствии. Наша жизнь неизменна, мы изгнали из нее суету и отвратительные настоящему разуму перемены…

— И застыли, — вздохнул Первенец. — Я ведь тоже был членом Семьи…

— Не смей произносить это проклятое слово! — выкрикнул кто-то из эллов, и мысль его клокотала. — Мы не желаем слышать проклятое слово «я»! Уходите в небытие, откуда пришли. Мы не знаем вас. Ваши голоса смущают наш покой.

— Хорошо, — печально сказал Первенец. — Мы уйдем. Мы лишь хотели помочь вам приблизиться к настоящей мудрости…

— Мудрость?! Хороша мудрость — навесить на себя имя, как зверь, стать на четвереньки и с рыком рыскать по развалинам, рыча на себе подобных. Прочь! Убирайтесь, ваша мудрость безумна. Вы вовремя ушли из Семьи, вам не место в ней. Вы не эллы, вы презренные скоты.

— Когда я вспоминал Семью, — тихо прошептал Первенец, — она всегда являлась мне теплыми объятиями братьев, а теперь она щелкает зубами. Мы уйдем, не нужно злобы…

— О, нет! — закричал Верткий. — Мы не уйдем так просто! Не надейтесь, эллы. Мы не дадим вам снова спокойно бродить, задрав к небу свои самодовольные головы. Семья, Семья! Почему вы уверены, что это только ваша Семья, мы имеем на нее такое же право, как вы.

— Не-ет! — взвыли сразу несколько голосов.

— В Семье не могут быть имена!

— В Семье нет места для «я»!

— В Семье не должно быть заразы!

— Семья это Семья.

— Мы не хотим вас!

— Вы не нужны!

— Вы опасны.

— Вы не эллы.

— Вы не имеете права входить в нашу общую мысль и тревожить ее безумными идеями, рожденными в чужих, злобных и темных мозгах.

— Э, нет! — снова бросился в бой Верткий. — Идея имени не безумна, безумна ваша безымянность. Это наши умы, осознав себя, прозрели, а ваши умы жалки и темны. И мы заставим вас понять это. Вы все получите имена, мы вколотим их в ваши головы и глотки, даже если придется для этого их размозжить. Мы выдерем вас из гнусного вашего неподвижного самодовольства…

— Верткий, не надо, — взмолился Первенец, — ты забыл, как сам страдал, когда заново родился?

— Нет, Первенец, я помню! Именно поэтому я не оставлю этих слабых, жалких эллов…

— Брат Верткий любит, чтобы все были похожи на него, — пробормотал Узкоглазый.

— А ты молчи! Ты забыл, как я кормил тебя отборным багрянцем, когда ты получил имя.

— Тихо, не ссорьтесь! — взмолился Первенец.

— Вот что они нам несут — ссоры.

— У них эта злобная свара называется мудростью.

— Они не нужны Семье.

— Пусть ссорятся и грызутся в другом месте.

— Пусть рычат в лесу, вспоминая свои имена.

— Не-ет! — взорвался Верткий. — Мы не уйдем, не надейтесь, что мы дадим вам опять залечь в свое угретое болото!

— Но их много, а нас девять, — пытался возразить Первенец.