Меня бросило в жар. У Генриха есть любовница! Он меня одурачил. «В надлежащее время», – сказал он тогда в Марселе. В надлежащее время мы научимся жить как муж и жена. Неужели вот это он и имел в виду? Что я буду смиренно взирать на то, как он блудит со своей бывшей гувернанткой? Что я стану предметом омерзительных сплетен из-за того, что он превратил наш брак в посмешище?

– Я думала, что ты об этом знаешь, – прибавила герцогиня. – Юноши в возрасте Генриха нередко увлекаются женщинами много их старше, однако со временем подобная страсть угасает. Поверь, как только ты понесешь от него ребенка, он позабудет о своей зазнобе. Впрочем, – в голосе герцогини промелькнули злобные нотки, – к тому времени она в любом случае превратится в дряхлую каргу.

– Насколько же она старше Генриха? – Я оцепенела.

– О, ей не меньше сорока пяти. Надобно отдать ей должное, возраст она скрывает довольно искусно, но все же она вдова с двумя взрослыми дочерьми. Многие утверждают, будто она привлекательна; я же, хоть убей, не могу понять, что в ней привлекательного. Вечно одевается в черное, да еще носит этот уродливый чепец – статуя, бездушная мраморная статуя! Франциск говорит, что у нее вместо глаз монеты. Он не одобряет ее влияние на Генриха.

– Как ее зовут? – спросила я шепотом, боясь услышать ответ, как будто при звуке имени его хозяйка возникнет перед нами во плоти.

– Диана де Пуатье, вдова сенешаля Нормандии. Мы зовем ее Мадам Сенешаль. – Герцогиня выразительно изогнула бровь. – Полагаю, ты также не одобряешь этой связи?

– Не одобряю?! – вскричала я, не в силах сдержаться. – Еще бы! Он не имеет права так со мной поступать! Как могу я понести от него, если он все время проводит в постели своей любовницы?

Едва у меня вырвались эти слова, я тут же пожалела, что не могу взять их назад. Я оскорбила герцогиню. В конце концов, она тоже была любовницей короля.

Герцогиня долгое время задумчиво рассматривала меня, затем отрывисто и четко проговорила:

– Мужчины предаются распутству, а нам, женщинам, надлежит с этим смириться. Однако же никакому мужчине не следует распутствовать в ущерб супружескому долгу. Я, в отличие от нашей Мадам Сенешаль, всегда знала свое место. У короля есть дети, и больше ему не нужно; его брак с королевой Элеонорой заключен по чисто политическим мотивам. Однако же твой брак – иной случай. Будучи вторым наследником Франциска, Генрих обязан произвести на свет сыновей. Дольше так продолжаться не может. Боюсь, нам придется поговорить с его величеством.

– О нет, не надо! Умоляю! – Меня охватила паника. Казалось, все мое будущее зависит сейчас от того, сохраню ли я в тайне свою девственность. – Я не хочу, чтобы еще кто-то узнал… Это… это так унизительно!

– Почему же? Никто тебя в этом не винит.

Я постаралась взять себя в руки. В глубине души я подозревала, что у герцогини есть и свои причины не любить Мадам Сенешаль; возможно, она опасалась за собственное будущее, когда постареет и потеряет расположение короля. В любом случае я не намерена мириться с ролью беспомощной девственницы. Тем более что герцогиня, при ее влиятельности, могла бы оказать мне действенную поддержку.

– Не могли бы вы помочь мне каким-то иным образом? – расхрабрившись, спросила я. – Уверена, что, если нам с Генрихом выдастся возможность проводить какое-то время вместе, он постепенно поймет, что поступал неправильно.

Герцогиня помолчала, пристально разглядывая меня.

– Что ж, – сказала она наконец, – вполне вероятно, и поймет. А нам, женщинам, надлежит помогать друг дружке. – Герцогиня улыбнулась. – Начнем с того, что пошьем тебе новые наряды. Твое итальянское платье, безусловно, весьма оригинально, однако теперь ты должна выглядеть настоящей француженкой. Кроме того, я возьму тебя с собой на охоту, ты будешь почетным членом «маленьких разбойниц». Ты ведь умеешь ездить верхом?

– Да, конечно! – выпалила я. – Обожаю верховую езду!

Правду говоря, мне никогда еще не доводилось участвовать в охоте, однако я привезла с собой из Флоренции великолепное седло, кожаное, с позолотой, и полагала, что буду смотреться в нем весьма выгодно.

– Превосходно. Участие в охоте наверняка привлечет к тебе всеобщее внимание.

– А это хорошо? – робко спросила я, не уверенная, что мне следует стремиться именно к такому результату.

– Лучше и быть не может! – Герцогиня расхохоталась, тряхнув головой. – С тобой, дорогая моя, будет мадам д’Этамп, а уж она знает толк в том, как завлечь мужчину.

Таким образом я проникла в ближайшее окружение короля. На подготовку моих новых нарядов ушло несколько недель, а я тем временем ежедневно практиковалась в верховой езде – на смирной кобылке под флорентийским седлом. Кромка у него была выше, а стремена короче, чем у обычных французских седел, и это, по словам мадам д’Этамп, давало мне дополнительное преимущество: садясь на лошадь, нужно было подобрать юбки так, чтобы стали видны лодыжки.

– У тебя, дорогая моя, красивые ноги, – заметила она и мелодично рассмеялась, – а мужчины ценят возможность хотя бы мельком увидеть женскую ножку.

Думаю, ей доставляло удовольствие школить меня, заботясь таким образом о благе короля.

И вот настал день, когда я вместе с «маленькими разбойницами» отправилась на охоту.

Само это предприятие мне не понравилось. Собаки непрерывно лаяли, мужчины слишком много пили и слишком быстро пьянели, женщины наперебой старались привлечь их внимание. Не порадовал меня и забой дичи, ибо пресловутая «королевская охота» на деле была всего лишь организованной бойней: конюхи растягивали сети кольцом, а загонщики принимались молотить длинными палками по кустам. Вспугнутая дичь – перепелки, фазаны, кролики – попадала прямиком в сети, где их осыпала копьями и стрелами толпа ликующих дам. Предсмертные крики животных, кровь, обильно лившаяся на землю, вызывали у меня тошноту; я не понимала, как такие утонченные во всех прочих отношениях люди могут находить удовольствие в подобном зверстве. Сама я предпочла бы бок о бок с королем честно гнать оленя или вепря, но женщинам такое не позволялось, хотя во флорентийском седле я могла скакать так же долго и быстро, как всякий мужчина. Обыкновенно охота длилась по многу часов, так что мои руки и ягодицы бывали стерты в кровь; однако я, не обращая на это внимания, усердно совершенствовалась в верховой езде, пока прочие женщины тешили свою кровожадность.

И вот как-то утром я дала шпоры кобылке и поскакала вдогонку за королем. Наградой мне, когда я нагнала мужчин, стало безмерное удивление Франциска и неодобрительные взгляды его спутников.

– Позвольте мне сегодня поехать с вами, – сказала я.

– Надеюсь, ты умеешь обращаться с луком и стрелами. – Пристально посмотрев на меня, король кивнул и пришпорил жеребца.

Под заливистый лай гончих, которые почуяли добычу, я поскакала за Франциском, наслаждаясь видом мелькающих мимо деревьев. Низко растущая ветка зацепилась за мою шапочку и сорвала с ее головы, я громко рассмеялась. Пригнувшись к мускулистой шее кобылки, я подгоняла ее, исполненная решимости ни на шаг не отстать от прочих. И вот на краю прогалины я увидела молодую лань, которую загнали собаки. Прижав уши к точеной головке, округлив от ужаса выразительные глаза, она отбивалась копытами от кружащих вокруг нее псов.

Франциск поманил меня. Спутники его, удерживая взмыленных скакунов, глазели с откровенным презрением.

– Она твоя, – промолвил король. – Даруй ей достойную смерть.

Я встретилась с ним взглядом. Мне не хотелось убивать это животное, которое так отчаянно сражалось за жизнь, и все внутри меня противилось этому, однако я подняла лук и наложила стрелу. Дождалась, покуда лань вскинется на дыбы, стремясь увернуться от прыгнувшего пса, зажмурилась и пустила стрелу. Мужчины ахнули в один голос. Напряженную тишину нарушили крики псарей, которые осаживали разгоряченных собак. Открыв глаза, я увидела, что лань лежит мертвая и в груди у нее торчит моя стрела.