— Я уже заявлял суду, что был верен Гитлеру, но он не доверял мне и никогда не сообщал об истинном положении дел.
Утреннее заседание.
Кейтель сообщил, что в его компетенцию входил лишь общий надзор и руководство лагерями для военнопленных, а также о возникшем серьезном споре с Гитлером о передаче полномочий по приведению в исполнение наказания за побег пленных британских летчиков в ведение Гиммлера, что означало для британцев верную гибель. Затем Кейтелем были представлены объяснения по делу Жиро и по делу Вейгана (после его краткого заявления о том, что он не имел отношения к пресловутым «трофейным» экспедициям Розенберга и ни на пфенниг не получал для себя лично никаких трофеев — едва ощутимый, но все же пинок в бок Герингу).
(Подавшись вперед, обвиняемые военные пристально наблюдали за дававшим показания Кейтелем, как будто наступил кульминационный момент его защиты.)
Кейтель заявил, что лишь передал приказ — приказ о содержании под стражей Вейгана и поимке или добровольном возвращении Жиро. (Факт разговора с Канарисом, в котором глава абвера, сославшись на то, что казни — вне нашей компетенции, поручил Кейтелю передать исполнение Гейдриху, Кейтелем упомянут не был.)
Обеденный перерыв. Группировка бывших военных осталась довольна разъяснениями, и Кейтель удостоился самого сердечного приема. Честь вермахта, таким образом, была спасена. Зверская расправа с британскими летчиками, «особая обработка» русских пленных — все это отступало на задний план — Кейтель нарушил кодекс чести офицера, но не попыткой убить своего коллегу-генерала. Дёниц, похлопав бывшего начальника ОКВ но плечу, похвалил:
— Великолепно сработано!
На что Кейтель ответил, что был счастлив наконец получить возможность для представления разъяснений но делу Жиро. Геринг, даже позабыв о пресловутом пинке в бок в связи с «трофеями», также не скупился на поздравления.
Уже наверху, в помещении для приема пищи Дёниц распинался:
— Вы же видите, что никто на этом процессе не гарантирован от оскорбления подозрением! Этот Лахузен — ничтожество. Все эти шпионы — ничтожества. В результате Кейтелю потребовалось четыре месяца дожидаться, пока его доброе имя будет восстановлено. Вот что меня больше всего возмущает на этом процессе.
Методику Кейтеля прокомментировал и Геринг.
— У него другой подход. Он отвечает на каждое предъявленное ему обвинение по отдельности, чтобы избежать перекрестного допроса. Я же всего-навсего обрисовывал свою общую линию, после чего окапывался для перехода к решительному нападению.
Я возразил ему, порекомендовав взглянуть фактам в лицо и признать, что Гитлер — убийца. В одной из газет недавно появилось краткое интервью с женой Геринга. Заголовок гласил: «Фрау Геринг называет своего мужа излишне преданным Гитлеру».Я показал ему эту газету и интервью его жены, в котором она заявляла о том, что Гитлер приказал расстрелять их семью.
— Вот это женщина! Таких встречаешь лишь раз в жизни. Такое люди поймут, — считал Геринг. Мы продолжили разговор на эту тему, но стоило мне коснуться того, допустимо ли убивать женщин и детей, как снова наша беседа зашла в тупик. Геринг утверждал, что в какой-то степени еще мог понять мотивы, заставлявшие Гитлера уничтожать русских военнопленных, евреев и политических противников, но у него просто не умещается в голове, что Гитлер вполне осознанно отдавал приказы об уничтожении женщин и детей. Это был, пожалуй, единственный пункт, который мог поколебать его понятие «рыцарского благородства».
Я решил копнуть чуть глубже и высказал ему напрямик, что он, хоть и неплохо разбирается в людях, понятия не имеет о психопатологии. (Этого Геринг отрицать не стал, поскольку амнезия Гесса полностью подтвердила мою правоту.) И Гитлер, и Гиммлер — психопаты, утверждал я, хотя весьма церемонно выражались на приемах и раутах. В отношении Гиммлера Геринг готов был со мной согласиться, но стоило ему попытаться применить эту версию к Гитлеру, как тут же происходил сбой. И снова он шлепал себя по лбу, будто пытаясь зримо представить себе, как Гитлер совершал все эти деяния. Я предложил ему попытаться вообразить себе следующую ситуацию: Гитлер, одержимый антисемитизмом и абсолютно не терпевший никаких возражений, в конце концов говорит Гиммлеру: «Вот что, ты разберись там с ними, мне наплевать, как именно! И слышать больше о них не желаю!» Минуту поразмышляв и, судя по всему, весьма отчетливо представив своему внутреннему взору подобную картину, все же признал, что, вероятно, все именно так и было.
Я снова заговорил о его позиции на момент крушения нацизма. Он напомнил мне свои слова о том, что предпочел бы сдаться американцам, но не русским и не англичанам, хотя и те, и другие, и третьи были равноудалены от его замка под Берхгесгаденом, где он обосновался после своего освобождения бойцами его воздушно-десантного полка. Он признал и то, что, будучи в большой обиде на Гитлера, готов был к сотрудничеству с американцами.
— Тогда они могли заполучить Германию задешево. Большинство самых видных функционеров было готово сотрудничать с ними. И процессы по делу военных преступников шли бы куда более гладко, если только мы стали бы сотрудничать… Но после того, как вы взяли в плен и отдали под суд меня как военного преступника, тогда…
Было видно невооруженным глазом, что замысленная им сделка предполагала и рыцарское обращение с поверженным полководцем; да вообще, было просто неприличноотдавать его под суд как военного преступника. Он был готов к сотрудничеству в выявлении виновников зверского умерщвления женщин и детей, но в данных обстоятельствах все же предпочитал хранить верность своему фюреру.
6 апреля. Перекрестный допрос Кейтеля
Утреннее заседание.
Сэр Дэвид Максуэлл-Файф подверг Кейтеля перекрестному допросу. Им было предъявлено суду письмо Кейтеля полковнику Эймену, в котором бывший начальник ОКВ заявлял, что он — солдат, ответственность же за террористические и противозаконные акции целиком лежит на Гитлере.
(Когда зачитывалось вышеупомянутое письмо, Геринг презрительно сказал Дёницу: «Жалкий слабак». Чуть погодя он произнес еще одну фразу: «Эта мелкая невинная овечка не желает иметь ничего общего с партией! Прояви он хоть чуточку антипатии к национал-социализму, он бы и минуты на своем посту не оставался бы!»)
Входе перекрестного допроса Кейтелю были предъявлены серьезные обвинения в казнях лиц, обвиненных во вредительстве, репрессиях, которым подвергались члены семей лиц, добровольно сражавшихся на стороне союзников, расстрелах совершивших побег заключенных и других нарушениях прав человека. Кейтель вынужден был признать, что подобные акции действительно имели место и что им, несмотря на его внутреннее несогласие с вышеупомянутыми акциями, подписывались соответствующие приказы.
Когда он вернулся на свое место на скамье подсудимых, Геринг раздраженно спросил его, почему он не дал надлежащего отпора и не сослался на то, что и союзники не церемонились со всякого рода вредителями и саботажниками. Явно расстроенный Кейтель ответил:
— На это еще будет время.
— Но сейчас был самый удобный момент упомянуть об этом, и вы его упустили! — не отставал Геринг.
Раздосадованный Кейтель, откинувшись на спинку стула, не стал отвечать, и не менее раздосадованный Геринг продолжал:
— В этом документе нет ни слова о расстрелянных матерях! Почему вы не читаете передаваемые вам для ознакомления документы?!
Кейтель, не отвечая и даже не глядя в сторону бывшего рейхсмаршала, замкнулся в ледяном молчании. Когда адвокаты продолжили предусмотренное порядком заседания перечисление фамилий свидетелей и документальных доказательств, Геринг разразился проклятиями в адрес тупых адвокатов, недогадливости самого Кейтеля, представителей обвинения, а заодно и всего остального мира.
