Иван Разбой – инженер Иван Разбой – был известен в институте своей добросовестностью. Был он родом из крестьянской семьи, из тех, кого принято называть «куркулями». Когда младший сын (в семье детей было семеро) изъявил желание учиться в городе, родители не стали чинить препятствий, а прикупили ему небольшой домик в городском частном секторе. После смены эпох, домик помогал Ивану пережить трудные времена: Разбой выращивал на приусадебном участке картофель, который бойкая соседка продавала потом на рынке.
Видимо, эта крестьянская жилка сказалась и в его научной добросовестности. Как-то раз начальник Разбоя задумал поставить грандиозный эксперимент. В эксперименте было заложено тридцать серий по двадцать образцов в каждой. Всего, сами понимаете, шестьсот образцов сверхпроводящей керамики. И вот наш Иван два месяца кряду растирал, «давил» на прессе «таблетки» и запекал в лабораторной печи, запекал и растирал…
Но сейчас душевный покой инженера был нарушен. Причиной были странные сомнамбулические состояния, в которые он в последнее время стал впадать в самых неподходящих местах, очень часто прямо на работе. Его и так угнетало, что он переставал быть самим собой, но, кажется, за спиной сотрудники уже обменивались на его счет странными взглядами. И ни к кому не обратишься с бедой, разве что к доктору. Но докторов Иван остерегался, сказывалась крестьянская натура.
Но именно Ивану с его «глюками» суждено было стать началом цепочки удивительных событий, объединивших одним общим делом людей из совершенно разных миров.
Шел он однажды к Марку Самохвалову, поболтать. В темном и низком институтском коридоре повстречал унылого Андрея Дубовика, по кличке Дубовичок Радиоактивнейший. На самом деле, того уже давно отправили в длительный отпуск за свой счет, и зачем он временами наведывался в храм науки, оставалось загадкой.
– Привет, ты как? – спросил Разбой просто чтобы поздороваться.
Выглядел Дубовичок излишне энергично, глаза блестели, одет неважно.
– Дела серьезные. Знаешь, с какими людьми я завязался? Про сеть магазинов «Копенгаген» слышал? Я им всё делаю. Перешиваю чипы в кассовых аппаратах, чтобы сами обнулялись, когда надо, чтобы никакие проверки…
– Да? – Иван понял, что с Дубовичком ему говорить не о чем. – И много платят?
Вопрос Дубовичку не понравился.
– Я ведь только сон, – как-то буднично, ни с того ни с сего сообщил Дубовичок Радиоактивнейший.
– Как это?
Разбою подумалось: «А вдруг и Дубовичок себе снится? А то ведь временами и не знаю – сплю я или бодрствую?»
– Я – сон. И ничего больше. И никого не боюсь! Понял?
Дубовичок нарочито хохотнул и, не видя больше причин задерживаться, пошел своей дорогой.
«Случай у человека тяжелый, – пожал плечами Иван. – Ему бы к психотерапевту… А мне куда? Да, я же к Самохвалову».
На улице валил снег и хлестал ветер. Снег падал в лужи, оставленные вчерашней оттепелью, и превращался в ржавую кашу, в месиво. Всё это летело фонтанами из-под колес машин, хлюпало под ногами прохожих, которые упорно, словно безумные кондитеры, месили и месили тесто какого-то на редкость несъедобного пирога. Месили, чтобы его отведал тот, кто из года в год насылает на город такую погоду в начале ноября.
Марк Самохвалов был в своей рабочей комнате на четвертом. И угрюмо смотрел в окно на серый мир. Всю жизнь Марк боялся всякого рода неприятных событий, как то: служба в армии, война, неизлечимая болезнь. Боялся перехода, зависания, когда еще не уверен, но уже подозреваешь, что жизнь твоя переменится. Однако оказавшись в гуще событий, Марк обретал иное состояние души, переставали его волновать необычность и опасность. Но сейчас всё казалось скучным, хлюпающим каким-то, как этот грязный снег за окном.
Мысли о собственном сумасшествии, коллективном помешательстве в этой комнате, или о пресловутом психотронном оружии больше не занимали Марка. Он больше не видел никакой трагедии в собственном раздвоении. Даже успел привыкнуть к тому, что его двойник – большой человек. Уже никаких сильных эмоций это не вызывало. Марк старался не задаваться вопросом – кто же он на самом деле. Просто теперь ему с этим жить. Вот и всё.
Дверь распахнулась, и в комнату, диковато озираясь по сторонам, шагнул Иван Разбой.
– Опять я здесь, дюк, – огорченно произнес он. – Ну что ты будешь делать.
Иван развел руками, уже привычно уселся за стол у компьютера.
– Сон, значит, – так же привычно стал рассказывать Разбой. – Вообразите, дюк, мое положение. Наяву кому сказать – сочтут чудаком. Так я хотя бы во сне пожалуюсь. Хотел сегодня излить душу Пимскому, так дома не застал. Забавное дело – жаловаться на сон в ином сне… Вообразите, дюк, снится мне, что я – некий Скирд, дружинник царя Ашоха. И вот вызывает меня их верховный жрец, Агот… Имена одни чего стоят, я наяву таких слыхом не слыхивал. И отправляет меня в поход… За чем бы вы думали?
– За эликсиром жизни, – угрюмо произнес Самохвалов.
– Откуда вы знаете? Впрочем, да, сон. Так, значит, вы всё знаете про последний поход? Вот беда, и здесь мне не найти сочувствия…
Марк потянул из пачки сигарету, неловко чиркнул спичкой – раз, другой. Наконец закурил и, выпустив клуб дыма, осведомился:
– А младший храмовый жрец по имени Иу-ти? В государстве Аату-а?
– Мерзейшее название! Дюк, вся беда в том и заключается, что каждую ночь я делаюсь кем-то иным, новым, и этот новый помнит всё о тех, предыдущих, которые погибли в последних походах! Да, я же там каждый раз погибаю! Хоть и во сне, а всё же неприятно.
– М-да… – Марк думал о чем-то своем. – А скажи, голубчик, фамилия Веров тебе ни о чем не говорит?
– Веров? – Иван почесал в задумчивости щеку. – Веров. Веров… Нет, дюк, ни о чем не говорит. Впрочем… Но это же не из области сновиде…
Разбоя качнуло так, что он чуть не слетел со стула. Он в недоумении огляделся.
– Марк, а как я сюда попал? Вот хрень, опять у меня помутнение.
– Не бери в голову.
– Здесь на меня уже косятся. Что делать?
– Спроси об этом Гриню, он тут умный, пусть посоветует какие лекарства.
– Вспомнил, я же к тебе и шел. Кстати, встретил Андрюху Дубовичка…
– Дуб он, а не Дубовичок, – машинально поправил Самохвалов. – Большой, ветвистый, твердый, как все дубы.
– Говорит, что он сон.
– Прикалывается. Соврет – дорого не возьмет.
– На полном серьезе говорит. Нет, серьезно, так и заявил: «Я – сон». Как это понять? Может быть, он тоже снится самому себе, как со мной случается?
– Еще один феномен на мою голову, – сказал Марк. – Ты что, Победитель, Дуб-Дубыча не знаешь? Прикалывается, чтобы другим было так же фигово, как ему.
– Его-то я знаю. Я не знаю, что со мной, – ответил Иван. – Думал у тебя спросить…
– Зачем тебе знать это? Жизнь длинная и небезопасная. Вот и живи. Ты ж у нас Непобежденный Реальностью Победитель – вот и побеждай, – обрубил дискуссию Марк.
Иван Разбой обиделся. Молча поднялся и пошел из комнаты.
– Постой, Ваня, – крикнул ему вслед Самохвалов. – Не обижайся, у меня самого дела хуже некуда. Ты новый роман Верова уже читал?
– Ветрова? Детективщика?
– Константина Верова. Фантастика. Недавно книга вышла.
– Нет. Марк, по фантастике это ж ты главный спец, я больше детективы…
Дверь за Разбоем закрылась. Марк ещё некоторое время курил, расхаживая по комнате, а затем чуть ли не бегом кинулся к Григорию Цареграду.
Тот был на месте – в своем полубоксе-полуподвале. Попивал чаёк и созерцал дисплей компьютера, на котором то рисовались, то рассыпались калейдоскопические узоры.
– Бездельничаешь? – поздоровался Марк.
– Медитирую, – пояснил Гриша, указав чашкой на дисплей. – Хорошая программка получилась. Наблюдай и лови нирвану. Каждому гражданину по личной нирване, большой и увесистой.
– Есть новости. Как говорится, всё страньше да чудесатее… Разбой, Победитель наш, стал видеть чудные сны.
Марк сделал эффектную, как ему казалось, паузу в ожидании вопроса. Но Цареград молчал и невозмутимо смотрел на дисплей. Про сны Ивана наяву он знал. Что может быть чуднее их?
