– Вы хотели сделать, как у нас, в Германии?

– Ваш опыт нам не годится… Мы привыкли к законности, к порядку.

– Гитлер принес Германии порядок!

– У нас так не пройдет… Про Францию говорят, что ее образуют сорок миллионов французов… Ничего подобного! Франция распадается на сорок миллионов французов. Вы просто не представляете нашей политической пестроты.

– У нас тоже масса партий, политических групп и группок.

– О-ля-ля! Не стоит сравнивать. Кривые улички Парижа помнят еще королей и их министров в напудренных париках, членов придворных партий. А сейчас по тем же уличкам ходят сторонники Троцкого, которые собираются строить коммунизм на основе самой передовой науки… А есть другие сторонники Троцкого, которые приносят огненные жертвы германскому богу Одину. По тем же парижским уличкам бегают коммунисты – сторонники Сталина, и другие коммунисты, которые тяготеют к германскому нацизму, и коммунисты-демократы. А есть еще и анархисты, у всех них отдельные организации… Анархисты то ли десяти, то ли двадцати направлений, и все они воюют друг с другом. А есть еще и социал-демократы примерно двенадцати разных направлений.

– Ну есть же какие-то общие правила…

– У вас есть, а вот во Франции – нет!

Франсуа Селье засмеялся, откровенно довольный тем, какая Франция особенная, отпил немного вина. Он огляделся с такой гордостью, будто сам придумал все эти организации, несущиеся в бешеном танце.

– Но вы-то кто? – спросил Петя. – Вы – фашисты?

– А кто такие фашисты? Одни из нас хотят сделать так, как в Италии, – там фашизм вырос из социализма.

– Социализма?! – изумился Петя.

– Вас это так удивляет? Когда Муссолини спросили, в чем суть его движения, он рявкнул: «Это улучшенный вариант социалистической революции в России!» А его самая любимая женщина была анархистка из богатой еврейской семьи, Анжелика Балабанова.

– У Муссолини было множество любовниц, – внес уточнение профессор.

– Но не все любовницы имели на него влияние, а Балабанова имела, – проницательно заметил Франсуа. – Так вот: одни фашисты хотят сделать, как в Италии. Другие – как в Испании, у генерала Франко. Это тоже фашизм, но скорее аристократический, чем социалистический. Третьи хотят восстановить монархию и сделать, как в Венгрии у адмирала Хорти. А есть и такие фашисты, которые ближе все-таки к нацизму. Между прочим, это почти коммунисты.

– У нас тоже есть нацисты, которые вышли из коммунистов… Мы их называем «бифштексы».

– Почему «бифштексы»?!

– Потому что они коричневые сверху и красные внутри, – заулыбался Вальтер.

Франсуа хорошо, весело засмеялся. Профессор гулко захохотал. Петя зябко повел плечами: рушился еще один важный для него стереотип.

– Удивляетесь? – отнесся именно к нему Франсуа. – А коммунист Жак Дорио, сын рабочего, давно хотел создать Народный фронт: всех левых объединить. Он и Сталину это предлагал. Как вы думаете, почему отказал Сталин?

Петя пожал плечами. Он уже ни в чем не был уверен.

– А потому, что коммунисты Франции – в основном сторонники Троцкого. Сталин боялся такого фронта… И тогда рабочий сын Дорио все равно создал левый Фронт, – и националистический, и социалистический одновременно… Такой… «бифштексовый». Его тут же исключают из коммунистической партии. Ведь наша компартия – давно на содержании Коминтерна, то есть Советского Союза. Что в Москве скажут – то и сделает.

– С такими фашистами у вашей организации нет ничего общего! – уверенно тряхнул профессор полуседой гривой.

– Конечно, нет… Я просто объясняю молодым людям, до чего все не так просто в Прекрасной Франции.

– Так чего же вы хотели? Вы, именно вы? Ваша организация? – Вальтер даже подался вперед, он чуть не пронес кусок жаркого мимо рта.

– Мы хотели, чтобы правительство ушло… И передало власть нашим лидерам – таким, как граф де ла Рокк…

– Де ла Рокк? У нас писали, что он фашист и аристократ…

– И то и другое – чистейшая правда. Граф де ла Рокк – из старой титулованной семьи, его предки служили королям. Он не сделал потрясающей карьеры, дослужился до скромного чина подполковника… Но трудно описать, какой моральный авторитет он имеет.

И вы правы, он фашист, сторонник объединения нации, а не споров и ссор всех со всеми. Когда де ла Рокк позвал офицеров, тридцать тысяч человек стояли на площади перед резиденцией правительства, Бурбонским дворцом. Правительство заседало, депутаты толкали речи… А сами бросили на нас полицию. И мы ушли… Мы французы. Мы не хотели стрелять в других французов.

Франсуа усмехнулся. Усмешка получилась нехорошая.

– Вот, посмотрите… Этим мы остановили полицию…

Профессор жизнерадостно ухмылялся. Вальтер взял тяжелую трость, осмотрел… Недоуменно пожав плечами, передал Пете. Петя тоже не очень понимал, как такой тростью можно остановить вооруженных людей. Он вернул трость Франсуа, сделал вопрошающее лицо.

– А вот…

Франсуа Селье нажал незаметную кнопочку, на конце трости выскочило изогнутое лезвие самого устрашающего вида.

– Такими бритвами стоящие впереди подрезали поджилки лошадей… Лошади падали, сбивали других, мешали добраться до нас. Но мы не убивали полицейских! Полицию стали убивать красные, когда их отряды вышли на улицы. А мы ушли.

– Вы сами отдали власть! – выкрикнул Вальтер. – Надо было войти во дворец, разогнать правительство и создать свое.

– Мы во Франции, господа. У нас – законность. Мы не хотим гражданской войны. И так левые газеты призывали всех французов выйти на демонстрации под лозунгом «Против фашизации демократического государства».

– Тогда образовался левый «Народный фронт», – пожал плечами Вальтер. – «Народный фронт» взял власть, которую вы сами выпустили из рук!

– Да. Но мы не допустили гражданской войны. Что такое гражданская война, пусть лучше расскажет нам русский.

Селье кивнул головой в сторону Пети. Петя помотал головой:

– Гражданскую войну я помню плохо… Я был тогда еще совсем маленький…

Но Петя отлично помнил, как висели люди на деревьях по всем бульварам Севастополя, как их убивала пьяная дикая вольница. Он понимал логику, по которой надо было любой ценой предотвратить нечто подобное.

Прислуга стала разносить жаркое. Профессор наливал себе вина… Петя видел, что тут каждый наливает и пьет, что хочет, независимо от остальных. Он налил себе рубинового вкусного вина: не выпить хотелось, а пить.

– У нас тоже была гражданская война, – опять возразил Вальтер. – Она длилась долго, с самого конца мировой войны и до прихода к власти Гитлера… В конце концов мы ее выиграли: не дали красным захватить власть.

– Тогда и у нас была гражданская война… Французская гражданская война… только она получилась очень короткая, всего недели на две. Мы просто стояли… Стояли и молчали. Стоим, курим, а у каждого на правой руке плащ, и под плащом угадывается ружье… Некоторые и открыто ружье держат, но никто не стреляет. Стоим, смотрим…

Франсуа усмехнулся; ухмылка опять получилась недобрая. Петя почувствовал, что он бы сто раз подумал перед тем, как подойти близко к вооруженному Франсуа. Очень хорошо, что это «свой».

– А на мостовой проведена белая черта, мелом, – продолжал Франсуа. – Толпа остановилась у черты… Орут, красными тряпками махают! «Долой!» – кричат – «Долой белогвардейских горилл! Да здравствует социалистическая республика! Долой правых! Долой!». А черты никто не переходит.

– А если бы перешли?

– Тогда мостовые Парижа опять окрасились бы кровью французов. Как в далеком тыща восемьсот семьдесят первом. Но в том-то и дело – черты красные не перешли.

– Но власть вы им отдали! Это главное.

Франсуа развел руками.

– Пока отдали. Правительство Леона Блюма даже запретило наши организации. А мы их тут же опять создали под другими названиями.

Профессор весело захохотал.

– Этих ребят не уничтожишь!

– Да! – Франсуа говорил с явной гордостью. – Граф Жан-Франсуа де ля Рокк создал организацию из шестидесяти тысяч членов. Организация разбита на отряды, и у каждого – свой склад оружия. Все шестьдесят тысяч готовы выйти на улицы по приказу своего руководства. Мы отобьем любую атаку красных. Но мы не хотим стрелять во французов.