– Меня заверили, что никакого шума не будет, – сказала она вполголоса.
– Я это подтверждаю, – ответил я холодно. – Ключ от двадцать второго номера?
Она протянула мне ключ с тяжелой деревянной биркой.
– Второй этаж, – добавила она ненужно мне в спину: я уже поднимался по лестнице.
Перед дверью двадцать второго номера я остановился и прислушался. Было тихо, лишь легонько сопел насморочным носом агент полковника. Я осторожно вставил ключ в скважину и повернул. В номере было темно. Я закрыл за собой дверь, оставив агента в коридоре, чиркнул спичкой и зажег неяркий свет. Мисс Милвертон не проснулась. Я минуту или две рассматривал знакомое лицо, такое беззащитное в полутьме. Во мне шевельнулась жалость, и я поспешно подавил это неуместное чувство, шагнув к кровати и бесцеремонно схватив молодую женщину за плечо.
Она вскочила и уставилась на меня испуганными круглыми глазами. Я любую секунду был готов зажать ей ладонью рот, но она резко выдохнула несколько раз, пытаясь выдавить из себя крик, после чего замерла и сипло спросила:
– Кто вы?
Я молчал.
Она высвободила руку из-под одеяла, которым инстинктивно закрылась, нашарила на столике очки и нацепила на нос. Взгляд ее приобрел более осмысленное выражение.
– Ах, это вы, – проговорила она.
– Вы ожидали кого-нибудь иного?
– Я сейчас закричу, – поспешно сказала она.
– Действуйте, – предложил я и, отступив, сел в кресло. – Я с удовольствием понаблюдаю.
Она открыла рот, но не издала ни звука. Не знаю, что там она вообразила, но, кажется, ее мнение обо мне полностью отражала написанная диссертация. Какие мерзости на мой счет представились ее воображению, неизвестно, но рот она закрыла и уставилась на меня с такой ненавистью, что мне опять захотелось ее пожалеть.
– Одевайтесь, – предложил я, старательно игнорируя это чувство.
– Что вы задумали?
– Одевайтесь, или я выволоку вас на улицу в ночной сорочке. Сегодня холодная ночь, вы рискуете простудиться.
Она смотрела на меня, не веря ушам.
– Может быть, вы все же на несколько минут выйдете? – наконец спросила она.
– Нет, – ответил я. – Можете не стесняться. Я врач, и мне часто приходится видеть раздетых женщин. Вряд ли вы сумеете поразить меня своим прекрасным телом.
Она покраснела и поправила очки.
– Даю вам десять минут, – сказал я и достал часы из кармана.
Мисс Милвертон побелела так, будто увидела револьвер. Мои часы явно напоминали ей о неприятностях. Она нерешительно вылезла из постели и начала лихорадочно одеваться, то и дело украдкой посматривая на меня. Право же, если бы она так не спешила, она бы оделась гораздо быстрее. Наконец она зашнуровала ботинки и выпрямилась. Одежда прибавила ей уверенности в себе, она, уже не боясь меня и моих часов, подошла к туалетному столику и взяла щетку для волос.
– Что вы хотите от меня? – спросила она, приводя в порядок волосы. – Ночью вломиться в спальню к даме…
– Вы не дама, – сказал я. – Вы собирательница гнусных слухов и распространительница клеветы. Вас, дорогая моя, надо бы вымазать дегтем да обвалять в перьях, только я, к сожалению, не такое чудовище, каким вы пытаетесь меня вообразить. Ну чего вы добивались своей мерзкой диссертацией? Рассказать моей жене, что я швыряюсь ботинками в горничных и гоняюсь с ножом за кухаркой? Можно подумать, моя жена три года жила в кошмаре и не видела его, а вы любезно открыли ей глаза!
– Ваша жена вас бросила!
– Не радуйтесь, дорогуша. Мою жену позабавил ваш пасквиль, и она не поверила ни единому слову.
– Но она уехала!
– Зная вас, я удивляюсь, что вы не начали утверждать, будто я убил жену и закопал ее в подвале. Впрочем, вы додумались бы до этого примерно через месяц. Когда миссис Ватсон вернется из путешествия, мы с ней над этим посмеемся.
Мисс Милвертон глядела в зеркало, поправляя выбившуюся прядь. Потом она очень эффектно повернулась, и я увидел в ее руке сверкнувший серебром пистолетик – одну из любимых нашими дамами безделушек.
– Довольно разговоров! – звонко проговорила она. – Извольте выйти из моей комнаты!
– Не изволю, – отозвался я и намеренно презрительно похлопал в ладоши: – Браво, моя дорогая, в вас пропадает великая актриса. Пожалуйста, произнесите какой-нибудь монолог.
Она надеялась, что я испугаюсь ее хлопушки, и заметно смутилась. А ведь она заметно похорошела с той поры, когда я впервые увидел ее, подумал я. Теперь ее не назовешь серой мышкой. Почему она не влюбится в какого-нибудь молодого идиота, забыв о Верити, которая в свое время помыкала ею как рабыней? Или моя скромная персона ныне и присно будет служить ей великолепной иллюстрацией того, что все мужчины – подлецы и мерзавцы?
– Ваша игрушка хотя бы стреляет? – осведомился я.
Ее рука дрогнула. Я не такой уж проворный человек, однако же быть пораненным пусть даже и крохотной пулькой мне не улыбалось, и я успел поймать женщину за руку и выбить пистолет раньше, чем она вспомнила о предохранителе.
На шум дверь приоткрылась, и в небольшую щель просунулся покрасневший нос моего сопровождающего. Крепко держа мисс Милвертон за руку и намеренно причиняя ей боль, я потащил ее к выходу.
– Я буду кричать, – процедила она сквозь зубы.
– Только попробуйте. – Я показал ей свой старый армейский револьвер, который только что вытащил из кармана, и ткнул ствол ей в бок. – Только вздумайте выкинуть какую-нибудь глупость.
Теперь она испугалась по-настоящему и безропотно пошла вместе со мной вниз.
В кэбе она забилась в угол и затравленно поглядывала, куда мы едем. Вряд ли она узнавала улицы, по которым мы ехали, я не предполагаю в ней такое знание ночного Лондона, однако район, куда мы в конце концов прибыли, испугал ее невероятно. Я ее вполне понимаю. Если бы я был таким мерзавцем, каким она меня воображала, эта улочка, где на каждом шагу были непотребные матросские кабаки и притоны, стала бы для нее преддверием преисподней. Однако я не собирался причинять ей зла. Я даже не сердился на нее. Она раздражала меня, эта серая мышка, но мстить ей за то, что меня бросила Мэри – зачем? Мисс Милвертон совсем не была виновата в этой беде. Она послужила катализатором, это правда, но могло бы произойти что-то иное, что открыло бы Мэри глаза на мою самодовольную тупость.
Тем не менее мисс Милвертон следовало бы проучить. Она шествовала по жизни, руководствуясь сюжетами романов, где героини проносили свои принципы и свою непорочность нетронутыми сквозь самые невероятные приключения, где в конце концов торжествовало и процветало добро, а зло неизменно наказывалось. Такое понимание жизни рано или поздно должно было завести ее в большую беду. И так как я почему-то воспринимал ее как шкодливую юную родственницу, я должен был о ней позаботиться. Прежде всего ее следовало как следует напугать, чтобы она ощутила цену жизни и свободы, а уж потом показать ей новые цели, ради которых стоило жить.
Страшный грязный дом, куда я ее привез, наполнил ее таким ужасом, что по узкой скрипучей лестнице мне пришлось тянуть ее на руках. Вульгарная, но нищая обстановка уже не могла ничего дополнить в ее состоянии, но она не упала в обморок, хотя и была очень близка к нему. Ужас парализовал ее, и только глаза жили на белеющем лице.
– Пожалуйста… не надо, – выдавила она из себя шепотом, и это могло тронуть даже бессердечного негодяя.
К сожалению, бессердечным негодяем я не был. Я ушел, оставив ее на растерзание ужасу и моим помощникам. Помощниками были трое актеров из прогоревшей труппы одного провинциального театра: мистер и миссис Джордж Вильерс (Вильямс на самом деле, но кого это волнует), а также брат миссис Вильерс Питер Кейн. Самым ценным в них было то, что они обладали отличным чувством юмора, а также, что немаловажно, чувством меры. Я объяснил им, что фактически они участвуют в преступлении – похищении женщины, но они согласились за солидное вознаграждение, частью которого стали оплаченные билеты в Америку. Для успокоения их совести мне пришлось полностью посвятить в мои планы.
