– Пойдешь со мной, Брайон? – спросил Тревис, когда эмот осторожно поставил его на ноги – тяжелые ботинки почти нежно коснулись высокого стапеля.
Брайон словно бы на минуту задумался, и в какой-то миг Тревису показалось, что широкие брови спутника сдвинулись к веснушчатой переносице, точно тот и вправду размышлял.
– Нет, спасибо, Тревис. Я лучше тут посижу. – Он указал на зал для эмотов. – А ты закажи себе сухой мартини – заслужил, за четыре-то года без свиданий.
Неужели в реплике Брайона была ирония? Тревис раздумывал над этим, когда брел в другой угол бара и ждал, пока его усадят за столик. Нет, невозможно: эмоты часто обладают очень высоким эмоциональным интеллектом, оттого-то они всегда понимают, чего ты от них ждешь, но умение замечать иронию и комизм ситуации – это далеко за пределами их возрастного умственного развития, который навсегда зависает на уровне семилетнего ребенка. У некоторых «взрослых» – у Тревиса была парочка таких знакомых – умственный возраст их эмотов оказался несколько выше, но большинство все равно косо смотрело на такие вещи – словно на какой-нибудь особый вид растления малолетних.
Подобные мысли здорово угнетали Тревиса, когда он ждал, пока его усадят за столик. Думать об эмотах, да еще в таком контексте, в тот момент ему совсем не хотелось – он должен был вспомнить подзабытый за четыре года опыт поведения на свиданиях. Однако когда любезный официант пригласил его устроиться в элегантном кресле и поставил перед ним бокал мартини с водкой размером с вазу, Тревис постепенно начал успокаиваться. И даже принялся с любопытством наблюдать за новой разновидностью раболепия и преклонения перед посетителями, культивируемой в «Ройялтоне». Сиденья для «взрослых» всегда различались по цвету согласно статусу тех, кто будет на них сидеть. Для щедрых состоятельных клиентов стояли высокие троноподобные стулья со спинкой, с пурпурной обивкой, для не столь состоятельных и засим менее важных – с красной, и так далее; вплоть до провинциалов, которые нет-нет, да и забредут сюда поглазеть на шик и блеск мегаполиса, – для них в отдаленном углу имелась резервация из небольших стульев с белой обивкой. Теперь то же самое попытались устроить и для эмотов. Но поскольку последние отличались гтгантскими размерами и их было явно меньше, рассаживать эмотов по отдельности в соответствии со статусом их «взрослых» оказалось делом весьма проблематичным. Так что официантам, обслуживающим зал для эмотов, приходилось дожидаться, когда их коллеги усадят «взрослого», и уж потом заниматься своими «клиентами».
Тревиса порадовало, что Брайону предложили пурпур, и он как раз начал придумывать, как лучше преподнести Карин этот последний случай манхэттенского потребительского безумия в виде анекдота, когда перед ним появилась она сама. Тревис вскочил, усадил ее, и, без лишних слов, тут же принялся расписывать нелепости «Ройялтона». Карин, ни капли не смутившись, громко хохотала, когда Тревис разоблачал уловки пятизвездочного отеля. Тревис уже было собрался опрометчиво выложить ей пикантную историю про некую кинозвезду и целую армию ее эмотов, размером с футбольную команду, но сдержался.
– Что-то я разошелся, – спохватился он. – Не даю тебе слова вставить – а главное, до сих пор не сказал, как вы обе сегодня фантастически хороши.
Последнее, как и ожидалось, немедленно возымело действие. Карин покраснела и кокетливо встряхнула головкой с обезоруживающей, совсем девичьей, улыбкой и подалась вполоборота к Джейн. Хотя ее подруга-эмот в тот момент находилась метрах в пятнадцати от них и, казалось, была поглощена разговором с Брайоном, она подняла голову и тоже улыбнулась. Значит, подумал Тревис, у них отличная телепатическая связь – и это хороший знак. Конечно же Тревис сказал не просто комплимент, но Чистую Правду. Ибо не был бесстыжим льстецом, и потом – Карин в самом деле выглядела потрясающе. На ней было черное шелковое платье-футляр с интересным, асимметрично скроенным лифом, густые белокурые волосы она убрала наверх, а единственное ее украшение – тяжелое серебряное ожерелье – Тревис запомнил еще с винной дегустации в Сохо. Обернувшись к Джейн, он не преминул заметить, насколько замечательно сидело на ее куда более крупном теле платье такого же покроя.
– Скажи, так для кого изначально был придуман этот фасон – для Джейн или для тебя? – Это замечание тоже было встречено радостным заливистым смехом.
Если в «Ройялтоне» все прошло хорошо, то, когда компания выбралась на улицу и разместилась в грузовом такси, чтобы ехать в центр, дальнейшее и вовсе, как сказал бы сам Тревис превзошло самые лучшие ожидания. В самом деле, ситуация была из тех, которые запоминались на почти инстинктивном уровне, и все – «взрослые» и эмоты – интуитивно чувствовали это: «взрослые», интеллектуально развитые, рационально мыслящие, благоразумные, и эмоты – физически крупные, чуткие и любящие, но оставь их одних на безжалостных улицах мегаполиса – и они не продержатся и пяти минут.
Все четверо чувствовали себя в компании остальных настолько непринужденно, что очень скоро стали зарождаться синтаксис и грамматика неповторимого жаргона компании. Брайон, по своему обыкновению, глазел в окно на пролетавшие мимо темнеющие улицы и дома, в которых зажигались огни, и вдруг заметил человека, катавшегося на роликах.
– Ого! – воскликнул Брайон. – Смотрите, какой он шустрый на высоких каблуках!
Карин и Джейн засмеялись, и эмоты обменялись крепким рукопожатием – кажется, этим их физический контакт друг с другом и исчерпывался. С тех пор фразочка «какой шустрый!» стала их излюбленным выражением, которое они долго смаковали, прокатывая на языке, прежде чем произнести, – точно дегустировали какой-нибудь особо редкий сорт Тревисовых «хороших вин».
Ресторан, выбранный Тревисом для продолжения вечера, «Ше-Ше», с его тяжелой лионской кухней, не совсем подходил для свидания; так что он еще раз все тщательно продумал, вспомнил то немногое, что знал о Карин, даже потрудился позвонить Ариадне и осторожно задать несколько наводящих вопросов, и в итоге из двух столпов идиотии – «Ройялтона» и ресторана «Бауэри» – решил выбрать оба. Правда, в «Бауэри» он не сможет курить, а значит, будет нервничать; зато там есть о чем пошутить, а шум и яркость красок придадут ему уверенности в себе.
Они выбрались из такси. Вечер выдался ясным; по ночному небу, изрезанному крышами домов, колоннами, антеннами и емкостями для воды, переделанными под комнаты для эмотов, плыли сонные звезды. В «Бауэри», как и во многих фешенебельных манхэттенских заведениях, был устроен «ресторан в ресторане», где подавали блюда специально для эмотов. Назывался он просто «Уголок эмота». Брайон широко ухмыльнулся, когда понял наконец, куда они пришли, – как и все эмоты, он практически не ориентировался в пространстве, – и, обернувшись к своей стройной подруге, с радостным смехом объявил:
– Тебе здесь понравится, Джейн, – у них даже разливная мускатная шипучка есть!
И снова «взрослые» присоединились к искрометному, заговорщицкому веселью, которое всегда присутствует в смешанной компании, где есть зрелые люди и подростки.
Устроив своих эмотов в их ресторанчике, они вошли в «Бауэри» и сели за столик. Тревис заказал бутылку «Монтраше», после чего спросил Карин:
– Ты не против, если мы побудем без эмотов? Потому что я, вообще-то, предпочитаю всегда быть в обществе Брайона.
Когда она ответила: «Я тоже», – он был в восторге, а когда призналась ему, почему, пришел в изумление.
Карин решилась-таки рассказать Тревису о том, что случилось дома у Эмиля, – еще перед тем, как не стала отменять встречу в «Ройялтоне». Какой смысл, рассуждала она, ходить на свидания, если ей не придется обдумывать – даже теоретически – перспективу остаться на ночь. А если у Тревиса будут с этим проблемы? Ну что ж, – как резонно заметила Джейн, – значит, это не твой вариант.
Тревис очень внимательно слушал ее жуткую историю, лишь изредка, в нужных местах бормоча «О, Господи». Когда она закончила, он просто заметил: «Карин, черт возьми, ты смелая женщина», – и тут же поразил ее куда больше, чем она его, сказав, что с ним случилось то же самое. И даже намного, намного хуже – женщина, пригласившая Тревиса переночевать у нее дома, прикоснулась к нему по-настоящему, и достаточно интимно, прежде чем подоспел на помощь Брайон. Тревис изо всех сил старался не сгущать краски, но Карин почувствовала, какая тяжесть свалилась с его души, – ведь очевидно, что она первая, кому он об этом рассказывал.
