— Их-то за что? — сам собой вырвался из меня тревожный возглас.

Домоправительница, она же по совместительству душегубка первейшая, вроде бы сперва подивилась моей бестолковости, потом кивнула и, переглянувшись с Джоном, поведала занятную историю. Мы с Лизкой слушали и потрясались, слушали и потрясались…

Однако повествование неожиданно прервалось появлением новых действующих лиц. Крышка (или люк?) в потолке со страшным грохотом распахнулась и сверху горохом посыпались люди в пятнистой форме цвета хаки, в черных масках с прорезями для глаз и с автоматами в руках.

Как реагировать на их появление, я не знала, оттого на всякий случай распласталась на полу, прикрыв голову руками.

— Ну, здравствуйте, господа злодеи! — сиплый бас одного из вновь прибывших, скорее всего, их начальника, показался мне ангельской трелью. — Извините, запоздали малость… Дел невпроворот. Хм… сдается мне, вы не рады встрече? Ничего, ничего, я не обижаюсь. Ближайшие лет десять-двенадцать вы еще успеете в полной мере оценить важность настоящего момента.

К концу монолога начальника я угадала знакомые нотки голоса, который недавно слышала и уже успела почти полюбить. Со смутным волнением и душевным трепетом я робко приподняла голову. Так и есть! Услужливый таксист Анатолий, улыбаясь, стоял посреди подвала. Только теперь он выглядел куда солиднее, а пятнистая форма шла ему необыкновенно.

— Вставайте, девочки, все кончено, — порадовал нас Анатолий.

Мы послушно вскочили с холодного пола и с великим удовольствием пронаблюдали, как доселе неприметная дверь в стене подвала открылась, после чего в образовавшийся проем в сопровождении крепких хлопцев величественно удалились Клара Карловна и Джон Ааронович.

— Они не сбегут? Охрана надежная? — на всякий случай поинтересовалась я.

Анатолий рассмеялся:

— Надежнее некуда, не волнуйтесь! Ну, что? Останетесь здесь или на волю?

— На волю, — быстро откликнулась Лизка и поспешила к выходу, я, естественно, под внимательным взглядом освободителя отправилась за ней. Уже на пороге Анатолий схватил меня своими стальными ручищами за плечи и с удовольствием запечатлел на моих губах страстный поцелуй. Я сперва обалдела от подобной наглости, а потом… ответила на поцелуй.

— Я волновался, — шепнул Анатолий мне в ухо спустя минуту, когда не без труда смог от меня оторваться. — Особенно, когда ты в парк одна пошла…

Немного подумав, я решила, что кое-какие воспитательные меры не повредят, от души врезала Анатолию по его счастливой физиономии и гордо покинула подвал. Вслед послышался довольный голос Анатолия:

— Эх, чувствую, веселая жизнь у нас будет!

Не знаю, что имел в виду Анатолий, когда говорил о веселой жизни, но ту жизнь, которая настала, веселой не назовет даже человек с больным воображением.

Нас с Лизаветой то и дело приглашали в разные ведомства для бесед, однако беседы эти носили какой-то странный характер. Люди в погонах и без них задавали разные вопросы, требовали ответов, сами на наши вопросы не отвечали вовсе, а если отвечали, то так туманно и расплывчато, что уж лучше бы молчали, потому как запутывали нас с подругой еще больше.

— Форменные придурки! — кипятилась Лизавета после очередной встречи в казенном кабинете.

Мои мысли сейчас были совсем в ином месте, потому что на сей раз при допросе присутствовал Анатолий. Оттого, должно быть, он не удался — под гипнозом его глаз я отвечала невнятно, путалась в показаниях, чем здорово нервировала следователя. Сам Анатолий взирал снисходительно на мои мучения, больше молчал, а физиономия при этом у него была глумливая. В конце концов, стало ясно, что толку сегодня от «беседы» не будет, и он, громко посочувствовав моей стукнутой голове, дал дельный совет следователю — отпустить нас домой.

— Ты о ком? — рассеянно молвила я в ответ на довольно резкое заявление подруги, сделанное ею, едва только мы удалились на безопасное расстояние от «конторы».

— Да эти… махатмы из органов, блин! — Лизавета с досадой трижды плюнула через левое плечо. — Где справедливость, а? Нет, я тебя спрашиваю: где эта гребаная справедливость?!

В приступе небывалого гнева подруга схватила меня за плечи и принялась тормошить, как Паркинсон престарелую тетушку. Мечтательность как ветром сдуло, в мозгах враз прояснилось, и я, не без труда вырвавшись из «страстных» объятий Лизаветы, натурально возмутилась:

— А я тут при чем? Ты потеряла справедливость, а я потей? И вообще, растолкуй мне, убогонькой, какая связь между мной и справедливостью?! Между прочим, категория справедливости с точки зрения философии и современных реалий давно устарела. Это теперь атавизм, типа аппендикса… Кстати, тебе-то она зачем? В смысле, справедливость? — все же поинтересовалась я.

— Из принципа! — Лизавета все еще кипела возмущением, но уже не столь активно. — Мы с тобой это дело раскрутили, а нам хрен с постным маслом! Это я насчет того, что никто не спешит делиться с нами информацией. Мало того, еще и на допросы почти каждый день таскают, словно мы тобой самые главные преступники, а не потерпевшие. Вот я и интересуюсь, где справедливость?

Свое мнение по данной теме я уже высказала, оттого повторять его не имело смысла, хотя, если честно, кое в чем Лизка была права — уж с на ми то можно было поделиться подробностями. Зря, что ли, мы жизнями своими молодыми и цветущими рисковали?

…Прошло еще три дня, за которые мало что изменилось в нашей жизни. Нет, кое-что все же случилось: нас перестали таскать по казенным местам, перестали донимать звонками и вообще как будто потеряли интерес к нашим особам.

Это обстоятельство неожиданно огорчило Лизавету. Преступное, по ее словам, невнимание официальных лиц к нашему делу еще более несправедливо, чем ежедневные беседы.

На четвертый день неожиданно заявился Анатолий. Он возник на пороге моей квартиры, когда мы с Лизаветой изнывали от скуки и предавались ностальгии по прежней активной жизни. Причем больше всего печалилась я, хотя раньше экстрим на дух не выносила и все Лизкины затеи искренне считала авантюрами.

Явился Анатолий не в одиночестве, а в компании с каким-то чудном букетом, в котором особенно выделялись еловые лапы и едва угадывались чахлые ромашки. В другой руке гость держал огромную коробку с тортом и при этом несколько глуповато улыбался.

— Чего приперся? — грозно нахмурилась Лизавета, обозрев явление Анатолия народу, то есть нам. — И цветочки припер! Иуда!

— Почему это иуда? — вроде бы обиделся Анатолий.

— А то кто же? Иуда и есть, — подруга стояла в дверях в монументальной позе разгневанного Зевса, не давая гостю проникнуть в квартиру. — Витку от супостатов не уберег…

— Все было под контролем, — не слишком уверенно возразил Анатолий, косясь в мою сторону и словно бы ожидая поддержки. Заступаться за него, даже несмотря на теплые чувства, я не собиралась, потому как истина в обвинениях Лизаветы, несомненно, присутствовала.

— Под контролем! — передразнила Лизка. — Накидать бы тебе по ушам, контролер хренов! А почему нам ничего не рассказывали? Только допросы один за другим, один за другим, а ответной информации ноль. Это, по-твоему, хорошо?

— Нехорошо, — снова улыбнулся Анатолий, но уже более уверенно. — Мы не имели права разглашать информацию, пока идет следствие. Между прочим, я именно за этим и пришел.

— Информацию разглашать? — удивилась я.

— Неужто следствие уже закончилось? — за компанию удивилась Лизавета.

— Еще нет, но вам, как непосредственным участникам операции, кое-что все-таки расскажу. — Анатолий заговорщицки подмигнул и, легким, едва заметным движением плеча отодвинув Лизавету в сторону, наконец, вошел.

Стол к чаепитию мы с Лизкой сноровисто накрыли в комнате, но к чаю так и не притронулись, потому что рассказанная Анатолием история оказалась на удивление занимательной, и главным ее героем стала коллекция нэцке Симкина, а именно «Ситифукудзин» — семь богов счастья. Помнится, в Музее Востока Вадим Сергеевич «Эйнштейн» толковал мне именно о ней.