ших поэтов нашего времени и слышал, что он прекрасный человек по душе. Впрочем, делайте как Вам угодно. Ах, чуть не забыл! Если Вы будете иметь случай видеть А. Н. Майкова, засвидетельствуйте ему мое нижайшее почтение и узнайте от него, не возьмет ли он на себя труда прочитать критически мою недавно написанную пьесу: "Кулак". В Воронеже мне не с кем посоветоваться, литераторов нет: меж тем эта пьеса первый мой опыт в большом роде, вещь, над которою я трудился добросовестно и с любовью, мне будет больно, если в ней найдут ученический промах по напечатании. Сам я плохой судья. Попросите ради бога А. Н. Майкова, я надеюсь, он не откажет и в случае согласия удостоит меня ответом, или Вы примете на себя этот труд. За Ваше письмо я Вам очень, очень благодарен!

С чувством глубокого уважения имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

Иван Никитин.

P.S. Запечатайте, Александр Устинович, письмо Краев-ского, неловко было влагать с печатью 8. Письмо прочтите: (неразборчиво), если заблагорассудите, даже не отдавайте его, одни стихи. Письмо в подобном роде я написал потому, что руки чесались: я думал, гг. рецензенты умный народ, путеводные звезды в мире искусства... Как же! оно и видно...

1856 г. Августа 20. Воронеж.

1857

16. Н. И. ВТОРОВУ

Я не могу начать моего письма к Вам, как обыкновенно начинается большая часть писем: Милостивый государь, N. N. Веет холод от этого начала, и оно кажется мне странным после тех отношений, которые между нами существовали. Я готов назвать Вас другом, братом, если позволите, и никак милостивым государем.

Что делать! Поневоле пришлось обратиться к перу и бумаге, чтобы перемолвиться с Вами словом! Не заменят эти бедные строки наших изустных речей!.. Признаться, я не могу похвалиться счастьем своих привязанностей: Вы - третье лицо, которое я теряю 1,- лицо для меня самое дорогое, потому что ни с кем другим я не был так откровенен, никого другого так не любил. Силу этой привязанности я понял только теперь, сидя в четырех стенах, не зная, куда выйти, хотя многие меня приглашают. Если выйду, обыкновенно между мною и встретившимся мне знакомым начинается, что называется, иересьшанье из пустого в порожнее; оно и естественно: мой характер раскрывается не перед каждым. Я душевно люблю Придорогина 2, бываю у него почти всякий день, но, потому ли, что и он упал духом так же, как и я, наши беседы не облегчают, а давят нас своим содержанием. "Что, брат, - говорит он, подпирая рукою свою больную голову, - видно, приходится умирать: зачем наш - неизвестно, а жизнь скверно прожита". Жалоба заключается горькой улыбкой. Я молча гляжу в окно из его третьего этажа: весело гремят по мостовой пролетки, весело снуют пешеходы, пестреют кровли зданий, трубы, зеленеются кое-где сады, красная полоса зари догорает в синеве неба, обстановка, кажется, недурна, а что за тяжесть на сердце! что за скука в душе! После долгого молчания разговор переходит на общее место - разную современную гадость и мерзость, и, право, чувствуешь себя точно разбитым, окунувшись в этот зловонный омут. Прохожу мимо Вашей бывшей квартиры, - она пуста. Не видно знакомых мне белых занавесок; вечером не горит огня в кабинете, где так часто я думал, читал, беседовал - словом, благодаря Ваше дружеское, разумное внимание, находил средства забывать все дрязги моей домашней жизни. Как же мне не любить Вас! Как мне о Вас не думать! Второе неизбежное следствие первого, в особенности теперь. Саади сказал правду: "Quand oa est seul, on est plus que jamais avec ceux qu'on amime" *. Но, думая о Вас, сильнее и сильнее я чувствую свою потерю. Бог весть, где и когда мы встретимся и встретимся ли, это - вопрос. Не понимаю, что делается со мною с некоторого времени. Все мне опротивело: мой дом, выход из дома, разговоры с кем бы то ни было, труд, даже книги. Если это болезнь, - пусть бы она поскорее проходила. Единственная книга, которую я теперь читаю и которая меня завлекла: - "Le dernier des Mohicans" Купера * увлекла, может быть, потому, что действительность, в ней воспроизведенная, совершенно противоположна тому, что меня окружает. Кажется, вместе с героями романа я слышу величавый шум водопадов, брожу в девственных лесах,

упиваюсь воздухом пустыни Нового Света, все-таки - легче, когда забудеБ1ься, хоть не надолго. Раз десять начинал я новую работу (поэму) и разрывал в мелкие куски - жалкое начало: дрянь выходила из-под пера! 6 Нет, придется, верно, отказаться от мира искусства, в котором когда-то мне жилось так легко, хотя этот мир и был ложный, созданный моим воображением, хотя чувства, из него выносимые, были большею частик" "пленной мысли раздраженье". Придется, видно, по словам Пушкина,

Ожесточиться, очерстветь

И, наконец, окаменеть... в

Грустная будущнось! Но что же делать! Видно, я ошибся в выбранной мною дороге. Искра дарования, способная блестеть впотьмах и чуждая силы греть и освещать предметы, не разгорится пожаром, потому что она - жалкая искра, а светящимся червяком я быть не хочу. Может быть, я бы и трудился, и вышло бы что-нибудь из-под пера сносное, но воздух, которым я дышу, отравил мое дыхание. Помню, в одном произведении Пушкина книгопродавец говорит поэту, что его несчастия - источник песней7. Правда, но в таком случае, если эти несчастия действуют на поэта, как шпоры на коня, побуждая его к бегу, но когда шпоры обращаются в удары ножом, - бедный конь откажется от бега и упадет на землю, истекая кровью. Бури вне семейства, каковы бы они ни были, еще сносны, но неумолкаемая гроза и гроза отвратительная, грязная под родною кровлей - невыносимая битва, потому что она уродливость в природе, вопль там, где по естественному ходу вещей ожидаешь невозмутимого мира, где надобно бы черпать силу для борьбы с внешним злом, которого так много и которое так разнообразно. Да ниспошлет мне господь духа мудрости, смиренномудрия, терпения и любви! Иглы, ежедневно входящие в мое тело, искажают мой характер, делают меня раздражительным, доводят иногда до желчной злости, за которою немедленно следуют раскаяния и слезы, увы! слезы тоски и горя, жалкие, бессильные слезы! Но довольно обо мне. В другой раз этого не услышите.

Скажите, что Вы встретили нового в Москве и что Ваша надежда в будущем? Дай бог Вам всего лучшего, но, признаюсь, я не чужд эгоистического желания снова видеть Вас в Воронеже. Читали ли Вы Константину Осиповичу 8 "Кулака"? Будьте так добры, сообщите мне его мнение. У нас все то же: гений разрушения не почил от своих трудов. Придорогин просит Вас передать ему сведения по его делу, если Вы успели их собрать. Неплов-ский очень жалеет, что Вы молчите, и желает знать о дальнейших Ваших намерениях по части службы. Суворов 9 говорит, что без г. Второва скучно: "Идеальный человек! Надобно ему подражать!" Подобные восклицания не мешают ему, однако, как я слышал, брать взятки. Де-Пуле 10 при каждом нашем свидании от души повторяет: "Ах, если бы Николай Иваныч возвратился в Воронеж!" Право, я не знаю, кто бы о Вас не говорил, кто бы Вас не помнил! Когда Вы поехали, я зашел на несколько минут к хозяину Вашей квартиры. Предметом беседы, разумеется, были Вы. "Не нажить мне такого постояльца!" - сказал старик, заключая свой разговор, и у него навернулись слезы... Вот как Вы у нас любимы! Примите на себя труд засвидетельствовать мое нижайшее почтение Надежде Аполлоновне u и поцелуйте за меня Сонечку 12, как ее здоровье? Все лица, о которых я здесь говорил, посылают Вам поклон. М. М. Панов 13 тоже. Придорогин поправляется. Не замедлите, добрый Николай Иванович, ответом: скучно!

Всею душою преданный Вам

И. Никитин.

1857 г., июля 15. Воронеж.

17. Н. И. ВТОРОВУ

Благодарю Вас, незабвенный Николай Иванович" за письмо! Как я рад, что все Ваше семейство здорово! Когда я читал писанные Вами строки, мне казалось, что Вы пришли запросто навестить меня, как это бывало прежде, - и уголок мой просветлел. Вы, я думаю, помните, что портрет Ваш стоял у меня на столе. Такое помещение я счел неудобным: Вы были от меня как-то далеко. И вот теперь он висит над моим диваном, где, по обыкновению, я читаю и сплю. Здесь Вы ко мне ближе. Здесь взгляд мой чаще переходит от книги на Ваше лицо, и, пробегая строки, почему-либо меня затрагивающие, я невольно обращаюсь к Вам и спрашиваю: так ли это, Николай Иванович? Уверяю Вас, что не лгу. Да и к чему бы это? Вы слишком умны для того, чтобы не заметить лжи там, где она есть, я не так бессовестен, чтобы перед Вами лицемерить. Но к делу!