1 Посалить - ударить. Ударивший лаптою мяч бежит в сторону; поймавший его пли просто поднявший с земли наносит беглецу удар во что придется, это и называется посалить. Случается, что под атот удар подвертывается и какой-нибудь профессор.

5

Яблочкин лежит в больнице. Доктор сказал, что жить ему остается недолго. Кажется, немного сказано... но нет, я не могу продолжать! Наконец и моя крепкая натура не выдержала. Черною кровью облилось мое бедное сердце, и сижу я, поникнув головой, и плачу как ребенок. Жить ему остается недолго... Зачем я не могу отогнать от себя этой мысли? Нет, я не должен ее отгонять! Я был бы не человек, если бы позабыл скоро это нежданное, неисправимое горе. Дитя, начавшее лепетать, дитя, страстно привязанное к своей матери и брошенное ею в темном лесу, не может так плакать, как я теперь плачу. Оно не может так ясно понять свое беспомощное положение, сознать и представить себе весь ужас своего одиночества, как я теперь все это сознаю и понимаю. Ведь Яблочкин - моя нравственная опора! Это - свет, который сиял передо мною во мраке, свет, за которым я подвигался вперед по моей тяжелой и узкой тропе. Это - любовь, которая веяла на мою душу всем, что есть на земле прекрасного и благородного... Господи! как же мне не плакать!

Вот что вчера случилось. Яблочкин уже давно подал прошение и на днях должен был получить увольнение из духовного звания. Эта мысль заставила его держать себя несколько независимее ко всем его окружающим. Вчера, во время перемены классов, он закурил в коридоре папиросу и стоял, облокотившись рукою на перила лестницы, которая ведет в комнаты инспектора. Меня там не было. Говорят, что инспектор его увидал и позвал к себе. Через четверть часа Яблочкин вышел от него бледный, как полотно. "Принеси мне, ради бога, немножко воды..." - сказал он первому попавшемуся ему на глаза товарищу и прислонился головою к стене, и все кашлял, кашлял, наконец, ноги его подкосились, из горла показалась кровь. Его взяли под руки и отвели в больницу.

Я узнал об этом только сегодня, попросил у Федора Федоровича позволение оставить класс и бросился к моему другу. Он лежал на кровати в белой рубашке. Ноги его были прикрыты серым суконным одеялом. Глаза смотрели печально и тускло. Белокурые волосы в беспорядке падали на бледный лоб.

- Здравствуй, Вася! Вот я и болен... - сказал он, усиливаясь улыбнуться, и медленно протянул ко мне свою ослабевшую руку. Голос его звучал как разбитый.

- Что ж такое! Бог даст, выздоровеешь, - отвечал я, чувствуя, что слезы подступали к моим глазам, и сознавая, что говорю глупость. Я давно подозревал в нем чахотку и решительно не знал, что сказать ему в утешение. А развлечь его чем-нибудь я не умел, и к чему? Яблочкин бесконечно умнее меня и, наверное, лучше всех знает свое положение. Мы молчали. В комнате лежало несколько больных. Один из них, с пластырем на ноге, читал вслух "Выход сатаны" и громко смеялся. На прочих и вообще на обстановку больницы я не обратил внимания: не до того мне было.

Яблочкин поднял на меня свои грустные глаза: "У меня уже три раза шла горлом кровь", и снова опустил свою голову и о чем-то задумался. Я хотел было остановить этого дурака, хохотавшего за книгою, но побоялся, что он заведет со мной какой-нибудь пошлый, грубый спор и потревожит этим моего больного друга, и потому оставил свое намерение.

Вошел доктор, добрый и умный старик, которого, за исключением наставников, уважает и любит вся семинария. Он пощупал у Яблочкина пульс. Больной поднял на него вопросительный взгляд. "Ничего, молодой человек, все пройдет! Бросьте на некоторое время свои занятия - и будете молодцом". Он что-то ему прописал и

отдал рецепт фельдшеру. "Что прописано?" - спросил я у последнего. "Лавровишневые капли". "Лекарство самое невинное, - подумал я, - видно, нет никакой надежды". Доктор стал осматривать других больных и, проходя мимо меня, уронил свою перчатку. Дав ему время удалиться в сторону, я поднял ее и, приблизившись к нему, едва слышно сказал, указывая глазами на Яблочкина: "Позвольте узнать, каково положение вон того больного?" - "Ему жить недолго, - отвечал он, принимая от меня перчатку и слегка кивая мне головой. - Организм его слишком истощен, да кроме того, вероятно, с ним было какое-то потрясение..." - "Что тебе говорил доктор?" - спросил меня Яблочкин, внимательно всматриваясь в выражение моего лица, которое изменяло моему спокойному голосу. "Говорит, - отвечал я, - что болезнь твоя неопасна..." - "Солгал ты, Вася, да все равно... Зайди, душа моя, на мою квартиру и попроси старушку, чтобы она прислала мне немножко чаю и сахару. Есть я ничего не хочу; все пить хочется. А ты будешь меня проведывать?"

- Буду, буду... - отвечал я и спешил отвернуться, чтобы скрыть от него текущие по щекам моим слезы.

16

Болезнь Яблочкина развивается быстро. Он едва-едва поднимает от подушки свою голову. Сегодня я поил его чаем из своих рук. Бедняга шутил, называя меня своею нянею. "Только, - говорил он, - ты не смотри так тоскливо; больные не любят печальных лиц. Видишь, здесь и без того невесело". Он указал мне на грязный пол, на мрачные, бог весть когда покрытые зеленою краскою стены и на тусклые, засиженные мухами6 окна.

Я получил от батюшки письмо. "Ты, - пишет он, - со мною не шути! (Эти слова им подчеркнуты.) Как я ни добр, но исполнять твоих прихотей не стану. И никогда тебе не дам моего родительского благословения ехать в университет. Какой дурак внушил тебе эту мысль, и что ты нашел в ней хорошего? Я тебе сказал: ты должен пребывать в том звании..." и так далее и так далее... Батюшка, батюшка! Ты говоришь: призван... А если у меня недостанет сил на исполнение моего святого долга? Если, почему бы то ни было, я утрачу сознание своего вы

сокого назначения, заглохну и окаменею в окружающей меня горькой среде? Чей голос тогда меня ободрит? Чья рука меня поднимет? На чью голову ляжет ответственность за мои проступки?.. Я не могу ни за что взяться: голова моя идет кругом. Между тем у нас начались повторения к годовому экзамену. Что со мною будет, не знаю.

23

- Тебя зовет Яблочкин, - сказал мне фельдшер, вызвав меня из класса, иди скорее... - Сердце мое дрогнуло, я побежал в больницу и осторожно подошел к постели больного.

- Ты здесь? - сказал он, открывая свои впалые глаза, под которыми образовались синие круги. - Умираю, Вася... все кончено! - Он хотел протянуть мне свою руку, но бессильная рука как плеть упала на постель. Я сел подле него на табуретку. В комнате была тишина. Пасмурный день слабо освещал ее мрачные стены. На дворе шел дождь, и его крупные капли, заносимые ветром, звонко ударялись об стекла. Яблочкин дышал тяжело и неровно.

- Коротка была, - сказал он, - моя жизнь, и эта бедная жизнь обрывается в самую лучшую пору, как недопетая песня на самом задушевном стихе. Прощай, университет! Прощайте, мои молчаливые друзья, мои дорогие, любимые книги!.. Ах, как мне тяжело!.. Дай мне, Вася, свою руку...

Я понял, что приближается страшная минута.

- Друг мой, - сказл я, не удерживая более своих слез и тихо пожимая его холодные пальцы, - теперь тебе не время думать о земном. Видно, так угодно богу, что выпадает нам та или другая доля. Его бесконечная любовь имеет свои цели...

- Помоги мне сесть. - Я приподнял его и подложил ему сзади подушку.

- Хорошо, - сказал он, - спасибо... Вася, Вася! У меня нет даже матери, которой я послал бы свой прощальный вздох. Я круглый сирота! На что мне они - эти лица, которые меня здесь окружают! Какая у меня с ними связь?

- А разве я тебя не люблю? разве я не буду тебя помнить и за тебя молиться?

- Я знаю, знаю. У тебя добрая душа... - Голова его была свешена на грудь, неопределенный взгляд устремлен в сторону. Он говорил:

Чиста моя вера,

Как пламя молитвы,