Он вызвал отряд полиции,
он просит ее помочь!
Полиция окружила
племя со всех сторон.
Теперь начальник спокойно
вышел на свой балкон.
- Зачем вы явились ночью?
- Потому что не можем ждать!
Ту вещь, что зовется визой,
ты нам должен отдать.
Ты должен на ней поставить
свою большую печать.
И пока не сделаешь это,
мы не будем молчать!
- Я не дам вам визы, я знаю,
что едет к вам адвокат
(Еще б не знать! У начальника
на телеграфе брат.)
Я не дам адвокату визы,
даром проездит он.
Воттун все равно виновен
и будет мной осужден!..
- Мы не уйдем без визы! -
Уже взведены курки,
Но, как черные статуи,
стоят впереди старики.
- Мы не уйдем без визы! -
говорят старики,
Людскими глазами глядя
в автоматов зрачки.
- Мы не уйдем без визы! -
твердят их мертвые рты,
Когда уже автоматы
пролаяли из темноты.
Не отступив от слова,
сами они не ушли -
Их сыновья и внуки
на плечах унесли.
Но и начальник слово
выдержал до конца.
Сослан Воттун в оковах
на добычу свинца.
Говорят, он пишет оттуда,
что будто бы попран закон,
Что будто бы он невинен,
что будто б зря осужден!
Но говорят, что будто бы
начальник все письма рвет
И будто бы так и будет,
пока начальник живет...
Не знаю, как это будет,
кто из них победит.
В хижине у Воттуна
племя его сидит.
И чтобы огонь был вечным,
в него всю ночь без конца
То один, то другой бросает
облитые гневом сердца!
Пусть будет конец баллады
занесен над врагом,
Как палка упрямого дыма
над вечным тем очагом!
ХАМИД АЛИМДЖАН
ЛЮБОВЬ
Заглянул мне в глаза, протянул мне цветы,
Приказал, чтоб держала их в сердце, на дне!
И поверила я, что оставил мне ты
Их в залог, что останешься жив на войне.
Знаю - судьбы любви в руки смелым даны;
Знаю - брошена молодость наша в бои;
Знаю - долго по дымному небу войны
Ветер гнать будет письма твои и мои.
Помню, как ты спросил меня, глядя в глаза:
- Будешь ждать меня, да? Будешь ждать меня, да?
И в глазах твоих твердых мелькнула слеза.
Не забуду ее никогда, никогда!
Для чего же меня ты оставил одну,
Когда я без тебя и дышать не могу!
Мне в разлуке не жить. Я ушла на войну,
За тобой, как огонь по степи, я бегу!
Не по-женски тяжелою стала рука.
В небе горькие флейты разлуки поют.
Нам не видно друг друг - война велика!
Может, так суждено, что нас порознь убьют?
Я целую тебя через тысячи верст
Прямо в губы далекие, прямо в глаза.
Поцелуй мой летит над пожарами звезд,
Над войной, над землей, где пурга и гроза.
Свои губы навстречу моим протяни.
Поцелуй твой летит через ту же пургу...
Может, так и не встретясь, замерзнут они,
Как две капли кровавых на белом снегу?
ЗУЛЬФИЯ
ЗАЦВЕЛ УРЮК
Хамиду Алимджану
"Зацвел урюк наш у окна" -
Так ты писал, когда был жив.
Урюк цветет. Живу одна,
На сердце камень положив.
О, если бы могли года
Огонь разлуки погасить!
В изнеможении сюда
Пришла свиданья я просить.
Протосковавши вечер весь,
Опять в знакомый дом вошла,
Одна заночевала здесь,
Где я с тобой вдвоем жила.
Рекой добра и теплоты
Здесь наша молодость текла.
Здесь счастье было. Здесь был ты.
Здесь я тобой полна была.
Здесь в доме каждый уголок
Напоминает ночи те,
И прежней песни уголек
Нет-нет и вспыхнет в темноте.
Здесь, глядя в милые черты,
Притихнув, молча я ждала,
Пока стихи допишешь ты
И оторвешься от стола.
В безрадостных своих ночах
Запомню до седых волос,
Как нежен был и величав
Тот, с кем так мало жить пришлось.
Горжусь, что ты писал при мне.
Пусть каждая строка твоя
Давно завещана стране,
Но первой слушала их я.
До смерти не забуду - нет! -
Тех прежних, тех счастливых нас.
Уже зарозовел рассвет,
Так и не дав сомкнуть мне глаз.
Твой голос как глухая боль:
"Зацвел урюк наш у окна..."
И со свидания с тобой
Опять я ухожу одна.
МАМАРАСУЛ БАБАЕВ
НОЧЬЮ НАД СТИХАМИ....
Всю ночь напролет костром горит моя голова,
Мысли летят и гибнут, как в огне мотыльки,
Прямо в душу мою бьют кулаками слова,
Бьют, как в плотину волны набухшей ливнем реки.
Я для начала пробую написать о любви.
Бегут строка за строкою по бумаге бегом:
"Руки твои... Губы твои... Брови твои..."
Нет, не могу! Мне надо в эту ночь о другом:
"Мы взяли воду за горло. Нам власть над ней по плечу!
Глотай же ее, пустыня! Стань зеленой кругом!"
Но нет, я и об этом, оказывается, не хочу!
Будет и про пустыню. Но в эту ночь о другом:
"Мама, милая мама, наконец не буду в долгу,
Напишу о тебе, о самом мне до слез дорогом!"
Но, написав две строчки, я чувствую: не могу!
Нет, не могу! Я должен в эту ночь о другом!
Так почти до рассвета костром горит голова,
Мысли летят и гибнут, как в огне мотыльки,
И бьют кулаками в душу неродившиеся слова,
Бьют, как в плотину волны набухшей ливнем реки.
Но наконец под утро, расталкивая слова,
Мысль о войне и мире решает ночной спор:
На плаху войны положена планеты голова, -
Кто же из рук убийцы вырвет его топор?
Позор моего молчания растет в глазах, как гора!
Если не я, то кто же выйдет на бой с врагом?
Через поля бумаги бегу со штыком пера:
Сегодня только об этом - и ни о чем другом!
ОРКЕСТР
В оркестре были мастера чудесные,
Трудились, не крича про свой талант.
Но бомбою замедленного действия
Упал к нам с неба новый музыкант.
Считая ожидания бесплодными,
Он к славе побежал, не чуя ног,
На голову, пустую и холодную,
Спеша надеть хоть краденый венок.
Он ловко путал музыку с клеветами,
На каждого сажая по пятну.
Он всплыть хотел, считая, что для этого
Полезно всех других пустить ко дну.
Мы поначалу даже не усвоили
Всех перемен фальшивого лица,
А тех, кто заподозрил, успокоили:
- Ну что ж, одна паршивая овца...
Нам надо было заниматься нотами,
