Мы оба с тобою из племени,

Где если дружить - так дружить,

Где смело прошедшего времени

Не терпят в глаголе "любить".

Так лучше представь меня мертвого,

Такого, чтоб вспомнить добром,

Не осенью сорок четвертого,

А где-нибудь в сорок втором.

Где мужество я обнаруживал,

Где строго, как юноша, жил,

Где, верно, любви я заслуживал

И все-таки не заслужил.

Представь себе Север, метельную

Полярную ночь на снегу,

Представь себе рану смертельную

И то, что я встать не могу;

Представь себе это известие

В то трудное время мое,

Когда еще дальше предместия

Не занял я сердце твое,

Когда за горами, за долами

Жила ты, другого любя,

Когда из огня да и в полымя

Меж нами бросало тебя.

Давай с тобой так и условимся:

Тогдашний - я умер. Бог с ним.

А с нынешним мной - остановимся

И заново поговорим.

1945

В чужой земле и в городе чужом

Мы наконец живем почти вдвоем,

Без званых и непрошеных гостей,

Без телефона, писем и друзей,

Нам с глазу на глаз можно день прожить,

И, слава богу, некому звонить.

Сороконожкой наша жизнь была,

На сорока ногах она ползла.

Как грустно - так куда-нибудь звонок,

Как скучно - мигом гости на порог,

Как ссора - невеселый звон вина,

И легче помириться вполпьяна.

В чужой земле и в городе чужом

Мы наконец живем почти вдвоем.

Как на заре своей, сегодня вновь

Беспомощно идет у нас любовь.

Совсем одна от стула до окна,

Как годовалая, идет она.

И смотрим мы, ее отец и мать,

Готовясь за руки ее поймать.

1945

До утра перед разлукой

Свадьба снилась мне твоя.

Паперть... Сон, должно быть, в руку:

Ты - невеста. Нищий - я.

Пусть случится все, как снилось,

Только в жизни обещай -

Выходя, мне, сделай милость,

Милостыни не давай.

1945

Стекло тысячеверстной толщины

Разлука вставила в окно твоей квартиры,

И я смотрю, как из другого мира,

Мне голоса в ней больше не слышны.

Вот ты прошла, присела на окне,

Кому-то улыбнулась, встала снова,

Сказала что-то... Может, обо мне?

А что? Не слышу ничего, ни слова...

Какое невозможное страданье

Опять, уехав, быть глухонемым!

Но что, как вдруг дана лишь в оправданье

На этот раз разлука нам двоим?

Ты помнишь честный вечер объясненья,

Когда, казалось, смеем все сказать...

И вдруг - стекло. И только губ движенье,

И даже стука сердца не слыхать.

1946

Я в эмигрантский дом попал

В сочельник, в рождество.

Меня почти никто не знал,

Я мало знал кого.

Хозяин дома пригласил

Всех, кого мог созвать, -

Советский паспорт должен был

Он завтра получать.

Сам консул был. И, как ковчег,

Трещал японский дом:

Хозяин - русский человек, -

Последний рубль ребром.

Среди рождественских гостей,

Мужчин и старых дам,

Наверно, люди всех мастей

Со мной сидели там:

Тут был игрок, и спекулянт,

И продавец собак,

И просто рваный эмигрант,

Бедняга из бедняг.

Когда вино раз пять сквозь зал

Прошлось вдоль всех столов,

Хозяин очень тихо встал

И так стоял без слов.

В его руке бокал вина

Дрожал. И он дрожал:

- Россия, господа... Она...

До дна!.. - И зарыдал.

И я поверил вдруг ему,

Хотя, в конце концов,

Не знал, кто он и почему

Покинул край отцов.

Где он скитался тридцать лет,

Чем занимался он,

И справедливо или нет

Он был сейчас прощен?

Нет, я поверил не слезам, -

Кто ж не прольет слезы! -

А старым выцветшим глазам,

Где нет уже грозы,

Но, как обрывки облаков,

Грозы последний след,

Иных полей, иных снегов

Вдруг отразился свет;

Прохлада волжского песка,

И долгий крик с баржи,

Неумолимая тоска

По василькам во ржи.

По песне, петой где-то там,

Уже бог весть когда,

А все бредущей по пятам

В Харбин, в Шанхай, сюда.

Так плакать бы, закрыв лицо,

Да не избыть тоски,

Как обручальное кольцо,

Что уж не снять с руки.

..........................................................

Все было дальше, как всегда,

Стук вилок и ножей,

И даже слово "господа"

Не странно для ушей.

И сам хозяин, как ножом

Проткнувший грудь мою,

Стал снова просто стариком,

Всплакнувшим во хмелю.

Еще кругом был пир горой,

Но я сидел в углу,

И шла моя душа босой

По битому стеклу

К той женщине, что я видал

Всегда одну, одну,

К той женщине, что покидал

Я, как беглец страну,

Что недобра была со мной,

Любила ли - бог весть...

Но нету родины второй,

Одна лишь эта есть.

А может, просто судеб суд

Есть меж небес и вод,

И там свои законы чтут

И свой законов свод.

И на судейском том столе

Есть век любить закон

Ту женщину, на чьей земле

Ты для любви рожден.

И все на той земле не так,

То холод, то пурга...

За что ж ты любишь, а, земляк,

Березы да снега?

....................................................

А в доме открывался бал;

Влетев во все углы,

За вальсом вальс уже скакал,

Цепляясь за столы.

Давно зарывший свой талант,

Наемник за сто иен,

Тапер был старый музыкант -

Комок из вспухших вен.

Ночь напролет сидел я с ним,

Лишь он мне мог помочь,

Твоим видением томим

Я был всю эту ночь.

Был дом чужой, и зал чужой,

Чужой и глупый бал,

А он всю ночь сидел со мной

И о тебе играл.

И, как изгнанник, слушал я,

Упав лицом на стол,

И видел дальние края

И пограничный столб.

И там, за ним, твое лицо

Опять, опять, опять...

Как обручальное кольцо,