При этих утешительных словах сладостное спокойствие осенило мою изболевшуюся душу.
— Но, — возразила мысль моя, — почему на земле не знал я Тебя таким, благодатный дух милосердия? Зачем немые и суровые идолы служат там изображением Отца небесного?
— Сын мой, поклонение божеству всюду рождается вместе с человеком. Как только люди воздвигают алтарь этому божеству и призывают его, один из служителей Отца небесного отвечает на этот призыв и наставляет их добру. Во все времена, во всех поколениях, во всех религиях, от самой грубой до самой утонченной, посланники божества наставляли истине и добру, приспособляя свои наставления к данной среде, к умственному уровню людей. Никогда они не проповедовали зла, и никто, обращавшийся к Богу с верою и добрыми стремлениями, не бывал Им оставлен. Но сколько уже раз, мятежный дух, было говорено тебе все это? А между тем ты постоянно впадаешь в прежние пороки и в течение веков остаешься на одной и той же ступени совершенства. Бедное существо, ты сам себя наказываешь, ибо страсти терзают тебя, и, обессиленный ими, ты падаешь и вновь начинаешь преступную жизнь.
Я был поражен истиной этих слов. Да, я сам был своим злейшим врагом. Никто не терзал меня так, как мои собственные слабости. Но где взять сил для сопротивления злу?
Взор божественного наставника склонился ко мне с глубоким участием и бесконечной благостью.
— Пинехас, когда твое сердце научится истинной любви, когда тебя станет страшить мысль причинить зло тебя окружающим, тебе поможет добродетель, и при помощи этих двух союзниц ты выйдешь из борьбы вооруженный непоколебимою волею, направленною только к добру. Ты будешь силен, и никакое искушение не поколеблет тебя. Иди же к своему гению-руководителю и подготовляй себя к новому земному существованию смирением пред врагами и молитвой. В следующем воплощении постарайся овладеть своими страстями и пробудить в себе благородные чувства, чтобы любовь твоя была счастьем, а не бедствием для тех, на кого она обратится.
Пинехас
Рассказ Нехо
В эпоху, когда начинается мой рассказ, я был молодым человеком лет двадцати пяти — двадцати шести и служил офицером в гвардии фараона.
Корону Верхнего и Нижнего Египта носил тогда Мернефта, сын и наследник Великого Рамзеса II, и резиденцией его был город Танис, который он любил так же, как и его отец.
Первые годы моей службы, спокойные и счастливые, не заключали в себе ничего особенного. Но однажды мое внимание привлек странный факт, в некотором роде служивший как бы прологом ко всем последующим волнениям и бедствиям.
Это было в Танисе, в день публичного приема, в огромной зале с колоннадами.
Фараон сидел на троне из массивного золота, возвышавшемся на несколько ступеней от пола. Около государя стояли его веероносцы, советники, вельможи, вдоль стен залы неподвижно стояли мы, офицеры и солдаты гвардии.
Уже значительная часть просителей представили свои прошения и получили правосудные решения, как вдруг у входа произошло некоторое замешательство. Тесная толпа просителей расступилась, и мы увидели торжественное шествие верховного жреца храма Изиды в сопровождении своих собратьев в длинных белых одеждах и со страусовыми перьями на головах.
Подойдя к трону, они низко поклонились. Фараон поприветствовал их и спросил, какая причина привела к нему служителей великой богини.
— Могущественный сын Ра, великий фараон, мы пришли сказать тебе, что если презренное и ненавистное племя евреев не будет строго обуздано, то оно принесет несчастье Египту, ибо духи мрака и злобы, которых оно насылает, нападают даже на чистых девственниц, посвященных великой богине.
Мернефта вскочил со своего трона, воины забряцали оружием, готовые по мановению его руки броситься на евреев и истребить их. Но царь, вспомнив, что такое волнение не подобает его достоинству, спокойно сел на место и с важностью сказал:
— Если вы, служители Изиды, пришли с жалобой, то вам будет оказано правосудие. Говорите, достопочтенные отцы. Если евреи осмелились коснуться чести и достоинства девиц, состоящих при вашем храме, то, клянусь, они кровью своей заплатят за это преступление.
Он ударил себя в грудь, и все собрание преклонилось до земли.
— Дело в том, государь, — снова заговорил верховный жрец, — что еврей по имени Элиазар, человек богатый и влиятельный, находился в отсутствии два года и по возвращении поселился в доме, смежном с одним из твоих виноградников. Он внушил рабочим, что мы их угнетаем, и подтолкнул твоих служителей к бунту. Во время этого возмущения их надзиратель, добросовестный слуга царя из хорошей египетской семьи, был убит, а виноградник почти истреблен. Эти события произошли шесть месяцев тому назад, и око царево, благородный Аамес, арестовавший виновных, после строгого следствия приговорил одних к работе в рудниках, других к наказанию палками. Что же касается Элиазара, то его приговорили удавить, коварный язык его вырвать и бросить на съедение воронам, а труп повесить. Казнь должна была состояться шесть дней тому назад, но Элиазара в темнице нашли мертвым. Тело его поволокли на место казни и хотели вырвать язык, но зубы мертвеца были так крепко стиснуты, что разжать их, не раздробив челюстей, оказалось невозможным. Кроме того, начиналась буря, и распорядители приказали повесить его за ноги. К вечеру буря так усилилась, что виселица, поставленная неподалеку от реки, повалилась на землю, и многие свидетели с трепетом увидели, как нечистый труп скатился в священные воды Нила и был унесен его бурными волнами. Это событие было предвестником другого, еще более прискорбного. Нынешней ночью нас пробудили страшные крики, раздававшиеся из залы, где спят девицы, посвященные служению богине. Вскоре весь храм был на ногах, и когда во главе почетнейших жрецов я вошел в женскую опочивальню, то увидел плачевное зрелище. Некоторые девицы лежали в обмороке, другие прятались по углам, третьи, ломая руки, бегали вокруг одра, на котором лежало неподвижное, окоченевшее тело Снефру, прекраснейшей из дев, служащих Изиде. На шее у нее была рана, похожая на укус. Тщетно мы старались успокоить потрясенных жриц, долго раздавались их отчаянные вопли. Наконец одна из юных дев объяснила мне, что Элиазар внезапно появился между ними и, бросившись на Снефру, укусил ее за горло. Девица эта знала Элиазара, так как до его отъезда из Таниса встречалась с ним в доме отца Снефру. Последняя питала преступную страсть к прекрасному семиту, и отец ее, опасаясь, что боги покарают его дочь за любовь к нечистому человеку, отдал ее в храм служению богине.
В продолжение этого рассказа фараон побледнел, на челе его выступил пот.
— Но если злодея видели, то почему же его не схватили? — спросил он.
— Да, его видели, — отвечал верховный жрец, — но никто из нас не мог его схватить, потому что он исчез, проникнув сквозь стену, как призрак.
— Советовались ли вы с богами о том, что повелят они сделать в этих ужасных обстоятельствах?
— Да, и нам повелено искать труп окаянного. Если он найдется, боги откроют мне одному, что должно с ним совершить. Мы пришли к тебе, великий государь, с просьбою о помощи: одолжи нам лодок и воинов. Люди баграми и шестами будут обыскивать Нил, а мы в то время будем сопровождать их со священными песнопениями.
— Быть по сему, — сказал царь, вставая с места. — Я сам со своей свитой присоединюсь к вам, в эту ночь весь Египет будет искать в оскверненных водах священной реки труп проклятого кровопийцы.
Все собрание — просители и народ, толпившийся у входа, — огласило дворец криками одобрения этого мудрого решения.
Два часа спустя, отбыв свою дневную службу, я стал на колесницу и поехал домой. Отец мой, человек богатый и уважаемый, занимал должность надзирателя царских конюшен. По своим служебным обязанностям он должен был всюду следовать за фараоном, но так как в Танисе у него был прекрасный дом, а в окрестностях значительное имение, то он взял с собой в этот город мою мать и сестру.
