Ожидание было непродолжительным. Не прошло недели, как со всех сторон поднялись горестные вопли и жалобы на страшный падеж скота.

Я упоминал про одного моего старого школьного товарища, Нехо, который теперь служил офицером в гвардии фараона. Он посетил меня один раз, но, мало интересуясь моими учеными занятиями, больше не являлся.

Падеж скота, опустошавший наравне с прочими и его кошелек, заставил его вспомнить о моих познаниях, и в одно прекрасное утро он прибежал ко мне, умоляя открыть ему способ предохранить от чумы его стада. Я, конечно, отказал, не желая изменять Мезу. Нехо ушел взбешенный, но, к большому моему удивлению, через несколько часов вернулся с прежнею просьбою. Когда я решительно ответил, что ни под каким видом не могу ее исполнить, он многозначительно посмотрел мне в глаза и сказал:

— Я не один: со мной прибыла одна знатная египтянка, которая хочет обратиться к тебе с такой же просьбой.

— Женщина? — воскликнул я с неудовольствием. — Я не знаю ни одной, имеющей право требовать от меня услуги.

— Я предвидел этот ответ, — сказал Нехо, — и бегу сейчас сказать сестре Мены, что ты не можешь принять ее.

Кровь бросилась мне в голову.

Смарагда явилась ко мне с просьбой. Оттолкнув выходившего Нехо, я бросился во двор, где увидел носилки, в которых сидела женщина под покрывалом. С почтительным поклоном я высадил ее и провел в свою комнату.

Сердце мое страшно забилось, я заранее опасался за тайны вождя Израилева, если Смарагда устремит на меня свой прекрасный, умоляющий взор.

Войдя в комнату, она села, сняла покрывало и, с потупленным взором, дрожащим голосом изложила мне свою просьбу: указать средства спасти ее стада и тем избавить ее от разорения.

Я отвечал отказом. Она встала с оскорбленным видом и направилась к двери, но Нехо преградил ей дорогу и, наклонившись к самому ее уху, шепотом сказал ей несколько слов.

Смарагда покраснела, потом побледнела и вернулась назад. Подойдя ко мне так близко, что дыхание ее касалось моего лица, с жаром стала умолять меня исполнить ее просьбу и дать желаемое средство.

Я молчал, завороженный близостью любимой женщины, слушал музыку ее голоса и страстно вдыхал аромат ее волос и одежды. Блаженство, смешанное с горечью, переполняло мое сердце. Мне хотелось то прижать к груди, то оттолкнуть коварную, которая, зная мою страсть к ней, рассчитывала ею воспользоваться для своих выгод.

Я еще не знал тогда, что она просила меня ради Омифера. Вдруг в голове моей блеснула одна мысль.

— Смарагда, ты злоупотребляешь своим влиянием на меня. Но если я соглашусь помочь тебе, то с условием, что ты позволишь мне трижды поцеловать тебя.

При этом предложении она отшатнулась от меня, надменно выпрямилась и, трепеща от гнева, направилась к дверям.

Но Нехо вторично схватил ее за руку и шепнул какие-то слова, очевидно магические, потому что Смарагда остановилась и, обратив ко мне свое лицо, бледное как смерть, но чудно-прекрасное, произнесла упавшим голосом:

— Я согласна.

Я в опьянении сжал ее в своих объятиях и страстно поцеловал три раза ее похолодевшие губки.

После этого я дал ей необходимые наставления, как предохранить от чумы скот, еще не зараженный, и Смарагда, накинув на голову покрывало, удалилась в сопровождении Нехо.

Спустя несколько часов ко мне пришел Энох и сообщил, что послезавтра вечером в его загородном доме будет собрание старейшин всех колен Израилевых. Предполагалось обсудить и подготовить необходимые меры к предстоящему походу евреев, на тот момент, когда фараон согласится отпустить их.

Никто не сомневался, что согласие это будет дано, потому что, судя по всем признакам, чума, так искусно распространенная на скоте, должна была вскоре появиться и на людях. Все обстоятельства способствовали заразе: жара стояла невыносимая, воздух был насыщен вредными миазмами от трупов палого скота, — и если смерть начнет косить людей, Мернефта вынужден будет удалить причину стольких бедствий.

Как только наступила ночь, я отправился в назначенное место.

Старейшины были уже в сборе, большинство из них были почтенные старики. Вскоре вошел Мезу в сопровождении Аарона и занял наиболее возвышенное место.

Во время трапезы я не мог отвести глаз от нашего грозного вождя, которого в глубине души боялся. На его выразительном лице была непоколебимая решимость, взор его, горевший гением и отвагой, внушал мне уверенность в успехе трудного предприятия.

Осушив последнюю чашу вина, пророк встал с места и сказал:

— Братья, минута вашего освобождения приближается, ибо чума, опустошившая стада египтян, вскоре начнет опустошать их семьи, не исключая дворец недостойного фараона, который дерзает противиться воле Иеговы, хотя и видит, что жезл Предвечного без устали поражает его нечестивый народ. Но когда смерть войдет в его собственный дом, он содрогнется, и избранное племя выйдет на свободу из этой страны рабства для основания нового царства. Все должно быть готово к моменту, когда я подам сигнал выступления. Старейшины двенадцати колен Израилевых, слушайте же веление Иеговы, которое Он изрекает вам моими устами. Прикажите вашим женам и дочерям вымыть одежды, высушить их и тщательно уложить. Приготовьтесь взять с собою все, что у вас есть наиболее ценного, выпросите взаймы у египтян как можно более золота, дорогой посуды, драгоценных каменьев и хороших тканей. Навьючьте своих мулов и верблюдов всеми сокровищами, какие они только в силах снести, и не бойтесь ничего: вы — народ, избранный Богом, и по воле Иеговы должны уйти отсюда не голодными нищими, а богатыми и могучими людьми. Итак, Предвечный повелевает вам унести с собой золото отверженных, половина которого добыта вашим кровным трудом. Вы будете иметь в нем нужду, чтобы основать царство единого Бога и воздвигнуть Ему храм. Ничего нашего да не останется в Египте, кроме памяти гнева небесного, а потому вы должны взять с собой прах патриарха Иосэфа, дабы благословение предков последовало за вами в новое отечество.

Он отдал еще различные приказания относительно печения хлеба и других дорожных приготовлений, упоминаемых в Библии. Старейшины слушали его с благоговением, скрестив руки на груди.

— Все будет исполнено по твоему приказанию, — ответили они с глубоким поклоном.

Я возвратился домой, волнуемый странными чувствами. Как все «посвященные», я знал, что существует единый верховный Бог, столь великий, что на языке человеческом даже не было и имени для Него. Но если Мезу и рискнул уже разоблачить эту великую тайну, то как посмел он позволить себе принижать великого Творца вселенной до обыкновенной человеческой заурядности, покрывать Его именем обман и воровство, вкладывать Ему в уста мелочные предписания относительно пути, удобств и даже стряпни еврейского народа?

Я знал по опыту, как были строги, величественны и вместе с тем человеколюбивы те существа, которых наши таинства дозволяли вызывать и которые, однако, были только слугами высочайшего Двигателя бесконечности.

Никогда Озирис или Изида не стали бы предписывать кражу, смерть и заразу. Они проповедовали только добро и любовь к ближнему, во всех их храмах тысячи больных и странников получали исцеление от болезней или утешение в скорбях.

Облокотясь на балюстраду своей плоской кровли, я провел часы в думах и рассуждении с самим собою. Но страсть к Смарагде и жажда обладать ею в конце концов победили все сомнения совести.

Что мне, в сущности, за дело было до богов и египтян, лишь бы я сам был счастлив.

Следующие дни я провел в невыразимом беспокойстве и нетерпении.

Часами я расхаживал по комнате или по саду, ожидая, что вот-вот придут сказать мне, что страшная болезнь разразилась в городе. Если Смарагда сделается ее жертвой, то ко мне обратятся за помощью, и я, как врач, имеющий к ней во всякое время свободный доступ, легко могу устроить ее похищение.

Наконец однажды после полудня мать с озабоченным видом уведомила меня, что на нашей улице в трех домах появилась чума.