Здесь следует напомнить, что «ностратическая» концепция с точки зрения лингвистики все еще остается недоказанной гипотезой. Так, А. Милитарев, один из лидеров компаративистов – сторонников ностратической концепции – утверждает: «Олег Мудрак привел убедительные доводы в пользу ностратического происхождения эскимосско-алеутских языков» [200, с. 10]. Компаративисты в своих работах широко используют метод глоттохронологии: определение степени родства языков по т. н. стословному списку наиболее универсальных и важных для жизни понятий, типа: идти, говорить, есть, человек, рука, вода, огонь, один, два, я, ты [286, с. 60, 78–87]. По этому списку любые «языки семей типа индоевропейской обнаруживают между собой 25–30 % совпадений» [287, с. 6]. Но по этому же методу «процент родственных слов между алеутским языком и эскимосскими языками оказался настолько низким (от 8 до 15 %), что говорить об их генетическом родстве не представляется возможным. По крайней мере, оно не может быть надежно доказано, поэтому до сих пор в силе остается традиционная классификация, согласно которой эскимосские и алеутский языки объединяются в единую «семью» лишь вследствие их географического соседства, близости культуры и на основе некоторых типологических признаков» [270; 271]. Итак, само существование эскимосско-алеутской семьи языков крайне сомнительно. Т. е. тот единый «эскалеутский» язык, которому приписывают еще более древнее родство с ностратическими языками, вероятно, вообще никогда не существовал.
А. С. Старостин отмечал [287, с. 7], что «процент совпадений между современными членами разных ветвей макросемей типа ностратической на уровне 5–9 %», т. е. еще гораздо ниже, на уровне «шума» древних заимствований или случайных совпадений (например, слово «женщина» по-английски будет woman, а на древнеяпонском womina). Из этого ясно, насколько еще более сомнительно существование ностратической прасемьи.
Н. Д. Андреев в противовес ностратической теории выдвинул концепцию «бореального» праязыка, последующими ветвями которого он считает только «раннеиндоевропейский», уральский и алтайский праязыки (без дравидских и картвельских). Причем время существования этого праязыка он относит к концу ледникового периода, т е. эпохи палеолита, а время выделения из него «раннеиндоевропейского» – к эпохе мезолита [269, с. 35–39]. Его книга была издана в 1986 году Институтом языкознания АН СССР и выглядит не менее солидно, чем ностратическая теория, притом что применяемые им методы резко отличны.
Лично мне ностратическая концепция кажется более убедительной. Но я могу спокойно верить или не верить в нее, оставаясь ученым. А вот существование индоевропейской семьи языков является бесспорным. И если я не верю в существование индоевропейской семьи языков, то я вообще не ученый. Поэтому поиск последней индоевропейской прародины – это поиск точной пространственно-временной локализации бесспорного исторического факта. А вот поиск ностратической прародины – это пока в любом случае выдвижение спорной гипотезы по поводу другой спорной гипотезы.
Вообще иногда полезно вспоминать знаменитый принцип Исаака Ньютона: «гипотез не измышляю». Данная книга направлена на установление исторической истины, насколько это в наших силах. Историческая истина – это факты, которые представляются бесспорными. Например, никто из ученых-историков давно не спорит по поводу правильности дешифровки египетских иероглифов, или того, что тексты критского линейного письма В написаны на микенском диалекте греческого языка, или по поводу месторасположения Трои. Пришло время окончательно установить и месторасположение последней индоевропейской прародины.
Разумеется, данное заявление не следует понимать как претензию на общую непогрешимость. В частности, в этой книге поставлен ряд вопросов, которые очевидно представляют собой не более чем предварительные гипотезы. Так что и сам автор вовсе не свободен от «измышления» гипотез.
Особенностью методологии данной работы является также ее обобщающий характер. Автор ее – профессиональный философ истории, а не археолог или лингвист. Поэтому я в основном использовал уже известные факты и обобщения специалистов по конкретным проблемам. Суть работы – логический анализ уже известных фактов и концепций. Исключением являются некоторые лингвистические положения, впервые выдвигаемые в данной работе, в особенности этимология названия «Харьков» и ряда других гидронимов. Но и здесь я опирался прежде всего на конкретный лингвистический материал из обобщающей работы Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова [1].
Я также никоим образом не претендую на оригинальность той концепции прародины индоевропейцев, которая будет обоснована далее. Ее суть: территория исторической прародины индоевропейцев совпадает с территорией раннего этапа среднестоговской археологической культуры конца V тыс. до н. э. Это район лесостепи и степи между реками Днепр и Дон, частично на правом берегу Днепра в районе рек Рось и Ингул и, возможно, на Нижнем Дону [см. рис. 2]. В пользу такого решения индоевропейской проблемы говорит вся совокупность данных археологии, гидронимии, лингвистики, культурологии, естественных наук и географии.
За последние годы в Украине сложился четкий стереотип: если говорят про древнейшую историю Украины, то говорят про трипольскую культуру. Трипольская культура того стоит. Но трипольцы лишь очень частично были нашими предками. Главное внимание следует уделить их восточным соседям и современникам – среднестоговцам. Именно они стали прямыми предками не только украинцев, но и в той или иной мере половины населения Земли.
Впервые концепция индоевропейской прародины в Северном Причерноморье была выдвинута еще в XIX веке [см., например: 3, с. 139]. Ее сторонники преобладают среди англоязычных исследователей, в частности, так считали В. Дж. Чайлд [4, p. 140, 144] и М. Гимбутас. Так, Мария Гимбутас считает протоиндоевропейцами носителей ямной культуры, ранней стадией которой в V–IV тыс. до н. э. была среднестоговская культура. Ямная культура дает, по ее мнению, исходный импульс, в результате которого наблюдается распространение индоевропейской курганной культуры не только в понто-каспийских степях, но и в Центральной и Северной Европе и на Балканах. Курганная культура, по Гимбутас, это – ямная культура, культура погребений с охрой, культура боевых топоров, культура шнуровых керамик, культура одиночных погребений Дании. Внешними признаками индоевропеизации являются, по Гимбутас, курганы и погребальный обряд в ямах, где обнаруживаются скелеты, лежащие скорченно на спине. Индоевропеизацию Европы она связывает с дезинтеграцией высоких цивилизаций Древней Европы V–IV тыс. до н. э. (Винча II–III, Лендьел, Тиссы-Бюкка, Кукутени-Триполье, Гумельницы), которые образовали неиндоевропейский субстрат на юго-востоке Западной Европы, и культуры воронковидных кубков – неиндоевропейского субстрата в Северо-Европейской равнине между Данией и Польшей. Постепенная инфильтрация с середины IV тыс. до н. э. в районы Западной Европы окончилась в 2500–2000 гг. до н. э. вторжением, в результате которого произошло окончательное разрушение остатков древнейших европейских цивилизаций, уцелевших только на Крите [5, p. 483; 6, p. 15].
Рис. 2. Карта распространения среднестоговской культуры [2, с. 24–25]. Пунктиром обведена приблизительная территория самых ранних памятников – квитянского этапа (I-а), в Надпорожье и Среднем Поднепровье [2, с. 123].
В настоящее время эта концепция по сути общепринята среди ведущих украинских специалистов, попала в Украине в обобщающие работы и учебники. Так, например, Ю. В. Павленко в своем учебнике для вузов пишет: «Не позднее первой половины VI тыс. до н. э. мелкий рогатый скот через Кавказ, а крупный через Балканы попадает в области Северного Причерноморья, Приазовья и Предкавказья, где для скотоводства были прекрасные предгорные, степные и лесостепные ландшафты. Соединение мелкого и крупного рогатого скота с доместифицированным не позднее рубежа V–IV тыс. до н. э. местными индоевропейскими племенами конем привело к созданию стада, оптимально приспособленного к местным экологическим условиям. А это, учитывая то боевое преимущество, которое давало овладение конем, обеспечивало широкую экспансию воинственных индоевропейских скотоводческих племен на просторах Евразии – от Западной Европы до северных областей Индии и Китая – в IV–II тыс. до н. э.» [7, с. 247–248]. В другом месте Ю. В. Павленко пишет: «Есть все основания соотносить реалии среднестоговской эпохи юга Восточной Европы и Предкавказья (прежде всего развитое коневодство и знакомство с медью) с лингвистическими данными позднего этапа существования индоевропейской общности» [267, с. 62].
