С этой минуты на станции задействовало аварийное расписание.
На раздумья у Семенова были считанные секунды.
Люди бежали к кают-компании в расстегнутых каэшках, иные без шапок.
– Аварийный запас в трещину ухнул!
– За аэропавильоном море шумит!
– Бармин! – Семенов поднялся на крышу, встал у прожектора. – Проследи, чтобы люди как следует оделись! Подготовить факелы!
И, полностью отключившись, стал изучать обстановку.
Луч прожектора – на магнитный павильон, за которым шло торошение.
– Кирюшкин, Дугин, Груздев – эвакуировать магнитный павильон! Луч прожектора – на метеоплошадку и аэропавильон. Неподалеку за ними начиналось разводье, полукругом опоясывающее лагерь. Из-за клубящегося пара ширину разводья определить оказалось невозможно, однако самим строениям как будто непосредственной угрозы не было.
Луч прожектора – на гидрологическую палатку. Возле нее с факелом суетился Ковалев, в его малоосмысленных движениях Семенов угадал растерянность. Палатка накренилась, стала оседать, одному Ковалеву там не справиться.
– Бармин – к Ковалеву!
Луч прожектора – на дизельную и теплый продовольственный склад. Вдали, в полукилометре примерно, лед встал на дыбы, но пока эти объекты вне опасности.
Сердце у Семенова сжалось: в пяти шагах от радиостанции расходилась трещина, темная полоска пробежала и с другой стороны.
– Горемыкин, останешься у прожектора, действуй по обстановке!
– Есть действовать по обстановке! Семенов побежал к радиостанции.
2. ТОМИЛИН
Мы с Веней подготовили емкости и вышли из дизельной подышать свежим воздухом. Ветер поутих, в лунном свете одинокие снежинки планируют – красотища! Молчим, дышим, любуемся, у Вени грудка вздымается, в глазах поволока – лирический настрой: стих, небось, сочиняет. Вдруг, смотрю, поволоки как не бывало и вместо рифмы Веня выдал такое, что даже док в стенгазете не напечатает.
Оборачиваюсь – трещина, пар из нее валит, и вроде серой запахло, как из преисподней! За воем дизеля и не услышали, как Льдина разошлась по швам. Рефлексы сработали, и мы с Веней – в разные стороны: он – к трактору, я – к своему хозяйству. Влетаю в домик, а Шурик, осклабясь, сидит в наушниках, концерт слушает. Увидел мою перекошенную физиономию, вскочил.
– Что-нибудь передать?
– Ага, срочно: «Мама, я хочу домой!» И тут рельс зазвенел, потом Веня на тракторе прикатил. Сунули мы палки с ветошью в соляр, зажгли факелы и стали думать, как жить дальше: сразу драпать с радиостанцией на новое место или не пороть горячку и подождать приказа сверху. Как раз вчера, когда пурга взяла себе кратковременный отпуск, Шурик под моим руководством зачистил полозья – хозяйство-то наше на санях, так что дать тягу от трещины, или, говоря по-научному, эвакуироваться, я могу в любую минуту. Для очистки совести проверил полозья, тракторный трос к дышлу саней подцепил, погладил по головке Шурика, который стоял с круглыми глазами и лепетал, что ему все это исключительно интересно, и вдруг под нашими ногами пробежала трещинка шириной в дециметр. Шурик подпрыгнул, будто на змею наступил, Веня заорал: «Во дает!» – вскочил на трактор, и тут из тьмы явился Николаич.
– Чего ждете? – бешено. – Мост!
– А без него не перемахнем? – поинтересовался Веня.
Николаич взглянул так, что Веню сдуло с трактора.
– Не видишь, мальчишка?!
Трещина-то уже в полтора метра! Шутки в сторону, товарищи полярники, с двух сторон мое хозяйство отсекает. Доски, брусья запорошило, стали выдергивать их, выковыривать ломами. Николаич потащил к трещине здоровенный брус.
– Шевелитесь, ребята!
Послышался препротивнейший треск, и в ста метрах справа раскололо метеоплошадку. Боковым зрением я видел, как падают мачты ветромеров и актинометрическая установка.
– Быстрее, черт побери!
А трещина то расходилась до двух метров, то медленно сходилась – как говорят, дышала. Риск большой, а нужно переезжать – без радиостанции на Льдине нечего делать.
Навели мы это шаткое инженерное сооружение, Николаич прошелся по нему, потопал ногами.
– Давай помалу!
Полозья чуть дрогнули, оторвались от вмерзшего в них снега, и домик стал метр за метром ползти на буксире.
– Стоп! Слезай!
– Это почему? – У Вени отвисла челюсть.
– Сказано – слезай!
Николаич уселся за рычаги и повел трактор на мост. Брусья, доски трещали, вдавливались в кромки, на миг мне даже показалось, что задняя часть трактора оседает, но Николаич газанул и вырвался на ту сторону. Потом соскочил на снег.
– Мост поправить, положить сверху еще ряд досок. Перетаскивайте поближе к кают-компании, сначала радиостанцию, потом антенны. Выполнять! – И побежал к метеоплощадке.
– Спасибо за разрешение. – Веня еще весь трясся от обиды. – Не доверяет, что ли?
– Потом, Веня, потом!
Я-то знал, почему Николаич погнал Веню с трактора и сам повел его на мост: и нервы у Николаича покрепче, и не любит чужими руками жар загребать. Так что обиделся Веня напрасно.
З. ДУГИН
Между тем для группы Кирюшкина события приняли дурной оборот.
Под тяжестью магнитного павильона лед просел, вода из бывших снежниц, замерзнув, крепко прихватила полозья, и пока их обтесывали пешнями, вал торосов приблизился на опасное расстояние. К тому же луна скрылась за облаками, света от факелов было чуть больше, чем от церковной свечки, и полутьма с ее тенями сгущала, преувеличивала опасность: хотя вал, наверное, был метрах в ста пятидесяти, казалось, что он совсем рядом, что еще минута – и он раздавит и павильон, и трактор, и людей.
– Дядя Вася, Женя, еще немножко!
А Груздев-то стал разговорчивый, подумал Дугин, яростно обкатывая лед. И глаза, как у Махно, когда его витаминами дразнят, – молящие. Разговорился! Раньше, бывало, спросишь его о чем, слово, будто червонец роняет, – достоинство блюдет. Кандидат наук, шишка на ровном месте! В дрейфе еще туда-сюда, перед Северным Ледовитым океаном все равны, а вернешься на материк, встретишь – спасибо, если узнает и бровью пошевелит в знак приветствия. Гордая штучка Груздев, только, если разобраться, гордости его цена ломаный грош. Пусть у тебя на каждой стене по диплому висит, а кто из нас людям нужнее? Насчет меня объявления на всех витринах, а тебя то здесь сокращают, то там по конкурсу не проводят. Я-то без тебя где хочешь проживу, а попробуй-ка ты без меня! Даже смех берет – кандидат физико-математических наук, а до позавчерашнего дня понятия не имел, что на баллоне с газом резьба обратная, против часовой стрелки: хорошо, успел молоток перехватить, не то остались бы от крупного ученого рожки да ножки. А считается – полярник! Продрейфует такой раз-другой, и на всю жизнь, как крот, в бумажки зароется – мир открытиями удивлять…
Кирюшкин, задыхаясь, бросил пешню.
– Попробуем еще разок, – сказал и поплелся к трактору.
Дважды уже пытался Кирюшкин сорвать с места магнитный павильон, и оба раза трос со звенящим стоном натягивался, будто предупреждая, что такая тяга ему непосильна и стальные жилы его не выдержат, лопнут.
– Посвети ему! – крикнул Дугин.
Груздев послушно выдернул торчащий в снегу факел и, спотыкаясь, пошел к трактору. Работничек, ноги не держат… Дугина взяла обида. Шахматист! Всю пургу фигурки передвигал, а павильон оставил в снегу, времени не нашел зачистить полозья. С любым желающим на высадку играл, одного только Дугина не замечал – как сквозь витринное стекло смотрел. Ни разу не предложил: «Давай сгоняем, Женька!», а с Филатовым – чуть не в обнимку…
Кирюшкин и Груздев вернулись, взялись за пешни.
– Еще немножко! – молил Груздев.
– Немножко? – передразнил Дугин. – Там, может, ребята загибаются, трактор позарез нужен, а мы из-за тебя здесь застряли… шахматист!
– Не ищи виноватых, Евгений, – Кирюшкин выпрямился, приподнял факел и с беспокойством прислушался. – Близко они, торосы, капут твоему павильону, Георгий. Давай хотя бы приборы вытащим, пока время есть.
