— Куда-то, — повторил Дро.

— Ладно, тебе лучше знать, — она огляделась вокруг. Выражение легкого безразличного недоверия промелькнуло на ее лице. — Они ушли, — проговорила она. — Призраки Гисте.

— Они слабы, — сказал Дро. — Они больше не могут поддерживать собственные наваждения. Любой призрак рано или поздно умрет, если предоставить его самому себе. На это могут уйти столетия, но исход неизбежен.

Она воззрилась на огни останков города, не дающие света. Потом покосилась на Миаля.

— Почему бы тебе не спуститься вниз? — сказала она менестрелю. — Подбери свой инструмент, вытащи зуб и наступи на него. Я скажу тебе, который из кусочков слоновой кости на самом деле — часть меня.

Но Миаль только отшатнулся от нее. Он отошел подальше и остановился, уткнувшись лбом в стену одного из призрачных домов. Менестрель понятия не имел, что именно он хочет или должен сделать, но, скорее по наитию, отошел не слишком далеко, чтобы все слышать.

— Я готова отправиться прочь отсюда, — сказала Сидди охотнику. — Я устала. Я хочу этого. Почему я не могу уйти просто так, без того чтобы разрушать зуб?

— Раз ты привязала себя к своему звену, узы окрепли. Пока оно не уничтожено, ты не вольна уйти.

— Ты уничтожишь его! — надменно велела она.

Дро усмехнулся. Он выглядел старым и безумно прекрасным. Словно статуя, а не живой человек. Пятно крови на его рубашке терялось на фоне черноты.

— Не думаю.

— Не понимаю, — возмутилась Сидди. — И все же...

— Пожалуйста... — тонко, холодно и тактично попросил он ее помолчать, но Сидди не обратила внимания.

— Ты... — выдохнула она, глаза ее заблестели от изумления и пришедшего понимания. — Шарлатан!

— Не совсем.

— Мошенник!

— Прекрасно.

— Будь ты проклят! — простонала Сидди. — Да как ты посмел...

— Как посмела ты?

Она умолкла на полуслове и улыбнулась сомкнутыми губами.

— Ко мне вернулся покой, — сказала она. — Мне больше нет до тебя никакого дела. Я хочу уснуть. Или это будет не сон? Неважно. Позволь мне уйти. Прошу тебя, Парл Дро.

— Миаль, — сказал Дро, не оборачиваясь к менестрелю. — Сходи, залезь на дерево и принеси инструмент.

Миаль повернул голову, попытался просунуть ее сквозь призрачную стену, но у него почему-то не получилось.

— Катись в ад, — пробормотал он.

— Ада не существует, — машинально выпалила Сидди и рассмеялась обычным девичьим смехом. — Может быть, я найду там Силни, и тогда она накажет меня. А потом мы помиримся. Ох, как же я устала быть здесь. Могу я сама спуститься вниз и принести инструмент?

— Не знаю, — сказал Парл Дро.

— Ненавижу тебя, — бросила она. — Как же я ненавижу тебя! Это из-за тебя я вернулась из могилы. А ты...

— Пожалуйста, — снова сказал Дро.

Сидди пожала плечами.

— О... — она опять покосилась на Миаля. — Значит, все дело в нем. Я думала, ты пришел за ним в Тиулотеф, потому что безмерно любишь его.

— Я и в самом деле безмерно люблю его, — спокойно уронил Дро. — Он мой сын.

Вслед за этим, красиво и последовательно, как в танце, произошли три события.

Глаза девушки расширились от изумления, вопрос застрял у нее в горле, она беспомощно всплеснула руками. Это было первое событие. Миаль отлепился от стены и побрел к ним походкой лунатика — второе. Но третье свело на нет первые два. Это был звук, треск рвущейся ткани. Ветхая перевязь, единственное, что удерживало инструмент от падения, трещала под его тяжестью.

Три бесплотных духа застыли, прикованные к месту, на призрачной улице. Последний, мгновенно оборвавшийся стон, единственный вскрик донесся до них. Потом затрещало дерево от удара об острые камни, взвыли рвущиеся струны, раздался глухой и зловещий удар, шорох, хлопок. Тихо зашуршали посыпавшиеся мелкие камешки, что-то резко треснуло — и повторный удар о камни добил инструмент. Медленно оседали легкие, как перышки, клочья разорванной тишины.

Сидди закружилась, как уносимая ветром паутинка, подол ее платья взметнулся, раскрылся стрекозиными крыльями.

— Я хотела этого, — прошептала она. — Наверное, это я виновата. Я рада, — она плакала, и из ее глаз катились обычные слезы, а не колдовские бисеринки рыбок. — Я хочу... — это были ее последние слова. — Хочу...

Тьма повернулась, как колесо, унося ее за собой. Иногда уход за грань удается сделать легким и мирным, и тени покидают мир, полные блаженного покоя и благодарности.

Но Дро смотрел в ночь, снедаемый жгучим стыдом за все, что натворил во имя своего так называемого ремесла.

Не задумываясь и даже не вполне понимая, что делает, он поднял руку, защищаясь от удара Миаля, который целился ему в челюсть. Не задумываясь, он ударил в ответ — легко, словно кот махнул лапой. Миаль отлетел и сел посреди улицы, поливая охотника бранью.

Хотя одна мысль об этом повергала в дрожь, сейчас Дро предстояла его собственная исповедь.

— Нет, ты не можешь, ну просто никак не можешь быть моим треклятым папашей. Разве что ты очень рано начал. Впрочем, с тебя бы сталось. Я слишком боялся... не представлялось же никакого случая... да нет, слишком боялся. Жена извозчика затащила меня в постель, когда мне было двадцать. Двадцать, осознай! Она у меня была первая, и я был ей благодарен. А ты, должно быть, успел, когда тебе было четырнадцать. Или даже меньше. И с женщиной в возрасте. Сделал ей ребенка и сбежал — прости, ухромал — неизвестно куда. Бросил ее с моим непросыхающим папашей, который не был мне папашей. Неудивительно, что он меня ненавидел. Когда он колотил меня, он колотил тебя. Я его не виню. Так бы и разбил тебе голову... отец! Бродячий охотник за призраками, также умеет делать хитроумные фокусы с ножами! Ты должен научить меня. Подушка, стальная пластинка, фальшивая кровь. Или все дело в ноже — лезвие прячется в рукоять или что-то в этом роде? Ты вправду должен научить меня, папочка. Ты мне малость задолжал. Если это вообще правда.

— Это правда.

— Я ведь могу только поверить тебе на слово. А с другой стороны, чего стоит твое слово? Я потерял единственную свою вещь, от которой был хоть какой-то прок, — зло бросил Миаль. — Мой инструмент лежит внизу, разбитый в щепки.

— Куда ты сперва сам пытался его сбросить, чтобы спасти меня от Сидди и Тиулотефа, — напомнил Дро. — Тогда-то я и понял, что обязан рассказать тебе.

— Не хочу больше ничего слышать.

— Если честно, я и сам не стремлюсь рассказывать тебе что-то еще, — ответил Дро.

— Великолепно. Так тому и быть.

Миаль встал на ноги. Повесив голову, уткнувшись взглядом в землю, он зашагал прочь размашистой походкой, за которой было нелегко угнаться на хромой ноге. А потом Парл Дро оказался стоящим прямо на пути менестреля. Миаль остановился, как вкопанный, глаза его полезли на лоб.

— Какого... как ты ухитрился?

— Так же, как и с ножом. Так же, как добрался от хижины Чернобурки до леса на холме меньше, чем за минуту.

— Значит, ты все-таки погрузился в транс, — сообразил Миаль. — Ты тут отдельно от тела, совсем как я.

— У тебя за спиной низкая каменная ограда. Присядь.

Миаль отступил на шаг и ощутил камень икрами ног. Он не то чтобы собирался слушаться, но все же уселся.

— Ладно.

— А теперь, — сказал Дро, — если ты помолчишь, я объясню. Невзирая на то, что у меня, может быть, нет желания рассказывать, а у тебя — выслушивать.

Миаль сплел пальцы и уставился на них. Руки дрожали.

— Тогда почему же?

Дро не ответил. Он сел на ограждение недалеко от менестреля, и, чуть выждав, заговорил низким, тихим голосом, не пропуская ни единого слова.

Парлу Дро, с семнадцати лет зарабатывавшему на жизнь изгнанием призраков, было уже за сорок, когда однажды перед закатом, в лесу на склоне горы, он повстречал женщину с золотыми, как у Шелковинки, волосами. Женщину, которая была Шелковинкой, оставшейся в живых, повзрослевшей и казавшейся теперь лишь на несколько лет моложе его самого. Он не любил ее, но повстречался с ней. А она то ли ощутила странный резонанс, вызванный этой встречей, то ли просто истосковалась. Исход мог стать любым — они могли быть вместе или расстаться. Но событиям не дано было развиваться своим чередом — их прервало появление балаганщика с испитым лицом, толстым брюхом и неожиданно изящными руками музыканта. Той ночью он спускался в деревню и выторговал единственный в своем роде музыкальный инструмент у другого пропойцы — Собана. Балаганщик собирался провести ночь в публичном доме, но все его деньги ушли на выпивку и покупку инструмента. Тогда он сунул приобретение в кожаный мешок и поспешил назад, к своему фургону и жене. Всю дорогу он гадал, не надул ли его Собан. А вернувшись, обнаружил, что в его отсутствие на огонек к его жене забрел незнакомец. «Брось, все забыто», — сказал тогда обманутый муж. Может быть, в тот момент он действительно был под действием выпитого философски настроен и готов все простить. Но потом он протрезвел — и вспомнил. Балаганщик полез в фургон и нашел себе оружие — им стал большой топор для рубки мяса. Потом он вскочил на лошадь и погнался за Дро вверх по склону горы, ведомый жгучей животной ненавистью. И когда он догнал охотника, то со всего размаху обрушил на него топор, звериным чутьем безошибочно угадав самое слабое место — увечную ногу. Острое как бритва лезвие топора — острое, ибо его использовали по назначению реже, чем хотелось бы — прошло сквозь мышцы, сухожилия и кости, как ему и полагалось. Топор отсек ногу ниже колена, но Парл Дро не знал этого, он лишь чувствовал страшную боль. Он упал и покатился вниз, а балаганщик, внезапно испугавшись, не стал его преследовать. Ревнивый муж развернул лошадь и пустился наутек. Вскоре он вывел свой фургон на дорогу и погнал обратно в южные края. Золотоволосая женщина, которую он избил до полумертвого состояния еще до того, как полез за топором, в дороге пришла в себя. Но балаганщик к тому времени уже стер кровь со своего оружия. Она убедила себя, что гнев мужа обрушился лишь на нее одну — или хотела себя в этом убедить.