Мы поднялись по узкой винтовой лестнице. В коридоре второго этажа, на скамье между двумя окнами, мы нашли мертвого клерка. У него отсутствовала голова, а шея являла собой бесформенное кровавое месиво. Мы прошли туда, где еще полчаса назад был кабинет инспектора. Сам инспектор лежал в углу еще живой, но я был не в состоянии его спасти. Взрывом ему размозжило череп и выбило глаза. Позднее, когда вывернули его карманы, обнаружили монеты с вонзившимися в них осколками бомбы.

Очевидно, этому несчастному принадлежали кусочки плоти в лужах крови на полу. Кровь капала с внутренностей, которые повисли на газовом рожке, вырванные взрывом из обугленного тела в другом углу. Остатки униформы указывали, что этот человек был сержантом. Напротив него лежал еще один труп. В его туловище зиял багровый кратер, а серые брюки походили на те, которые носят служащие коммерческих банков и промышленных фирм.

К моему удивлению, я увидел, что мисс Тарбелл все еще находилась рядом с нами. Ее лицо было смертельно бледным, и если она ела что-нибудь этим утром, то наверняка избавилась от съеденного среди окружавших нас следов бойни. Тем не менее женщина выглядела не хуже Холмса, который пулей вылетел из жуткой комнаты. Я слишком хорошо его знал, чтобы подумать, будто его тошнит, но был слишком потрясен, чтобы двигаться так же проворно, как он. Увидев, куда он направился, я вышел следом за ним на тротуар.

Холмс отошел от тела одного полисмена и подошел ко второму, как раз вовремя, чтобы услышать слово «Дармо». Это слово оказалось последним. Опустившись на колени, я попытался нащупать пульс и, убедившись, что бедняга умер, внезапно увидел край полинявшей черной юбки мисс Тарбелл, еще сильнее потемневшей от крови. День был пасмурный, в воздухе пахло дождем. Если бы я рисовал одну из нелепых картин, которые пишут современные художники, то изобразил бы этот пейзаж в свинцовых тонах с алыми брызгами, так как все вокруг казалось мне безнадежно серым, за исключением ярко-красных пятен.

Мисс Тарбелл увидела, что стоит в луже крови, и отскочила назад.

— Несчастные! Помоги Бог их семьям, — сказала она и прикрыла рот ладонью, словно старалась преградить путь эмоциям.

К этому времени полицейские перестали сновать взад-вперед и разбились на маленькие группы. Казалось, они не знают, что им делать. Гнев был предпочтительнее горя, поэтому двое из них затеяли горячий спор о том, под юрисдикцию какого участка подпадает место преступления.

— Кто видел, что произошло? — осведомился Холмс. — Qui а vu се qui est arrivé?[19]

— Я видел, как они вошли, когда я выходил, — отозвался молодой полицейский. Он был цел и невредим, не считая перенесенного ужаса. — Люк — его тело наверху — впустил полицейского и клерка, который держал перед собой металлическую коробку, как официант поднос с курицей. Это напомнило мне праздничный обед. — Полицейский вытер глаза. — Я был на улице, когда услышал жуткий звук — словно удар железного колокола в Судный день.

— Что означает «Дармо»? — спросил Холмс.

— Город в Лотарингии, — отрапортовал полицейский, как будто отвечая на уроке географии.

Я не мог поверить глазам — мисс Тарбелл делала пометки в блокноте.

— Компания «Дармо» — большая промышленная фирма, занимающаяся железной рудой, мистер Холмс, — сказала она. — Ее шахтеры уже некоторое время бастуют. Я читала об этом в газетах.

— Где ее офис? — осведомился Холмс.

Хорошо одетый мужчина, — как мы узнали позднее, мсье Анри Труту, присланный из Дворца правосудия, — указал Холмсу на авеню де л'Опера в нескольких кварталах отсюда.

Труту был худощавым человеком с темными волосами под цилиндром, в визитке, какие носили французские чиновники высокого ранга. Ему было не более сорока лет, а когда он говорил, уголки его рта приподнимались, слегка обнажая зубы.

Но для разговоров не оставалось времени. Холмс, мисс Тарбелл, Труту и я поспешили по указанному адресу, наверняка выглядевшие теми, кем, в сущности, и являлись, — посланцами с места адской бойни. Впрочем, новости о происшедшем уже распространились по всему кварталу, и повсюду толпились возбужденные люди.

Когда мы добрались до здания, где помещались офисы компании «Дармо», Труту предъявил удостоверение и потребовал кого-нибудь из начальства. Один из дежурных проводил нас к президенту компании. Мы поднялись по мраморной лестнице, покрытой мягким красным ковром. У дверей зала совета директоров Холмс, растрепанный и с выпученными глазами, постучал кулаком по резной дубовой панели и ворвался в комнату. Пятеро директоров, увлеченные дискуссией, вскочили в страхе и гневе. Самый старший из них, худой и болезненный на вид, сдавленно крикнул: «Анархисты!» и полез под стол. Двое более молодых бросились на Холмса, который выглядел нашим предводителем и которому в очередной раз пригодилось его увлечение боксом. Оказавшись на полу, храбрая, но опрометчивая пара окинула нас взглядом и, по-видимому, решила, что Труту, мисс Тарбелл и я не представляем физической угрозы. Более высокий из нападавших, с глубокой морщиной между бровями, придававшей его лицу мрачное выражение, никак не мог отдышаться, но второй, помоложе и покрепче, казалось, еще не утратил воинственный пыл. Когда они поднялись с пола и стряхнули пыль с пиджаков, Труту представил себя и Холмса.

Высокий противник Холмса, которого звали Мартен Каспи, заговорил по-английски почти без акцента:

— Прошу прощения, дорогой мистер Холмс. Можете себе представить…

Но Холмс прервал его извинения кивком головы и поведал об утренних событиях.

— Мы здесь потому, что вы, возможно, являлись мишенью бомбы анархистов, — объяснил великий сыщик. — Последним словом умирающего было «Дармо», что могло относиться к вашей фирме и району добычи руды.

Директора снова заняли свои места, поняв, что в их интересах сотрудничать. Мисс Тарбелл также уселась за стол, но четвертый директор, представившийся как Жорж Жако, казалось, сомневался в необходимости ее присутствия. Его лицо было настолько напряжено, что, глядя на него, можно было ожидать нервной судороги. Мисс Тарбелл, не испытывавшая никаких трудностей в разговорах с парижанами, которых мы встречали в этот ужасный день, притворилась не понимающей по-французски. Труту и я не видели оснований вмешиваться, и американка осталась.

— Джентльмены, — начал Холмс, — заметил ли кто-нибудь из вас сегодня что-либо необычное?

— Мы как всегда занимались делами, — ответил Шарль Коман, пожилой директор, только что искавший убежище под столом.

— Он хочет знать, не заметили ли мы этим утром где-либо чего-нибудь из ряда вон выходящего, — ворчливо пояснил более молодой из недавних противников Холмса, которого звали Эдуар Кнодлер и который, по-видимому, решил проявлять свою агрессивность словесно, но не обращаясь к Холмсу.

Директор-распорядитель, пухлый человечек с выпуклым лбом и широкой бахромой темных волос на черепе, посмотрел на коллег, словно не зная, что говорить. Его звали Жильбер Дазьель.

— Я прибыл раньше остальных, — сказал он наконец. — Двери зала совета были закрыты, и я увидел перед ними на полу большой круглый предмет, завернутый в газету. Это меня встревожило, и я послал за Пико — нашим консьержем. Пико разрезал веревку карманным ножом, газетный кулек раскрылся, обнажив чугунную коробку. Пико подобрал ее и заметил, что она весит килограммов пять. Никто из нас не захотел открывать ее, поэтому Пико унес коробку в полицейский участок, осторожно держа ее перед собой. Чугун казался надежной защитой.

Я представил себе труп в серых брюках и собирался спросить, как был одет консьерж, но Холмс закончил беседу, предложив директорам продолжать их важную работу. Директор-распорядитель, к его чести, велел секретарю, усатому молодому человеку с печальным лицом и пышными усами, проводить нас на пост Пико и отправился туда вместе с нами.

Волосы секретаря были разделены прямым пробором, как бы образуя занавес для трагической маски, которую являла собой его физиономия. Он производил впечатление человека, отягощенного ответственностью перед начальством. Холмс спросил его имя, и секретарь ответил «Базиль Понтель», явно удивляясь, что это кого-то интересует.