Наступила пауза. Было слышно его тяжелое прерывистое дыхание. Сара молчала.

— Сара, я ничем не могу отплатить вам, но за последние недели я отчасти искупил свою вину. Я поступил позорно и достоин презрения. Но я не знал, что творю, я поверил в вашу измену. Разве вы можете простить, что я оскорбил вас, разве вы можете простить мое поведение в тот вечер, когда вы пришли ко мне?

— Перестаньте! Не говорите об этом, — сказала Сара. — Ведь все это в прошлом и не имеет значения. Я не подозревала, что вам ничего не известно, и я знаю, как вы должны страдать теперь.

— Да, — прервал он резко, — я не могу жить с сознанием моей вины перед вами. Вы пожертвовали годом жизни ради меня, моей свободы, моего спасения. Неужели вы думаете, что я могу допустить, чтобы женщина защитила меня от заслуженного позора и осуждения...

Голос его пресекся, он прошептал беззвучно:

— А все мои подозрения о вас и Картоне, слова, которые я произносил тогда, оскорбления, которые нанес вам...

Сара пыталась заговорить, прервать поток его самобичующих слов.

— Перестаньте, перестаньте, — молила она.

Он умолк, и наступило молчание.

Сара старалась успокоиться, обдумать создавшееся положение. Она не могла взглянуть на Юлиана и смотрела на запад, алеющий в золотых и розовых красках заката. Она говорила себе: „Я должна победить, я должна уговорить его".

Близость Юлиана взволновала ее, лишила ее сил и уверенности. Она сжала стройные руки и сказала тихо.

— Юлиан, вы не должны делать этого. Ради меня вы не можете поступить таким образом. На суде вам придется рассказать обо всем и снова возбудить заглохшее дело. Разве вы хотите меня подвергнуть новому испытанию?

— Нет, — сказал он медленно и упрямо. — Я постараюсь пощадить ваше имя.

Этого нужно избегнуть.

— Но вы губите вашу карьеру, всю вашу жизнь. Зачем? Значит моя жертва была бесполезной, все мои страдания были не нужны и излишни. Разве вы не понимаете этого?

— Я был недостоин вашей жертвы, — горько прервал он ее. — Я сам знаю это. Вы думаете, что я не понял теперь, как вы страдали. Когда вы сидели в тюрьме из-за меня, я ни разу не написал вам, не подал признака жизни. Человек, которого вы любили, оказался таким трусом, что боялся написать вам, в то время, как вы пожертвовали собой ради вашей любви. Как вы должны были страдать в одиночестве! А я, как я мог, как я мог... какой позор, какое унижение для меня.

— Я любила вас и поэтому была готова на всякую жертву, — с отчаянием воскликнула Сара.

Она заметила, что у него захватило дыхание. Она увидела его лицо, словно сквозь пелену тумана. Голос его звучал глухо, точно в отдалении, и звук его голоса заставлял ее сердце биться сильнее.

— Любили... Сара...

— Да, любила.

— И все это в прошлом теперь, — пробормотал он еле слышно.

Он протянул руку, схватил край ее платья и прижал его к своему лицу.

Слова, страстные, умоляющие, полные отчаянного раскаяния, срывались с его уст, слезы текли по его лицу и падали на шелковистую ткань.

Невольно, почти не сознавая своих поступков, она нагнулась к нему, желая помочь ему и утешить его своей близостью.

— Перестаньте, перестаньте! Юлиан, Юлиан!

Но он не слышал ее тихих слов и продолжал с бесконечной скорбью и отчаянием.

— Моя любовь не умерла, — я боготворю вас. Вы страдали из-за меня, но и я перенес столько страданий — целый ад унижения, горечи, раскаяния. Я готов целовать землю, на которую ступает ваша нога, и причинил вам столько горя. Ничто не может искупить моей вины, что вы провели год в тюрьме ради меня. Под знойным солнцем Африки я безумно тосковал по вас... клянусь вам, я никого не любил, кроме вас. Клянусь вам Сара. Вы были всем для меня и чтобы забыть вас, из чувства дикого гнева и ревности, я опустился до такой степени, я возненавидел весь свет. Когда я вспоминал о вас, я готов был покончить жизнь самоубийством. Я вспоминал ваше лицо, ваши губы, ваши чудные руки, и был близок к безумию. Вы не можете простить меня, ни одна женщина не простила бы...

Он поднял свое искаженное, неузнаваемое лицо и взглянул в ее лицо, по которому катились слезы.

— Сара, не гоните меня. Вы сказали, что любили меня... О! Если бы вы знали, если бы вы поняли мое отчаяние, мою страсть, мое горе! Я отплатил вам оскорблением за вашу жертву, но я был невменяем тогда, я не был тем человеком, которого вы любили прежде. Вдали от вас я погибну. Спасите меня, верните мне жизнь, подарите мне снова вашу любовь! Сара, любимая...

Она не могла говорить от волнения. Она могла только молча глядеть на него.

Он ждал. Его лицо окаменело. Он поднялся, опершись на ручки ее кресла.

— Я понимаю. Вы не можете простить, я знал, что это невозможно. Я не заслужил прощения.

Сара все еще смотрела на него. На светлом фоне неба, озаренном последним алым отблеском заката, выделялась его стройная, высокая фигура. Сара видела его светловолосую голову, его красивый, резко очерченный рот, его лицо, которое казалось таким юным, когда он улыбался.

Он сделал легкое движение и повернулся, чтобы уйти. Он медленно удалялся из сада... уходил из ее жизни.

Она поднялась и побежала за ним по мягкой траве, заглушавшей ее шаги. Она хотела позвать его, но не могла произнести ни звука.

Внезапно он обернулся и увидел ее. Она подбежала к нему. Он схватил ее в свои об'ятия и страстно прижал ее к себе, словно боясь потерять свое счастье.

— Я принадлежу тебе, — сказала она ему.

Слова чуть слышно сорвались с ее уст.

Юлиан глядел на нее с безграничной печалью и нежностью, она не могла перенести его взгляда, отзывавшегося жгучей болью в ее сердце. Она обняла его голову обеими руками.

— Разве ты не хочешь поцеловать меня, Юлиан, любимый?

Его взгляд, в котором сияла страсть и обожание, с невыразимой нежностью, точно ласка, скользнул по ее губам. Она чувствовала, что ее губы дрожали.

— Поцелуй меня, прошептала она.

Он привлек ее к себе.

Наступал вечер, благоухающий и нежный, как любовь, наполняющая их сердца.

— Ты снова любишь меня? — спросил он еле слышно.

Она рассмеялась.

— Разве ты не понимаешь, что не „снова", а всегда, всегда любила тебя. Прошлое умерло навеки, а настоящее и будущее принадлежит нам, дорогой. Не говори о моей „жертве", говори лучше о нашей любви. Или, — она приблизила свое лицо к его лицу и посмотрела ему в глаза, — лучше не говори теперь ничего, любимый.