Я оглянулся. Вокруг зелёного цветущего холма лежало безбрежное море…

Старец окликнул меня: "Смотри, вот — памятник дверей храма Сына Божия!" И я увидел огромное изображение Иисуса Христа из белого, как снег, мрамора. Оно стояло у подножья холма под деревом, полным плодов. И от этого памятника струилась вода… Золотая пыль влаги исходила от головы Его, оседала, орошая все сады и травы. Рука Его была поднята, словно Он призывал к Себе. В другой руке — чаша, из которой лилась через край прозрачная, искрящаяся вода.

Когда мы подошли ближе, я увидел, как высок и огромен памятник Христу. Он стоял ногами прямо на земле, и от земли поднималась ступенями лестница к Его груди, на которой я заметил маленькие двери.

Мы стали подниматься вверх по лестнице. Она была влажная и скользкая от выпавшей росы. Тьма пчёл кружилась и липла к ступеням, припадая к влаге…

Старец легко и быстро поднимался по ступеням, а у меня скользили ноги, не за что было ухватиться руками, и я боялся, что пчёлы меня изжалят.

Старец подал мне руку и повёл наверх.

Мы очутились у маленьких дверей и с трудом протиснулись в них.

Первое, что я заметил, был юноша в белой одежде, стоявший у входа. Он склонил голову перед нами, я поклонился ему, он отступил в сторону — и я увидел внутренность Храма.

Перед моим взором предстала такая божественная красота и величие, что я остолбенел, и слёзы радости и восхищения выступили у меня на глазах!

Океан лампад и свечей мерцал в Храме, как звёзды на небе летней ночи. Он был так обширен, словно стены его уходили до горизонта. В нём было много молящихся, но в огромном просторе Храма, казалось, их горсточка… Какая-то неземная тишина и покой царили в Храме, струились мне в душу, пока в ней не стало тихо и спокойно. И все люди там были тихи и спокойны, словно благоговейно к чему-то прислушивались. Все были облачены в белые одежды, и лица их сияли радостью и счастьем.

Они были рады моему приходу и поклонились Старцу за его любовь и заботу обо мне. Я почувствовал, как сливается моя душа с их душами и наполняется их радостью и покоем.

Я спросил Спутника моего: "Почему они так рады нашему приходу?"

"Видишь, как велик священный Храм, и как мало в нём людей. Но все они пришли сюда из любви. И жизнь их, и Бог, и вера — Любовь. А радость их ты познаешь после…"

Когда я стал посреди Храма, мне показалось, что я стою в раю.

У меня не было чувства, будто я стою в помещении. Свод Храма был усеян звёздами, но похож на бездонное небо, покрытое светилами. Казалось, в нём нет стен, а матовые колонны поднимаются прямо в тёмную небесную высь. Это был, скорее, чудесный сад. В нём виднелись и деревья и цветы, тихо шелестели фонтаны, и стояли вдали всевозможные храмы. Всё мерцало и сияло в полутьме Храма. Под куполом этого бескрайнего Собора были все церкви нашей грешной земли.

Я спросил Старца: "Кто построил Храм?"

"Он сооружён силами всех праведных душ. Они строили его, кладя камни веры всей своей жизни".

То, что я увидел в Храме, я не всё уразумел и не всё в силах описать. Казалось, сами глаза мои стали там иными, видели глубже и шире, чем в жизни.

Порою мне казалось, будто отделывали этот Храм такие великие художники, с таким неземным искусством его расписывали, что, может быть, и стены, и крыша в нём есть — а мне кажется, будто под открытым звёздным небом уходят ввысь колонны, а кругом бескрайний ночной волшебный сад с мерцанием лампад и огней…

Меня очень растрогало то, что я услышал от Старца. Приходят люди со всех Концов земли, разных вер, разных языков и… встречают друг друга, как своих близких родных, как будто давно знакомы и давно любят друг друга, И выходит, что и язык, и вера, и любовь у них — одни?

И я их уже любил, и они мне были родными…

И был посреди того Храма большой стол, а вокруг него восседали Старцы. И Старцы, и люди, стоявшие вокруг, как будто чего-то ожидали.

Мой седовласый Водитель сказал, что там собрался Собор Христа Сына Божия, и мы приблизились к восседавшим.

На столе лежало семь огромных книг, и Старцы раскрывали их и просматривали. А книги были на семи языках, и Старцы, читавшие их, были каждый из другой земли, разных наук, разных языков, и лица у них были разные, но одинаковая одежда на них была, одна вера и любовь в них жила, и они понимали и книги, и друг друга.

Старцы что-то выписывали из шести книг в седьмую и давали читать молодым, стоявшим за их спинами, а те садились уже за другие столы и писали что-то золотыми буквами.

И всюду в Храме на мраморных колоннах висели свитки белой бумаги, покрытые вязью золотых букв, и люди читали и разумели те мудрые слова.

Я спросил Старца о тех великих книгах, и он взял одну из них в руки, раскрыл и сказал: "Читай!"

Странная и чудесная была та книга… Буквы слов, написанных в ней, были многоцветными, одни слова сверкали золотом, другие горели огнём, третьи переливались, как бриллианты, всеми цветами радуги. Но самое странное и печальное было то, что среди золотых букв и сияющих строк чернели какие-то неуклюжие, неправильные, закорючками написанные буквы. Были они то чёрными, как кляксы, то серыми, как муть, то водянистыми красками намазаны, в подражание самоцветному блеску иных букв. Мне стало неприятно от их вида, словно дети играли со священной книгой и замарали её шутки ради. Меня возмущало: кто бы мог нанести такой вред дорогим книгам?

Старец ещё раз сказал: "Читай!" — но я не мог ничего прочесть, ибо от чёрных закорючек рябило в глазах, они путали, смешивали слова…

"Ты негодуешь на тех, кто испортил эти книги? Но их всё же можно прочесть, — молвил Старец. — Светлые буквы всё равно светятся, и только здесь, в Соборе Храма Христа Спасителя, и можно их прочесть, а если вынесешь из Храма наружу, то золотые буквы угаснут от дневного света и останутся одни чёрные".

Я внимательно стал вчитываться, медленно переходил от золотой буквы к золотой, составляя слова, и стал понимать…

Сложна и трудна была книга! Было в ней много светлых и золотых слов, не тронутых чёрными каракулями, но и много слов пропущенных, и много испорченных: начало слова золотом начертано, а конец дописан чёрным; или неразборчивыми каракулями начато какое-то слово, и только последний слог проступает золотом, и его можно разобрать. Но больше всего было слов таких, что, видно, сначала они были начертаны золотом, а потом поверх их кто-то чёрным написал совсем иное… Но это было не страшно, и при очень внимательном чтении всё же можно было прочесть, что говорили золотые буквы под слоем грязных закорючек, ибо золото светилось сквозь черноту.

И всё-таки чёрного письма было больше, нежели золотого. А одна часть книги казалась совсем тёмной, лишь изредка мерцали в ней крупицы золотых букв. И была часть, почти вся начертанная золотом, очень мало в ней тёмных каракулей.

Как я ни старался, но читать мне было трудно и ещё труднее понять смысл. Я обратился за помощью к моему Старцу, а Он указал на одного седого и мудрого, сидевшего за столом. Тот стал читать мне, а другой Старец тихо на ухо пояснял смысл того, что читается. Когда я услышал слова и их значение — я заплакал от того, что не знал его раньше, и о том, что напрасно мучил свою душу и сердце.

Мой Старец сказал мне: "Теперь ты понял, но молчи, пока время не приготовит тебе путь, по которому ты пойдёшь, чтобы говорить другим. Возвратишься в тело своё, и ум твой уразумеет".

Но я слов его не понял. Слёзы застилали мне глаза, я был счастлив, что услышал то, чего никогда и ни от кого не слыхал. Я спрашивал себя, почему радость услышанного так велика и свята? И почему меня заполнило такое блаженство?

И Старец, словно угадав мой вопрос, молвил: "Потому что ты услышал то, что надо слышать и знать, и это можно услышать только внутри сего Храма. Вне его никто этого не знает".