В другом классе на множестве тонких проволок висели кольца самых различных размеров, треугольники, дуги и квадраты. Учитель наставлял своих питомцев, как продевать серые нити в эти фигуры и измерять их.

Были и страшные залы, где совершалось нечто безмерно жестокое.

Так, в одном из них мы стали свидетелями скорее звериной забавы, нежели бесовского обучения.

Пол зала был покрыт железными колючками, вмурованными кусками стекла, торчащими повсюду остриями ножей и игл. Вводили узника и били его кнутами, заставляя бежать по полу. Несчастный бежал и старался перепрыгивать и обходить острия, стёкла и колючки. Тогда учителя велели ученикам бросать в глаза бегущему песок и пыль. Жертва слепла и напарывалась ногами на острия и стёкла, иногда падала, натыкалась грудью на торчащий нож, и её быстро уволакивали…

Были и такие классы, где учили обманывать, и там чёрные были объектами коварства и хитрости учеников зверо-человеков.

И такие классы, в которых учили открыто и тайно убивать, и там узники были убойным мясом.

Мы побывали и в классах высшего обучения, где зверо-человеки обучали юношей надевать на себя личины разных зверей и перенимать их повадки.

А вообще, невозможно выразить словами всё, чему учили учителя этого бесовского царства.

Когда, наконец, мы вышли за ограду чёрной тюрьмы-школы, я увидел в отдалении город. Большой город, окружённый стеною, как крепость. Видны были и городские ворота, через которые текли толпы народа.

Издали мне этот город показался очень красивым, и я обрадовался, что наконец вижу первое поселение за границей.

Когда мы подошли ближе к городским стенам, я увидел, что у ворот толпится тьма народу; сначала мне показалось, что люди ожидают проверки документов, потом понял, что совсем напротив, — всех зазывают в город и тут же в воротах раздают подарки. По ту сторону ворот, в городе, гремит музыка, а перед воротами наливают каждому водки, суют табак и папиросы и денег не спрашивают. А сквозь ворота видно, как в городе снует народ, разодетый в пёстрые одежды, там плясали и слышались развесёлые песни…

Я подумал, что не иначе, как празднуют какое-то великое торжество: всюду множество пёстрых и красных флагов, необычайно разукрашены дома, башни, купола и минареты.

Ворота широкие, и никакой стражи в них нет, кроме тех, кто стоит и взмахами рук зазывает людей в город на веселье.

А музыка в городе звенела и грохотала, соблазняя всех.

Мне тоже очень захотелось туда пойти. Но Старец печально посмотрел на меня и отрицательно покачал головой.

И мы не пошли в те большие и красивые ворота. Мне даже обидно стало: увидел настоящий, красивый город и людей как людей — а Старец туда не пускает. А потом я подумал: он знает всё лучше меня, быть может, там нам грозит опасность. И молча последовал за ним.

Мы пошли направо, вдоль городской стены. Вскоре Старец остановился у какой-то трещины в стене. Она была так узка, что я и не думал, будто она нам заменит вход в город. Но Старец полез в неё и кликнул, чтобы и я следовал за ним. Но как я ни бился — пролезть не мог. Сдавило все рёбра, задыхаюсь, застрял в камнях. Стал звать Старца на помощь: "Отец, помоги, не пролезу!" Он протянул мне руку и стал тащить из расщелины. Еле-еле я пролез, так сдавило грудь, что чуть не задохся.

Вздохнул я глубоко, оглянулся… и увидел страшный ужас за стеной.

Передо мной был вовсе не праздничный город, что маячил в воротах… а страшная адская река, грозно шумящая от бурного течения.

Вода мутная и чёрная и кипит, как в котле. Но то, что я увидел с другой стороны городских ворот, было ещё ужаснее…

Это были те самые ворота, в которые заманивали в город, только с обратной стороны. Голова и хвост исполинского змея, которого рассёк мечом Старец на границе, сходились у этих адских ворот. Своей головой змей силился поднять конец хвоста, лежавший на ней. И когда это ему удавалось, открывался проход и пропускал толпу людей, которая рвалась вперёд и обрушивалась в адскую реку. Раздавался душераздирающий вопль и смертные стоны… И чем выше поднимал змей конец хвоста, тем большие потоки людей прорывались от ворот и рушились в клокотавшую чёрную реку.

Не утонувшие при падении захлёбывались и, судорожно борясь с воронками и вихрями адских вод, плыли к противоположному берегу, надеясь найти там спасение. Берег был крут, как стена, и если людям удавалось зацепиться за него руками, он тотчас же рассыпался прахом, словно был из хрупкого пепла. Как они мучительно и судорожно ни цеплялись за него, он рушился и рассыпался в их руках. Люди исчезали под водой, снова всплывали, боролись с бешеными смерчами воды, плыли обратно, и тогда змей изрыгал из своей пасти огонь и гнал их обратно, пока они не захлёбывались окончательно в котле бурлящей чёрной воды…

Мы подошли к берегу, и Старец сказал, что нам надо перебраться через эту ужасную, как смерть, реку. Я глянул вперёд. Через реку был переброшен длинный и тонкий шест. Река широкая, и шест посреди неё прогнулся вниз… Хрупкий, без сучьев и коры, скользкий, как прут, с которого содрана кожа. Я пришёл в холодный ужас от одной мысли ступить на этот шаткий шест над кипящей бездной чёрной воды. Но Старец двинулся к нему и призвал меня следовать за ним.

Он пошёл по шесту легко и ровно, словно не весил и пушинки.

Но когда я ступил на шест и сделал два шага, ноги мои заскользили, и я, потеряв равновесие, с ужасом ринулся обратно на берег, но не мог и шагу сделать… По самому берегу лежало высокое, заслонявшее всё туловище змея. Оно ходило ходуном, и на его чешуе шевелились острые, как штыки, иглы. Я оказался притиснутым к самому краю пропасти. Старец крикнул: "Иди скорее, он сбросит тебя в реку! Иди смело! Смотри на меня, ведь я же иду…" Он был уже над серединой реки, в том самом месте; где шест мешком висел над самой водой. Иглы змея были совсем близко от моей кожи. Ещё мгновенье — и они вонзятся в меня… Омертвев от ужаса и отчаяния, я бросился по шесту, сделал по нему несколько шагов, у меня закружилась голова, я закричал, соскользнул с него ногами и повис над кипящей бездной на руках… В ужасе я завопил: "Отец, погибаю!"

Ничего страшнее этой минуты я в жизни своей не переживал!

Старец был уже подле меня. Он прошёл по шесту так легко, словно он был Дух, не пошатнувшись, не скользя. Взял меня за руку, поднял и, крепко схватив, сказал: "Потому-то ты и упал, что боишься. Не надо бояться, ибо страх и есть гибель. Ты боишься, ибо думаешь только о себе. Забудь себя и смотри вон туда — на тех, кто гибнет в реке и не может выбраться".

Я стал смотреть на гибнувших в страшных мучениях людей. Сердце моё разрывалось от страдания за них. И я пошёл прямо и быстро за Старцем. И даже не заметил, как мы перешли адскую реку.

Мы отошли от крутого берега реки, и всё, что творилось в бездне вод, и сам город, и его стены — всё скрылось из вида…

Мы очутились в какой-то пустыне. Земля, по которой мы шли, казалась сожжённой огнём, спекшаяся и твёрдая, как железо, покрытая глубокими чёрными трещинами.

Направо светло, как в солнечный день, но солнца на небе не было. Налево тьма, но не тьма ночи, а какой-то бездонный, безвоздушный мрак.

Когда я смотрел вперёд, то видел, что от самых небес до земли тьма стояла, как стена, а внизу она переходила в страшную чёрную бездну…

Эта бездна была бездонной, тянулась как граница тьмы и света и уходила на край земли за горизонт. Ширина чёрной бездны была так велика, что еле виден был другой берег. Из бездонной бездны исходил дым, смрад и страшный шум и рёв.

Дрожа и холодея, я приблизился к краю бездны, ибо меня непреодолимо тянуло заглянуть в неё. Чёрная мерцающая бездна в парах и клубах дыма разверзлась под моими ногами. У меня потемнело в глазах, я упал на землю и вцепился в ноги Старца, словно боясь, что меня может утянуть в чёрную пасть бездны.